л.
   Фарбер расстегивает шинель и откуда-то  из  глубины  достает  старенький,
потрепанный бумажник. Мы  оба  долго  рассматриваем  веселое,  мальчишеское,
почти без бровей лицо,  смотрящее  на  нас  с  потрескавшегося  и  потертого
глянцевого квадратика.
   - Сережа Кондрашев. Лучший разведчик, которого  я  когда-либо  встречал.-
Фарбер прячет бумажник и застегивает шинель.- Ему оторвало голову  снарядом,
когда он уже вернулся с задания и устраивался на ночлег...
   Больше мы ничего не говорим. Сидим и смотрим на огонь, на  вываливающиеся
из печки и тихо гаснущие на земле угольки. Откуда-то  издалека  чуть  слышно
доносятся редкие, равномерные пулеметные очереди... На передовой тишина.
   А  часиков  через  пять-шесть...  Проверим  пистолеты,  гранаты,  натянем
рукавицы и...
   Я закрываю глаза и стараюсь себе представить, как развернутся события.
   Будем лежать у входа в туннель на животах и смотреть на часы.  Потом  или
я,  или  Ширяев  скажем:  "Пора".  Кто-то  приложит  к  наискось  срезанному
бикфордову шнуру спичку  и  с  силой  проведет  по  ней  теркой.  Спичка  не
зажжется. Зажигающий вполголоса выматерится,  полезет  в  карман  за  другой
спичкой.  Кто-нибудь  присветит  фонариком,  заслонив  его  ладонью.   Опять
движение теркой. Вспышка. Пошло.  Бикфордов  шнур  выплевывает  пламя,  тихо
шипит, укорачивается. Пятнадцать секунд -  столько  секунд,  сколько  в  нем
сантиметров. Медленно подбирается к капсюлю, капсюль соединен с детонирующим
шнуром. Детонирующий шнур длиной в тридцать пять метров, но сгорит он в  1/8
секунды. Он горит со скоростью 270 метров  в  секунду...  Мы  все  сожмемся,
подберемся, еще раз проверим, где гранаты.
   А потом... Потом тридцать метров под землей, натыкаясь на  чьи-то  пятки,
сжимая в руке оружие, задыхаясь от напряжения...
   А  может,  недостаточно  тола  положили  и  воронка   получится   слишком
маленькая, тесная? Нет. Сто  пятьдесят  килограммов  тола  и  сто  пятьдесят
аммонита - это не игрушки...
   Ну, а потом, потом... Неужели будем сидеть под танком? Повернем пулемет и
будем жарить по немцам? Ход завалим, заминируем. А завтра  вечером,  сидя  в
моей землянке за шипящим самоваром, будем  говорить  обо  всем,  как  уже  о
прошедшем...
   А может?.. Нет, не может быть. Ни в коем случае не может быть...  Никогда
больше не скажет полковник: "Эх, инженер, инженер..."
   - Товарищ лейтенант, вас!
   Телефонист протягивает мне трубку. Беру.
   - Шестьдесят первый слушает. В ухо шипит голос Коробкова - зам по  тылу,-
он сегодня дежурный по штабу.
   - Большой хозяин интересуется, как дела. Сколько осталось?
   - Метра три...
   - К пяти будет готово?
   - Будет.
   - Так и передать?
   - Так и передать.
   - Это точно?
   Я отдаю трубку телефонисту. Коробков  может  замучить  своими  вопросами.
Фарбер встает, опускает наушники на шапке - мороз сегодня еще крепче.
   - Поеживаются фрицы,- улыбается он, завязывая тесемки  под  подбородком.-
Видали наш трофей сегодняшний?
   - Какой трофей?
   - Неужели не знаете? Фриц к нам перебежал...
   - Ну?
   - Самый настоящий, кукрыниксовский. В пилотке. Обмотанный полотенцем.
   - Что ж вы не рассказываете?
   - Я думал, вы знаете. Раненько  утром  еще  прибежал.  Надоело,  говорит,
воевать - холодно. Штрафник. Не захотел  отдать  офицеру  теплый  свитер.  С
убитого товарища снял. Ну и угодил в штрафники - под танк.
   - Под танк?
