йчас для  него, а скорее по привычке и без
произвольной дрожи  ожидания,  наблюдает,  как поднявшийся  ветер рассеивает
густой утренний туман. Вдруг рявкнули наши  пушки. Федор невольно вздрогнул.
Залпы последовали один за другим, затем слились в один протяжный гул. Вскоре
перед ним стали маячить чьи-то тени. Это пошли бойцы в бой. Поднялись  и он,
и его соседи. Шли долго, о первой линии обороны немцев  оставалось недалеко,
а огонь с той стороны еще не открывают.
     Догнали танки  и  САУ.  В рваном  тумане  они  то  исчезают,  то  снова
появляются. Но пламя их выстрелов вспыхивает непрестанно. Вместе с ними рота
дошла до передовой немцев. Первую траншею перешли почти без сопротивления.
     Когда ветром подняло  туман, стало видно  как фашисты убегают ко второй
траншее. Как-то  стало  легче: видит  врага,  видит  своих,  наш  огонь  еще
усилился. Но вдруг  тяжелые  минные  снаряды забухали спереди, сбоку, сзади.
Над  самой  землей   с  ужасным  треском,  с  буро-красным   пламенем  стали
разрываться  и бризантовые снаряды.  Все сгущающееся белое пламя  и все чаще
покатывающаяся волна смрадного горячего воздуха обрушили на людей смертельно
удушливый колпак.  Все тело прошило неприятно  липким потом. Дышать нечем. А
бойцы  бежали  вперед. Федор тоже  бежал,  не замечая  как  трясет  тело его
собственный  автомат.  "Вырваться...  вырваться..."  --   сверлит  его  мозг
единственно желанная мысль. "Вырваться _"
     Теперь Федор  ничего и  не боится.  Он  не видит, что они уже в траншее
врага. Кого-то бьет прикладом,  колет  штыком, куда-то  вперед швыряет  свои
гранаты.
     Это,  видимо,  то  святое состояние для воина, когда он  перестает быть
обычным убийцей. Четко ничего не  помнит, а делает то, что от него требуется
по извечному закону  войны. Сотни, тысячи солдат, сами того не  замечая, так
совершают  подвиг  ежедневно в  небольших и  крупных сражениях.  Это и  есть
подвиг самый чистый, самый бескорыстный.
     Когда Федор стал четко различать, что происходит на поле  боя, рота уже
заняла участок вражеской траншеи, шириной 200 метров. Фашисты бьют с боковых
траншей. Больше всего стрекочут их  ручные пулеметы. По ним  он  ведет огонь
уже прицельный.
     Какой  солдат вот в такой  заварухе будет  помнить зло на  кого-то. Да,
Охлопкову капитан Кукушкин предложил остаться в распоряжении прокурора то ли
дивизии, то ли армии. Да, он ответил  на это резким отказом, потому что имел
случай  увидеть  воочию,  что же это такое на самом  деле. Да, тогда капитан
распорядился идти  ему на помощь солдату -- не  то адыгейцу,  не то греку --
приводившему  в исполнение приговор трибунала. Да, тот  несчастный, которого
вот-вот  должен  был  прикончить  палач, узнал Федора  и  умолял  остановить
расправу. Да, то, что он испытал там, был для него тяжким случаем и он потом
будет еще  долго видеть во сне, как  тот, извиваясь перед ним, колотил землю
кулаками: "Дома у меня жена и четверо детей... Не давай меня убивать-"
     Солдат незлопамятен. Охлопков капитана не вспомнил и на следующий день,
23  июня,  когда  началось   само  наступление  в  4  часа  утра   с  мощной
артиллерийской подготовки.
     Бойцы 179-й дивизии ведут ожесточенный бой за Шумилине.
     А Федор? Где он? Он  ли? Без пилотки и пояса, автомат тащит за ремень и
плетется,  шатаясь  как  пьяный.  Его  увидел  командир  взвода с пистолетом
наголо. Младший лейтенант пошел в его сторону.
     -- Это еще что такое? -- командир подошел к идущему. -- Стой! Стой тебе
говорят!
     Командир вдруг попятился и его гнев как рукой сняло:
     Федя, это ты? Что с тобой?
     Эх.эрзац зацепил...
     Что говоришь? Где?
     В грудь- Насквозь_
     -- Ну?.. -- командир осторожно снял ремень с локтя раненого и увидел на
его  спине  сочившуюся  с красной  пеной чашу  раны. Такая  рана  бывает  от
разрывной  пули.  --  Как  же  ты  идешь  пешком? Эх,  Федя, Федя-  Командир
посматривал вокруг и дал кому-то распоряжение привезти сюда ездового.
