е спуталось в голове. Как посмотрю  на  него,  так,
знаете... И сидит себе спокойно, огрызается еще. Нет... Нет. Не то все это.
   Он тяжело дышит.
   - Последних моих двух стариков убило. Ермака  и  Переверзева.  Вы  их  не
помните? Один моряк, другой комбайнер, кажется. Неразлучные  друзья.  Спали,
пили, ели вместе. Да вы знаете их. Фокусник один из них был.
   - А тот молоденький командир взвода, забыл его фамилию, с  седой  прядью,
ваш был?
   - Калабин? Командир пульроты. Мальчик совсем  еще.  И  недели  у  нас  не
пробыл. Из госпиталя прибыл - все  рассказывал,  как  манной  кашей  их  там
закармливали.
   - Новых командиров не прислали еще?
   - Командиров роты из первого и третьего батальона прислали. А  на  взводы
сержантов пока поставил. Адъютанта старшего пока нет.
   - Без адъютанта трудновато,- соглашаюсь я. Почему-то я совершенно спокоен
сейчас за Фарбера. В его манере говорить, в общем  тоне  появились  какие-то
новые, твердые нотки. Их раньше не было.
   - А что с Ширяевым? Так и не узнали точно?
   - Кажется, не очень серьезно. Череп цел, а с рукой  не  знаю  что.  Крови
мало было, но болталась, как тряпка.
   - Правая?
   - Нет, левая...
   - И то хорошо...
   - Не хотел уходить. Ругался. Все равно, говорит, вернусь. Хотите  или  не
хотите, а вернусь. А с Абросимовым хоть на краю света, а встречусь.
   - Не завидую Абросимову, кулачок у Ширяева - дай бог...
   Мы еще некоторое время разговариваем, потом Фарбер возвращается в  трубу.
Я ухожу и? себе. Мне не хочется больше на суд.
   Валега жарит хлеб на сковородке. В углу шумит самовар.
   Я скидываю сапоги, гимнастерку, вытягиваюсь на койке.
   - Вы чай или кофе будете? - спрашивает Валега.
   - А кофе с чем?
   - С молоком сгущенным.
   - Тогда кофе.
   Валега уходит толочь зерна.  Шипит  масло  на  сковородке.  Я  вынимаю  и
перечитываю стихи Карнаухова.
   Потом  приходит  Лисагор.  Хлопает  дверью.  Заглядывает  в   сковородку.
Останавливается около меня.
   - Ну? - спрашиваю я.
   - Разжаловали и - в штрафную.
   Больше об Абросимове мы не говорим. На следующий день он уходит, ни с кем
не простившись, с мешком за плечами.
   Больше я никогда его не видел и никогда о нем не слыхал.
 
 
 