   - Под танк. Он у них "toteninsel"  называется  -  "остров  смерти".  Туда
только штрафников посылают. Кто сутки просидит - оправдывается, кто  двое  -
получает железный крест, кто трое - с дубовыми листьями.  Но  таких  еще  не
было...
   - Ага... Значит, и у них он в печенках сидит. Хорошо.
   - Говорят, в день по пять-шесть убитых вытягивают из-под него.
   - Хорошо...
   - Отправили его в штаб. Что-то важное хочет сообщить, только не ниже  как
полковнику... Смешной такой, замерзший и с рюкзаком не меньше, чем  он  сам.
Пожалел расстаться... Ну ладно. Я пошел...
   Фарбер протягивает руку.
   - Так, значит, в пять?
   - В пять.
   Он уходит. В землянку  врывается  облако  свежего  морозного  воздуха,  и
коптилка чуть не гаснет.
 
 
 
          4 
 
   Слегка морозит. Недавно прошел снег, и кругом  все  бело  и  чисто.  Небо
затянуто. Редко, лениво взлетают ракеты, искрится  сухой  рассыпчатый  снег.
Невдалеке белеют баки, покосившийся, точно упершийся лбом  в  землю  танк...
Так близко он, в двух шагах...  Смутно  виден  извилистый  зигзаг  траншеи,-
теряется где-то около баков.
   Тихо...
   Даже пулеметы из-под танка не стреляют. Ждут. Лиса-гор сидит на корточках
у норы, в валенках, в ватнике,  курит  в  кулак.  Двое  бойцов,  согнувшись,
разравнивают вываленную землю, присыпают сверху снегом.
   - Принесли взрывчатку? - спрашиваю.
   - Последнюю ходку делают.
   - Где свалили?
   - В разбитой землянке, около НП.
   - Аммонит подсушил?
   - Подсушил... Но вообще дрянной. Один мешок совсем как  камень.  Пришлось
отложить.
   Присветив цигаркой, смотрю на циферблат
   - Без двадцати три уже...
   - Два часа осталось.
   - Два часа.
   - Ничего. Успеем.
   Из норы вылезает боец с ведром. Высыпает землю.
   - Что-то мягче грунт стал. Пошло дело...- И опять уползает под землю.
   Через  час  приходит  Чумак  с  четырьмя  разведчиками.  Точно  на  парад
собрались - подтянуты, бляхи поясов сверкают, тельняшки выстираны.
   - Будем ордена зарабатывать, а, инженер? - улыбается Чумак,  разваливаясь
у печки.
   - Давай, дело хорошее.
   - Первым пустишь меня?
   - Полезай, коли охота есть...
   - Пехоты сколько будет?
   - Шесть.
   - Тоже по ходу?
   - Нет, вторым эшелоном - из недорытой траншеи.
   - Закурим по этому случаю.
   Закуриваем.
   - Что на берегу слышно? - спрашиваю.
   - Ничего. Пусто - хоть шаром покати. Одна Рита почтальонша.
   - Газету не догадался принести?
   - Ничего интересного. Фрицы там, западнее, пачками сдаются, а  здесь  вот
сидят, сволочи.
   - А в Африке?
   - Ни хрена. Французы где-то, не  помню  уже  где,  флот  свой  подорвали.
Линкоры, крейсера...
   - Зачем?
   - Откуда я знаю. Взорвали, и все. Немцы, что ли, захватить хотели...
   Вваливается Лисагор. Отряхивает снег.
   - Принимай, инженер.
   - Кончил?
   - Кончил.
   - Отправляй тогда людей. Тугиева только оставь. И мин  противопехотных  с
полдесятка. Дивизионному саперу скажи, чтоб завтра приходил водку пить, если
живы останемся. Шнур проложил?
   - Гаркуша тянет.
   - Ладно. Когда кончит, скажешь.
   Лисагор уходит. Вскоре приходит Ширяев, за ним Фарбер  и  Синицын.  Опять
закуриваем,  поглядываем  на  часы.  Остается  полчаса.  Двадцать   минут...
Пятнадцать...
   Без десяти выходим. Опять снег пошел - густой, за десять шагов ничего  не
видно. Батальонные бойцы  в  белых  маскхалатах  топчутся  около  туннеля  -
толстые, неуклюжие, точно медведи. Подходит Лисагор:
   - Можно поджигать?
   Я поворачиваюсь к Чумаку.
   - Твои готовы?