     Федя, ты узнал меня?
     Узнал. ..Узнал. узнал, Степан...
     Теперь молчи, дружок, молчи...
     Кутенев не знал  как  обращаться  с  Федором: то  ли" посадить,  то  ли
уложить.
     --  Федя, я курсы  свои окончил. Вот и  стал  командиром  взвода. Федя,
Федя, не надо тебе говорить. Ты толь ко слушай.
     А Федор хочет рассказать. Шумилине вот-вот  будет  взят.  День, видишь,
какой неудачный для него?  Утром  тоже получил ранение. Пуля содрала кожу до
костей  ребра. Зачем ему надо было жалеть  щуплого  эрзац-фашиста?  Помнишь,
такие доходяги на фронте  нынче весной стали появляться. Убрал бы, когда тот
спотыкался  и   до   смешного  неуклюже  повернулся  и  впопыхах  огрызнулся
бесприцельным  выстрелом.  А он, этот фриц, или дожидался его, или со страху
не находил себе  места.  Увидел же как целился.  Уклониться бы сразу. Почему
понадобилось  остановиться, почему целился? Бил бы с ходу. И вот после курка
Федор почувствовал удар в грудь...
     Хочет  рассказать Кутеневу об этой  своей нелепой  ошибке, да не может.
Такая  хрипота  в  горле.  Да  и Кутенев не дает ему  говорить.  Что-то  сам
говорит, успокаивает...
     Пыл наступательный, думаю, у фашиста выходит.  Слышишь, Федя? Форсируем
Двину, погоним  его, всту пим в Прибалтику. А там и до Берлина рукой подать!
Сюда,  сюда  подводу,  сюда!  Лобанов,  бери  автомат,  а ты,  ездовой,  его
доставишь в санбат. Слышишь?
     Своим ходом дойдет. Видишь у меня двое лежат.
     Слезай, тебе говорят.
     Ездовой нехотя  слез с  телеги и помог Кутеневу посадить раненого возле
двух офицеров, лежащих без сознания.
     -- И прошу, и приказываю, доставишь его в медсанбат. Понял?
     Вид ездового был невозмутим, мол, раненых без ваших хватает, но, садясь
на телегу, увидел спину Федора и ахнул:
     Вот  эта рана... Извини, товарищ лейтенант,  довезу его. Не сомневайся,
довезу.
     Спасибо.
     А вот довезу ли? От такой умирают быстро.
     Ну_ Федя, Федя, терпи!.
     Как тронулась телега, стало трясти, и раненый потерял сознание.
     ... Кто-то шлепает  по лицу.  Над ним  разговаривают: "Смотри, живой...
Такой  будет  жить".  Федор, увидел было  свет, тут  же  снова провалился  в
бездну, мягкую, теплую... Он догоняет эрзац-фрица, хватает его за шиворот, а
тот  улыбается.  "Я не хотел  стрелять, я  со  страха..." "Да?" -- почему-то
соглашается Федор. "Я тоже не хотел тебя убивать". -- "Дай руку, мы вместе в
рай  пойдем". --  "Нет, я домой пойду,  ты убитый,  иди один", --  "Ладно, я
пошел". Тут щупленький, так и улыбаясь, в белом халате стал удаляться выше и
выше.  Федор  ему  кричит: "Подожди,  бери  меня  с  собой".  Щупленький  не
останавливается, он все улыбается и все удаляется... -- "Подожди..."
     Опять кто-то его шлепает но лицу.
     Федор  увидел  над  собой  человека  в  белом.  Он  не щупленький, лицо
широкое, красное, на него смотрит большущими глазами через очки...
     -- Пришел же в сознание... Вот  молодец... Вот герой... Ну все.  Теперь
спи. Не беспокойся, ты в госпитале. Спи, спи, давай-

        "ВМЕСТО ЭПИЛОГА"

     Хорошо ли, плохо ли показана в этой книге судьба еще одного солдата той
долгой,  страшной  войны,  которую принято  называть  Великой Отечественной,
судить не  нам.  А судьбу  нашего героя,  по сравнению с тем, что было в том
самом 1418-дневном побоище, можно считать, помимо прочего, счастливой.