          26 
 
   Ночью  приходят  танки.   Шесть   стареньких,   латаных   и   перелатаных
"тридцатьчетверок". Долго фырчат, лязгают гусеницами по берегу, маскируются.
Сразу как-то веселей становится.
   Мы их давно уже ждем. Дней десять носятся слухи. Говорили, целая  дивизия
танковая идет из  тыла,  прямо  с  завода.  Потом  уменьшили  до  полка,  до
батальона. Приходит же всего шесть видавших виды старушек, и не из тыла, а с
"Красного Октября", где они чуть ли не с первого дня обороны воюют.  Но  все
это чепуха. Все же танки, техника... И вид у них довольно грозный...
   К  утру  они  должны  быть  уже  на  передовой.  Майор  приказывает   мне
просмотреть  и  подготовить  дорогу  для   них.   Придется   подорвать   две
железнодорожные платформы, загораживающие дорогу у шлагбаума.  Посылаю  туда
Лисагора и Агнивцева.
   Трое танкистов заходят ко мне погреться  -  два  лейтенанта  и  сержант,-
черные, грязные, промасленные с головы до ног.
   - Поесть ничего нет? - спрашивает старший из них  с  испещренным  шрамами
лицом - обгорел, должно быть.- С утра во рту ничего не было...
   Валега подает на стол остатки именинного зайца.  Лейтенанты  с  аппетитом
уплетают его за обе щеки.
   - Ну как? Воюете? - спрашивают.
   - Воюем понемножку,- отвечаю я.
   - Баков до сих пор не взяли?
   - Баков не взяли. Голыми руками не очень-то...
   Танкисты пересмеиваются.
   - На нас надеетесь?
   - А на кого ж? Без техники все-таки...
   Лейтенант с густой, небритой, чуть не до глаз бородой смеется.
   - А знаешь, где эта техника только не перебывала?
   - По машинам видно, что поработали основательно. На Юго-Западном были?
   - Ты спроси, где мы не были.
   - Под Харьковом были?
   - Под Харьковом? А ты что, был там?
   - Был.
   - Непокрытую, Терновую знаешь?
   - Еще бы. Мы там в наступление шли.
   - Тоже  мне-шли...  Из-за  вас,  пехтуры,  и  Харьков  прозевали.  Мы  на
Тракторном уже были... Зайца нет больше?
   - Весь. Шкура только осталась.
   - Жаль. А то спирт у нас есть...
   - А мы сообразим чего-нибудь.
   Я посылаю Валегу к Чумаку.
   - Скажи, чтоб приходил. И закуску тащил с собой. У вас сколько спирту?
   - Хватит. Не беспокойся.
   Валега уходит. Сержант тоже.
   - А вы как боги живете,- говорит лейтенант с шрамами, указывая глазами на
толстого амурчика на зеркале.- Как паны...
   - Да, на жилплощадь пожаловаться не можем.
   - И книжечки почитываете.
   - Бывает.
   Он перелистывает "Мартина Идена".
   - Я уже и не помню, когда читал. В Перемышле, что  ли?  В  субботу  перед
войной. Читать, вероятно, уже разучился,- и смеется.- После  войны  придется
заново учиться.
   Потом приходит Чумак. Заспанный, почесывается, в волосах пух.
   - Инженер называется... Посреди ночи водку пить... Придет  же  в  голову.
На, бери.
   Он вынимает из-под бушлата два круга колбасы и буханку хлеба.
   - Валега твой пошел за старшиной моим. Тушенки пару банок притащит.
   Смотрит на танкистов.
   - Ваши коробки на берегу?
   - А чьи же?
   - Я б и сесть на них постыдился. До передовой не доберутся - рассыплются.
   Бородатый обижается.
   - А это уж наше дело.
   - Конечно ж, не мое. Мое дело водку пить и танкистов  ругать,  что  воюют
плохо.
   - А ты кто?
   - Я? А ты инженера спроси. Он тебе скажет.
   - Разведчик, должно быть. По морде видать.
   - По какой морде? - Чумак сжимает кулаки.
   - Поосторожнее, малый. Спирт-то чей будешь пить?
   - А что? Ваш?
   - Наш.
   - Тогда все. Молчу. И про танки беру обратно. Возьмете  завтра  баки.  На
таких машинах и не взять...
   Танкисты смеются. Чумак потягивается, хрустит пальцами. Бородатый смотрит
на часы.
   - Куда же это Приходько запропастился?
   - Бачки отвязывает, должно быть. Или посуду ищет. А  вода  у  тебя  есть,
инженер? А то крепкий, девяносто шесть.
   - За водой остановки не будет. Волга под боком.
   - Вы что - завтра в атаку? - спрашивает Чумак.
   - Бог его знает. Ведено стать на исходные, а там посмотрим.
   - Навряд ли завтра. Нам ничего еще не говорили.
   - Скажут еще.