   - Готовы.
   - Твои, Синицын?
   - Готовы.
   - Фарбер?
   - Готовы.
   Все отвечают почему-то шепотом. Я докладываю Ширяеву.
   - Начинай,- тоже шепотом говорит он.
   Лисагор, поскрипывая валенками, подходит к туннелю, садится на  корточки.
Долго что-то  возится.  Зажигает.  Чумак  протягивает  мне  финку:  "Возьми,
пригодится" - и подходит  к  туннелю.  Я  за  ним.  Как  долго  тянутся  эти
пятнадцать секунд. Я успеваю снять рукавицы, засунуть  их  за  пояс,  вынуть
пистолет, взвести, осмотреться по сторонам:  все  точно  вкопанные  -  белые
солдаты, черные в своих бушлатах разведчики...
   Считаю - раз-два-три-четыре-пять...
   Страшный взрыв сотрясает землю и  воздух.  На  какую-то  неуловимую  долю
секунды все  озаряется  ослепительным,  режущим  глаза  светом.  Плоское,  с
зажмуренными глазами лицо Лисагора... Сыплется земля сверху...
   - Пошли!
   Чумак скрывается в черной дыре. Я за ним. Быстро-быстро перебираю  руками
и ногами. Ход тесный. За шиворотом полно  земли.  Кто-то,  вероятно  Тугиев,
сопит за моей спиной.
   Лезем, лезем, лезем... Конца нет этому ходу .. Жарко  и  воняет  толом...
Стоп... Чумак стал. Разгребает  землю...  Пошел...  Видно  небо...  Морозный
воздух... Конец... Чумак выскакивает...  Воронка  как  от  200-килограммовой
бомбы... Справа вверху танк - покосившийся, белый на черном небе... Вот  он,
сукин сын, шагов пять-шесть всего.
   Чумак бросает гранату... вторую... Бежит по ходу сообщения... Исчезает. Я
проваливаюсь куда-то...  Хватаюсь  за  холодное,  липкое  от  мороза  железо
танка... Чей-то крик... Кто-то наваливается на  меня,  хватает  за  горло...
Ударяю  финкой-раз-два...  Свалилось...  Лезу   дальше...   Крик...   Сип...
Выстрелы... Что-то с силой ударяет меня по ноге... Ни черта не пойму...
   - Юрка, ты?
   - Я...
   - Спички есть?
   - Фонарик.
   - Зажигай.
   Никак не  могу  вытащить  фонарик.  Запутался  в  кармане.  Сзади  кто-то
наседает.
   - Это вы, товарищ лейтенант?
   - Стой... не лезь.
   Зажигаю фонарик. Лицо Чумака. Из носу у него течет кровь. Убитый немец  с
открытыми глазами. Пулемет. Все кругом забито отстрелянными гильзами.
   - Здесь все... Полезли назад.-  Чумак  отпихивает  меня  и  лезет  назад.
Поворачиваюсь и чувствую вдруг, что правая нога прилипла к земле...  Что  за
черт... Неужели... Освещаю фонариком ногу. Ниже колена  в  сапоге  крохотная
дырка... Хочу поднять ногу... В глазах круги...
   - Чумак!
   Никого. Мертвый фриц, пулемет и гильзы. Это все. Ползу на локтях и  левом
колене к выходу... Опять круги... Снаружи стрельба, взрывы гранат... Стиснув
зубы, ползу дальше. Еще один фриц. Блестят шипы на подошвах сапог. С  трудом
перелезаю через него. Он лежит ничком, поджав руки под живот. Еще теплый...
   Вверху небо. Трассирующие очереди. Чувствую, что дальше ничего не выйдет.
Вытягиваюсь. Жду.
   Хлоп... Кто-то прыгает прямо на меня. Ч-черт!
   - Кто это?
   В ответ только ругаюсь.
   - Товарищ инженер, вы?
   - А кто же...
   - Ранены? - Кто-то наклоняется надо мной.
   - Вроде...
   - Федька, давай скорей пулемет и прыгай... Кто-то еще прыгает в  траншею.
Это последнее, что я помню. Все кругом застилает что-то черное и  тяжелое...
Мне удобно и уютно. Никуда не хочется. Заснуть бы только... Крепко-крепко.