     Да, на его теле война оставила рубцы от двенадцати пулевых и осколочных
ранений, из которых на девять найдено нами документальное подтверждение. Да,
он трижды  был сотрясен контузией, до  конца дней своих носил на себе  следы
еще  от  десятка  колотых,  рваных ранений, полученных  в  штыковом бою. Но,
несмотря ни на что,  остался жив и, как  писал один наш местный журналист  о
своей  первой встрече с только  что прибывшим фронтовиком,  на лице  его  не
заметно  было "ни  тени усталости, ни  следов тяжких  переживаний, наоборот,
веришь  в  то, что его ждет  полнокровная жизнь до старости". Не удивляйтесь
этим словам: он не хромал,  у  него руки и ноги были  целые, голова не  была
покрыта белыми сединами. Случилось так, что Федора Матвеевича, как вылечился
от  последнего ранения, прямо  из  госпиталя  забрали в  школу  сержантского
состава 15-й Московской стрелковой  дивизии, где  служил с апреля по  август
1945  года  командиром  отделения 174-го  стрелкового  полка.  Казалось  бы,
времени прийти в себя было предостаточно.  Все пережитое на фронте не так-то
просто отпускало даже таких, как  Охлопков. Он, уже будучи в  родных местах,
при  внезапном виде крови  на  обычном  зайце, ловил  себя на  том, что, как
помимо воли, его рука хватается за рукоять  охотничьего  ножа. Иногда, после
каких-то  нежелательных  встреч  и волнений,  напоминавших фронтовую  жизнь,
снились  такие  кошмары, что вместо снотворного приходилось  ему прибегать к
зеленому змию,  которого  на  фронте из-за  чувства  самосохранения всячески
избегал.
     Воина-победителя окончательно могли бы успокоить почести, оказанные ему
на  пути  следования: в  Иркутске,  в столице республики, затем в Чурапче  и
Ытык-Кюеле.  К  тому  же еще  в свой  Крест-Хальджай приехал  с  подаренными
генералами ружьями, в костюме и при часах. Но он не мог предаваться радостям
жизни. Он увидел в колхозе такую безысходность,  такую  нищенскую жизнь, что
на  первых порах  не знал куда деваться.  Оказывается, пока  шла война,  тут
многие умерли от голода и болезней, каждый четвертый харкал кровавой слизью,
женщины   так  исхудали   и   состарились  от   постоянного   недоедания   и
изнурительного труда, что  смотреть на них  было  и больно,  и тяжко.  Позже
Федор  узнает, что  в  районе во  время тех страшных  четырех засушливых лет
военного лихолетья умерло голодной смертью более тысячи людей.
     Тогда он, может быть впервые за свои 37 лет, сполна ощутил как тяжело и
страшно начинать жизнь снова с борьбы с непросветной нуждой. Как колхознику,
карточки на хлеб и другой харч ему не полагались, и счастливчик, уцелевший в
ужасной войне,  пошел не в  менее ужасный колхоз,  который давал на трудодни
почти ничего,  чтобы заработать хоть что-то  на семью  и на себя. В ту  зиму
вдруг поехал  к двоюродному брату, в село Томпо,  что находилось среди гор в
трехстах  километрах  от Крест-Хальджая.  То  ли  захотел  навестить  своего
сородича, то  ли задумал  остаться там и чуть подзаработать -- об  этом  сам
никогда ничего не говорил. Смалодушничал? Возможно. Тогда  этот был первый и
последний случай его сделки с жизнью.
     В общем-то, Ф. М. Охлопков был из той породы людей,  которые ни в каких
обстоятельствах хитрить да  ловчить или выгадывать  да  под  себя  грести не
умели и не хотели. Он, имея семью из 12  -- 13 едоков, как бы ни  приспичила
нужда, не просил помощи ни у родственников, ни у государства. Правда, кто-то
из его ребятишек, как  сын или дочь матери-героини, пользовался интернатским
пайком. Будучи депутатом Верховного  Совета СССР, сам работал в течение 6 --
7  лет руководителем в двух-трех организациях  районного масштаба,  а жил  в
обычной коммунальной квартире. В  дни празднования 20-летия Дня Победы стал,
наконец-то,  Героем  Советского Союза,  в 1968 году  широко  отмечалось  его
60-летие. В том и другом случае на его имя  поступило немало подарков. Часть
их -- по его понятиям "лишних" -- раздавал родственникам, близким людям  или
просто знакомым без всякой корысти.