   - Если не завтра,- задумчиво ковыряя ножом стол,  говорит  Чумак,-  немцы
вас за день прямой наводочкой, знаешь, как разделают...
   - Там, говорят, склон, не видно будто.
   - Говорят, говорят... А "мессеры" зачем?
   - А противотанковой артиллерии много у них? - настораживается бородатый.
   - На вас хватит.
   В коридоре что-то с грохотом летит. Кто-то  ругается.  Потом  вваливается
сержант, нагруженный фляжками.
   - Какой дурак у вас там лопаты раскидал. Чуть все фляжки не пококал.
   Он кладет фляжки на койку. Поворачивается, сияющий, веселый.
   - Что мне за новость будет?
   - Какую новость?
   - Мировую. Скажите, что будет,- расскажу.
   - Сто грамм лишних,-  морщится  Чумак,  пробуя  спирт  на  язык.-  Силен,
черт...
   - Мало.
   - Тогда держи при себе. Все равно после первой стопки разболтаешь.  Давай
кружки, инженер.
   Я подаю кружки. Их всего две. Придется по очереди. Чумак разливает.  Льет
воду из чайника.
   - Ну - что за новость? - спрашивает лейтенант со шрамами.
   - Сказал, что мировая. В шестнадцатой машине передачу только что слушал.
   - Гитлер сдох, что ли?
   - Почище...
   - Война кончилась?
   - Наоборот. Началась только...- и, выдержав паузу: - Наши  Калач  заняли.
Потом эту, как ее. Кривую... Кривую...
   - Кривую Музгу?
   - Музгу... Музгу. И еще что-то на Г...
   - Неужто Абганерово?
   - Вот, вот... Абганерово...
   - А ты не врешь?
   - Зачем вру? Тринадцать тысяч пленных... Четырнадцать тысяч убитых!
   - Елки-палки!..
   - Когда же это?
   - Да вот за эти три дня. Калач,  Абганерово  и  еще  что-то.  Целая  куча
названий.
   - Ну, все. Фашистам капут!
   Чумак так ударяет меня ладонью промеж лопаток, что я чуть не  проглатываю
язык.
   - За капут, хлопцы!
   И мы пьем все сразу из кружек и фляжек, запивая  водой  прямо  из  носика
чайника.
   - Вот дела! Вино хлещут...
   В дверях Лисагор. Даже рот раскрыл от удивления.
   - Я там вагоны рву, а они водку дуют. Я протягиваю ему кружку. Он  залпом
выпивает.
   Закрывает глаза. Крякает. Ощупью берет корку хлеба.
   Нюхает.
   - Разлагаетесь здесь,  а  в  пять  наступление.  Знаете?  Батальонам  уже
завтрак повезли.
   - Врешь...
   - Посмотрите, что на берегу  делается.  Танкисты  срываются,  не  дожевав
колбасы.
   - Ширяев ругается, что с проходами задерживаем.
   - Какой Ширяев?
   - Как - какой? Начальник штаба. Старший лейтенант.
   - Господи... Откуда ж он взялся?
   - Всю войну так прозеваете...- смеется Лисагор.- Из медсанбата  прибежал.
Разоряется уже там на берегу.
   Я натягиваю сапоги. Ищу пистолет. Смотрю на часы. Без четверти три.
   - Проходы сделал?
   - Сделал.
   - На всю ширину?
   - На всю. Как миленькие проедете.
   Танкисты уже заводят моторы,  суетятся.  Весь  берег  белый.  Опять  снег
пошел. Откуда-то слева доносится голос Ширяева. Кричит на кого-то:
   - Чтоб через пять минут пришел и доложил... Понятно? Раз-два...
   Пробегает Чумак, застегивая на ходу бушлат.
   - Дает дрозда новый начальник штаба. Держись только, инженер...
   Ширяев стоит у входа в штабную землянку.  Рука  забинтована,  в  косынке.
Белеет бинт из-под ушанки. Увидев меня, машет здоровой рукой.
   - Галопом на передовую, Юрка! Танкистам помогать... Никто не  знает,  где
там проходы ваши...
   - Как рука? - спрашиваю.
   - Потом, потом... Топай... Два часа осталось.
   - Есть, товарищ старший лейтенант. Разрешите идти?
   - Топай... А Лисагора ко мне...
   Я козыряю, поворачиваюсь через левое плечо, прищелкивая каблуком, руку от
козырька отрываю с первым шагом.
   - Отставить! Два часа строевой...
   Холодный крепкий снежок влепляется  мне  прямо  в  затылок.  Рассыпается,
забирается за шиворот.
   Я вскакиваю на переднюю машину.  Валега  уже  там,  прицепляет  фляжку  к
поясу.
   Один  за  другим  вытягиваются  танки  вдоль  берега.  Минуют   шлагбаум,
взорванные платформы. Выезжают на брусчатку. Сейчас немцы  огонь  откроют  -
танки неистово громыхают.
   Медленно кружась в воздухе, падают снежинки.
   Громадной тяжелой глыбой белеет впереди Мамаев курган.
   До наступления осталось час сорок минут.
 
 
 
          27 
 
   Атака  назначена  на  пять.  Без  двадцати  пять  прибегает  запыхавшийся
Гаркуша.
   - Товарищ лейтенант...
   - Ну, чего еще?
   Он тяжело дышит, вытирает взмокший лоб ладонью.
   - Разведчики вернулись.
   - Ну?
   - На мины напоролись.
   - Какие мины?
   - Немецкие. Как раз против левого прохода. Метров за пятьдесят.  Какие-то
незнакомые.
   - Тьфу ты, черт! Чего же они вчера смотрели?
   - Говорят, не было вчера.
   - Не было?.. Где этот... Бухвостов?
   - В петеэровской землянке сидит.
   - Ширяев, позвони в штаб, чтоб сигнал задержали. Я сейчас.
   Бухвостов, рябой, щупленький командир разведвзвода  саперного  батальона,
разводит руками:
   - Сегодня ночью,  очевидно,  поставили.  Ей-богу,  сегодня  ночью.  Вчера
собственными руками все обшарил - ничего не было. Ей-богу...
   - Ей-богу, ей-богу! Чего раньше не доложил? Всегда  в  последнюю  минуту.
Много их там?
   - Да штук десять будет. И какие-то незнакомые,  первый  раз  вижу.  Вроде
наших помзов, но не совсем. Взрыватель где-то сбоку.
   - Гаркуша, тащи маскхалаты. А ты... поведешь.
   На наше счастье, луны  нет.  Ползем  через  танковый  проход,  отмеченный
колышками.  Рябой  сержант,  Гаркуша,  я.  Мелькают  перед  носом   подбитые
подковами гаркушинские каблуки. Проползаем  за  линию  .  немецких  траншей.
Сержант останавливается. Молча указывает рукавицей  на  что-то  чернеющее  в
снегу. Помза! Самая обыкновенная помза - насеченная болванка,  взрыватель  и
шнурок. А сбоку добавочный  колышек,  чтобы  крепче  стояла.  А  он  его  за
взрыватель принял. Шляпа, а не разведчик.
   Гаркуша, лежа на животе, ловко один за другим выкручивает  взрыватели.  У
меня замерзли руки, и я с трудом отвинчиваю только два. Сержант сопит.
   "Пш-ш-ш-ш..." Ракета...
   Замираем. Моментально пересыхает  во  рту.  Сердце  начинает  биться  как
бешеное. Увидят, сволочи.
   "Пш-ш-ш-ш..." Вторая... Уголком глаза вижу, что  сержант  уже  отполз  от
меня метров за десять. Ну, что за человек! Сейчас увидят немцы.
   Короткая очередь из пулемета.
   Увидели.
   Опять очередь.
   Что-то со страшной силой ударяет меня в левую руку, потом в ногу. Зарываю
голову в снег Он  холодный,  приятный,  забивается  в  рот,  нос,  уши.  Как
приятно... Хрустит на  зубах...  Как  мороженое...  А  он  говорил,  что  не
помзы...
   Самые обыкновенные помзы... Только колышек сбоку. Чудак  сержант.  Все...
Больше ничего... Только снег на зубах...
 