     Что это?  Святая простота или безбожная расточительность? Видимо, не то
и не другое.  Как  успели сами  заметить, он не чурался  любого труда: когда
нужно кузнечил, при надобности отлично владел и топором. До войны  настолько
увлекся  трудом  в  коллективном  хозяйстве,  что так  и  не  нашел  времени
сколотить домик для своей семьи. После войны четыре года бегал в  депутатах.
По свидетельству его друга и неофициального помощника, калеки войны, бывшего
военного  летчика Г.  Т.  Табунанова, в первый же  год Охлопков  исписал все
листы своего  депутатского блокнота. Так,  и  тут всего себя отдавал делу, а
для себя, как всегда, не добивался ничего.
     В  поисках  объяснения  мотивов подобного  его поведения,  я  почему-то
вспоминаю  шолоховского Нагульнова. Правда, Охлопков не литературный герой и
не был таким бесшабашным как тот, но у  них нахожу  схожие черты -- прямоту,
фанатичную веру в  светлое  будущее, которое преподносилось  тогда в  облике
социализма -- единственного социально-справедливого общества для трудящихся.
Помните, как  Нагульнов,  готовясь к мировой революции,  с  какой бесплодной
натугой настойчиво изучал  английский  язык? Охлопкова же,  когда  ему  было
всего   двадцать  лет,   земляки   выбрали   председателем   первого  своего
коллективного   хозяйства,  так  называемого  товарищества   по   совместной
обработке земли. Дело  было новое  и старики,  видимо, выжидая время,  сочли
уместным выдвинуть именно его --  доброго, веселого малого, чистого от  всех
житейских грехов,  вдобавок  комсомольца.  А он, как  рыцарь  без  страха  и
упрека,  свое назначение воспринял как должное. Ему уже тогда казалось,  что
чуть ли  единственным  препятствием  торжества  новой культурной, зажиточной
жизни является веками устоявшаяся привычка крестьянина-единоличника жить для
себя, перспективами лишь своего  хозяйства и он приобретение личного счастья
через  всеобщее благополучие окружающих,  через коллективный  труд воспринял
как заповедь.  Впоследствии  у  Охлопкова  постепенно,  исподволь  сложилось
убеждение  жить  просто  и  без притязаний. Когда было  трудно,  не  хныкал,
никогда  ни на  кого  злобу не  таил, ни себе, ни близким  лишнего  не брал,
привилегий не искал. Это был кристально честный человек.
     Другое дело,  как  все это воспринималось  теми же окружающими.  Люди и
тогда  были разные. Одни видели в  нем чудака, который не то, что гонится за
добром,  а, как говорится  в якутской  поговорке, сам  катится  от  золотого
котелка, то есть сам убегает от собственного счастья. Другие насмехались над
ним по поводу того, что у него орденов полная грудь, а живет как нищий.
     Что  ответишь на это? Как изрекает не менее распространенная поговорка,
не заткнешь рот людской. Да, Охлопков почти лет десять в прямом смысле слова
бедствовал, одевался  и  питался  значительно  хуже многих односельчан. Зато
худо-бедно росли у него  дети. Они сейчас имеют высшее и среднее специальное
образование и  все,  по  нынешним понятиям,  вышли в люди. По  свидетельству
стариков, он сам с  мальчишеских лет любил возиться  с детьми, присматривать
за ними и опекать их, и в зрелом возрасте эту любовь перенес на своих детей.
Дети у него были не только предметом забот и хлопот, но и источником радости
и по существу смыслом всей его жизни.
     Еще скажу, что Охлопков везде умел блюсти свое человеческое достоинство
также  естественно  и  просто, как  жил, без  бравады,  в  то же  время  без
излишнего скромничания. Когда присвоили ему звание Героя, во всех торжествах
вел  себя должным образом, не впадая ни в суету,  ни в чрезмерное ликование.
Словом, в этом  человеке уживались воедино обычная человеческая скромность и
рыцарская готовность к участию во  всех нужных  людям  делах. И  руководство
Томпонского района в полной мере использовало самого Охлопкова и его Золотую
Звезду. От имени Героя, как при бытности его депутатства, стали отправляться
прошения в различные  инстанции, сам, как порученец, летал то в Якутск, то в
Москву, по  заданию обкома ВЛКСМ разъезжал по районам республики, встречался
с молодежью, бывал в школах.  Он не находил неуместным противиться даже быть
украшением стола  на  всяких  торжествах  или приемах важных  для начальства
гостей. Вот  это безотказность и ускорила его  кончину.  На  фронте  шел без
оглядки  на любое задание и всегда оказывался  в победителях благодаря своим
исключительным качествам, таким, как смекалка и выдержка, дерзость и отвага.