 
 
          28 
 
   "Ну и сукин же ты сын, Юрка. После записки из медсанбата  два  месяца  ни
слова. Просто хамство. Если бы еще в правую руку был  ранен,  тогда  была  б
отговорка, а то ведь в левую. Нехорошо, ей-богу, нехорошо. Меня  тут  каждый
день о тебе спрашивают, а я так и отвечаю - разжирел, мол,  на  госпитальных
харчах, с санитарками романы разводит, куда уж о боевых друзьях  вспоминать.
А  они,  настоящая  ты  душа,  не  забывают.  Чумак  специально   для   тебя
замечательный какой-то коньяк трофейный бережет (шесть  звездочек!),  никому
пробовать не дает. Я уж подбирался, подбирался - ни в какую.
   А вообще надоело. Сидение надоело. До чертиков надоело. Другие наступают,
вперед на запад, а мы все в тех же окопах, в тех же землянках. Враг, правда,
не тот, что раньше. Но прошлый месяц все-таки туговато пришлось. Людей почти
всех повыводило из строя, а рассчитывать на пополнение, сам знаешь...  После
того как тебя кокнуло, еще раз ходили в танковую атаку, но баков  так  и  не
взяли, а танки потом на другой участок перебросили. Один немцы подбили, и мы
из-за него добрый месяц воевали. Комдив велел под ним огневую точку сделать,
и немецкий комдив, вероятно, то же самое решил, вот и  дрались  из-за  этого
танка как скаженные. В лоб не  выходило  -  в  батальонах  по  пять  -  семь
активных штыков. Пришлось подкопаться. А грунт как камень, и взрывчатки  нет
Волга недели две никак стать не могла.  Сухари  в  концентрат  "кукурузники"
сбрасывали.
   В конце концов взяли все-таки танк. Вырыли туннель в двадцать  два  метра
длиной, заложили толу килограммов  сто  и  ахнули.  В  атаку  через  воронку
полезли. Вот какие мы! Я Тугиева, Агнивцева (он сейчас в медсанбате - ранен)
и твоего Валегу к звездочке представил - молодцы хлопцы,  а  остальных  -  к
отваге. Сейчас под танком фарберовский пулемет,-  сечет  немцев  напропалую.
Баки пока еще у них. Врылись в землю, как  кроты,  ни  с  какой  стороны  не
подлезешь. Бойцов не хватает, вот в чем  закавыка.  Артиллерией  в  основном
воюем. Ее всю, кроме  тяжелой,  на  правый  берег  перетянули.  Около  нашей
землянки батарею дивизионок поставили, спать не дает. Родимцева и
   92-ю правее нас перекинули, в район Трамвайной улицы.  А  39-я  молодцом.
"Красный Октябрь" почти полностью очистила.
   Во взводе нас сейчас трое - я, Гаркуша и Валега.  Тугиев  с  лошадьми  на
левом берегу вместо Кулешова.  Проворовался  Кулешов  с  овсом  и  угодил  в
штрафной. Чепурного, Тимошку и того маленького, что все время  жевал,  забыл
его фамилию, потеряли на Мамаевом. Мы  недели  две  держали  там  оборону  с
химиками и разведчиками. Двоих похоронили, а от Тимошки только ушанку нашли.
Жалко парнишку. И баян его без дела валяется.  Уразов  подорвался  на  мине,
оторвало ступню. И троих еще отправил в медсанбат, из новеньких,  ты  их  не
знаешь. Из штабников накрылся начхим Турин и переводчик. "Любимцу" твоему  с
бакенбардами, Астафьеву, немцы влепили осколок прямо в задницу (как  он  его
поймал, никак не пойму,- из землянки он не вылазил), лежит теперь на  животе
и архив свой перебирает.
   А мы сейчас все НП строим. Каждый день новый. Штук пять уже сделали - все
не нравится майору. Ты ведь знаешь его. Один в  трубе  фабричной  сделали  -
около химзавода, где синьки много. Другой - на крыше, как  голубятня.  Видно
хорошо, но майор говорит - холодно, сквозит, велел  под  домиком  сделать  в
поселке, что около выемки, где паровоз "ФД"  стоит.  А  артиллеристы  270-го
приперли туда свои пушки и огонь противника  на  себя  притягивают.  Снаряды
рвутся совсем рядом - куда ж майора туда тянуть.
   А в общем, приезжай скорей, вместе подыщем хорошее местечко. Да и  копать
поможешь (ха-ха!), а то у меня такие уже волдыри на ладонях,  что  лопаты  в
руки не возьмешь. Устинов твой, дивинженер, плотно поселился в моих печенках
- все схемы да схемы требует, а для  меня  это,  сам  знаешь,  гроб.  Ширяев
передает поклон, рука у него совсем прошла.
   Да... Во втором батальоне новый военфельдшер. Вместо Бурлюка, он на курсы
поехал. Приедешь - увидишь. Чумак целыми  днями  там  околачивается,  пряжку
свою каждый день мелом чистит. А в общем - приезжай скорей. Ждем.
   Твой Л. Лисагор.
   Р.S. Нашел наконец взрыватель "LZZ" обрывнонатяжной,  о  котором  ты  все
мечтал. Без тебя не разбираю. Теперь у нас  уже  совсем  неплохая  трофейная
коллекция  -  мины  "S"  и  "ТМI-43",  есть  совсем  новенькие,  пять  типов
взрывателей в мировых коробочках (на порттабачницы пойдут)  и  замечательная
немецкая зажигательная трубка с терочным взрывателем.
   А. Л."
   На оборотной стороне приписка большими, кривыми, ползущимии вниз буквами:
   "Добрый день или вечер, товарищ лейтинант. Сообщаю вам, что я пока  живой
и здоровый, чего и вам желаю. Товарищ лейтинант, книги ваши в порядке, я  их
в чимодан положил. Товарищ командир взвода достали два окумулятыря, и у  нас
в землянке теперь свет. Старший лейтинант Шыряев хотят отобрать  для  штаба.
Товарищ лейтинант, приезжайте скорей. Все вам низко кланяются, и я тоже. Ваш
ординарец Л. Волегов".
   Засовываю письмо в сумку, натягиваю халат  и  иду  к  начмеду:  он  малый
хороший, договориться всегда можно. И к завскладом, чтобы новую  гимнастерку
дал. У моей весь рукав разодран.
   Наутро в скрипучих сапогах, в новой солдатской шинели, с  кучей  писем  в
карманах - в Сталинград, прощаюсь с ребятами.
   Они провожают меня до ворот.
   - Паулюсу там кланяйся!
   - Обязательно.
   - Мое поручение не забудь, слышишь?
   - Слышу, слышу.
   - Это совсем рядом. Второй овраг от вашего. Где "катюша" подбитая стоит.
   - Если увидишь Марусю, скажи, что при встрече расскажу что-то интересное.
В письме нельзя.
   - Ладно... Всего... "Следопыты" в шестую палату отдайте. И физкультурнице
привет.
   - Есть - привет.
   - Ну, бувайте.
   - Пиши... Не забывай...
   Шофер уже машет рукой:
   - Кончай там, лейтенант.
   Я жму руки и бегу к машине.
 
 
 
          29 
 
   До хутора Бурковского добираемся к вечеру. В Бурковском  тылы  дивизии  и
Лазарь - начфин. У него и ночую в маленькой, населенной старухами, детьми  и
какими-то писарями хибарке.
   - Ну, как там, в тылу? - спрашивают.
   - Обыкновенно...
   - Ты в Ленинске лежал?
   - В Ленинске. Незавидный госпиталишко. С  моей  землянкой  на  берегу  не
сравнишь.
   Лазарь смеется.
   - Ты  и  не  узнаешь  теперь  свою  землянку  -  электричество,  патефон,
пластинок с полсотни, стены трофейными одеялами завешаны. Красота!
   - А ты давно оттуда?
   - Вчера только вернулся. Жалованье платил.
   - Сидят еще немцы?
   - Какое там! С Мамаева уже драпанули, за  Долгим  оврагом  окопались.  На
ладан  дышат.  Жрать  нечего,  боеприпасов  нет,  в  землянках   обглоданные
лошадиные кости валяются. Капут, в общем...
   Ночью я долго не могу заснуть, ворочаюсь с боку на бок.
   Рано утром на штабном "газике" еду дальше.
   К Волге подъезжаем без всякой маскировки,  прямо  к  берегу.  Широченная,
белая, ослепительно