А тут, полагая, что  совершается нужное  людям дело, только подрывал свое  и
без того расшатанное здоровье.
     На свете нет ничего вечного. Со временем многое  забудется из биографии
героя и он  чаще  всего  будет вспоминаться, видимо, как выдающийся снайпер,
уничтоживший из обычной русской  трехлинейки своих противников в количестве,
равном целому  батальону.  Приводимая  в  печати  цифра --  429  -- конечно,
феноменальная. Однако  тут же  оговоримся,  что в эту цифру  не  вошло число
уничтоженных  им   фашистов,   когда  тот  в  течение  восьми  месяцев   был
пулеметчиком  и автоматчиком.  Известно, что только  в двух боях  пулеметчик
Охлопков  истребил  более сорока своих  врагов. И  сдается  мне, если как-то
регистрировался  бы его  общий счет, то вряд  ли уместился в  пределах одной
тысячи.
     Но здесь  тот  случай, когда важен  не столько  результат, сколько сама
личность стрелка. И на фронте, и на родине  многие видели  в нем  меткого да
ловкого   охотника,   чем   снайпера   с   уникальным   даром   интуитивного
предугадывания  поведения  противника на поле  сражения.  Люди без подобного
дара в снайпинге  долго не продерживались, хотя за короткое время добивались
внушительных  результатов.  В  подтверждение  своего  утверждения, по старой
привычке,  сошлюсь на  командиров высшего ранга, без сомнения компетентных в
военных делах. Маршал И. С. Конев назвал Охлопкова "великим снайпером  земли
российской". А другой маршал И. X. Баграмян, как бы расшифровывая эти слова,
писал  об  Охлопкове  "...Это  был редкостный  мастер меткого огня,  который
действовал с одинаковым успехом и в  обороне, и  в  наступлении". К  тому же
читатель знает, как бил он из  противотанкового оружия, пулемета и автомата.
Он  мог вести огонь из  45,-миллиметрового орудия  или  миномета.  И вряд ли
сыщется  второй  такой  разносторонний  меткий  стрелок из  числа участников
Отечественной войны.
     Отзыв двух крупных военных деятелей -- это  дань  признания  ими заслуг
Охлопкова-воина. Но Федора Матвеевича уважали  и ценили  не в меньшей мере и
как человека, что  нам особенно важно  и  дорого. Тут опять-таки  не могу не
сослаться на  два человеческих документа, показывающих, кем был Охлопков для
товарищей по оружию и кем являлся в свое время для молодежи.
     Вот первое письмо:
     "Здравствуй  дорогой,  фронтовой  друг мой... Ну как не поздравить и не
написать тебе это  письмо? Когда услышал  по радио о тебе, заплакал то ли от
радости, то ли от того, что мой друг остался жив...  Если дойдет мое письмо,
то пиши все подробно о себе. Буду ждать ответа больше, чем от брата".
     Это письмо Охлопкову пришло в тот знаменательный для него май 1965 года
от его однополчанина, известного по книге снайпера Сухова Бориса Васильевича
из Башкирии.
     Вот  отрывки  из письма человека, знавшего  Охлопкова  лишь по газетным
вырезкам:
     "Здравствуйте, уважаемый  Федор Матвеевич! К вам обращается  незнакомый
Вам  Атласов.  Я  искренне  рад  тому,  что звание  Героя  Советского  Союза
присвоено  человеку,  которым  я восхищался в  школьные  годы и не  перестаю
восхищаться и теперь...
     Я -- геолог. Работаю на Чукотке более десяти лет. Полюбил этот суровый,
но приветливый край.  В  том, что я выбрал правильный путь (я шел по другому
пути), в этом большая заслуга принадлежит Вам, дорогой Федор Матвеевич. Я об
этом не мог не писать Вам".
     Под письмом стоит подпись: "С низким поклоном Бустенгин Атласов. 12 мая
1965 г. Чукотка".
     Так, Федор  Матвеевич  Охлопков, как  воин и человек  снискал  всеобщее
уважение  народа  и  был его  всеобщим любимцем. Для якутов  он национальный
герой,  а  для советского народа  --  воин,  вобравший  в  себе  традиционно
положительные качества  солдата  русской армии  как  благородство, твердость
духа, честность.  И хочется, чтобы в наше время эти нужные всем человеческие
качества проснулись бы у народа с новой силой.
     Будем  же добры друг к другу. Скажете -- наивно? Ну и что ж. Если Федор
Мат