 
 
 
          5 
 
   Все позади... Танк, Лисагор, Ширяев, землянка с шипящим самоваром...
   Надо мной мутное, затянутое тучами небо. Где-то луна.  Под  низом  мягко.
Ушанка налезла на самые брови, и почему-то опущены уши. В рот  лезет  что-то
шершавое вроде шинели. Прямо  передо  мной  спина  -  широкая,  в  тулупе...
Куда-то  везут...   Скрипят   полозья.   Приятно   укачивает...   Засыпаю...
Просыпаюсь... Все та же спина... Чья же это спина? Мне лень спрашивать, и  я
опять засыпаю...
   Потом кто-то осторожно берет меня под мышки и под зад, и  вместо  широкой
спины - крупы двух лошадей, помахивают хвостами. Чьи-то незнакомые лица.
   - Поосторожней там, хлопцы... Видите, нога переломана...
   Как будто голос Гаркуши -  грудной,  низкий.  Несут  куда-то.  Палатка  -
большая, светлая, на боковых стенах длинные черные тени.
   - Передовая карточка есть? - спрашивает кто-то.
   - Есть, есть...- опять голос Гаркуши.
   Но я его не вижу - только голос слышу. Что он здесь делает?
   - Кладите сюда.
   Опять подымают. Я оказываюсь на столе, совсем голый. Знобит.  Под  спиной
холодная, противная клеенка.
   Теперь я вижу уже Гаркушу. Черноусый, в расстегнутом тулупе, в  сдвинутой
на затылок ушанке, он улыбается во весь рот.
   - Ты чего здесь? - спрашиваю я, и голос мой как будто доносится из другой
комнаты.
   - Вас привез, товарищ  лейтенант...-  И  все  улыбается.-  В  дом  отдыха
привез.
   - Медсанбат, что ли?
   - Так точно. Медсанбат.
   - Танк взяли или нет? - пытаюсь припомнить я последние события.
   - Как же. При мне майор Бородин комдиву звонил.
   - А мне что - ногу перебило?
   Я приподымаю голову. Правая нога ниже колена распухла и замазана  кровью.
Раны на таком расстоянии не видно.
   Маленькая, с туго закрученными вокруг  головы  черными  косами  девушка,-
должно  быть,  докторша,-  наклонилась  надо  мной.  Натирает  живот  чем-то
холодным. Пахнет эфиром. Почему живот? Ага, от столбняка -  с  этого  всегда
начинают. В ее руках шприц - большой и блестящий. Я вижу, как медленно  тает
в нем мутная, неприятная жидкость. Ее вгоняют мне в живот, но это совсем  не
больно.
   Докторша щупает ногу - зачем-то тянет ее. Фу-ты черт... Вырвать, что  ли,
хочет?
   - Осторожней, черт вас возьми!
   - Новокаин,- не подымая головы, говорит кому-то докторша и  быстро-быстро
маленькой ваткой смывает кровь с ноги.
   - Запишите, Шура: средняя треть правой  голени.  Перелом.  Огнестрельная,
сквозная. Раны чистые. Потеря крови незначительная. Первичная  обработка...-
Круто поворачивается ко мне: - Санрота?
   - Санрота,- вставляет Гаркуша - он все тут же, не уходит.
   - Пишите - санрота.
   Она опять берет в руки шприц и четыре или пять раз подряд втыкает  его  в
ногу ниже колена, деликатно оттягивая кожу. После  этого  я  уже  ничего  не
чувствую в ноге -  даже  когда  маленьким,  сверкающим  ланцетом  аккуратные
пулевые дырочки превращаются в длинные, кровоточащие разрезы.
   - Противостолбнячная сыворотка введена. Рассечение входного и  выходного.
Риванол. Иммобилизация - шиной Крамера.
   Все это она говорит быстро и отрывисто, как заученный урок, и на  меня  -
не на ногу, а на меня - обращает внимание, только когда прямая,  как  палка,
нога обмотана бинтами от пятки до таза.
   -  В  госпитале  гипс  наложат.  Страшного  ничего.  Месяца   полтора-два
отдохнете, а там опять...- И на лице ее - только сейчас я замечаю, какое оно
утомленное,- появляется улыбка.- Следующий...
   Меня снимают со стола.
   В палатке - другой уже, поменьше - Гаркуша взбивает солому,  раскладывает
одеяла - оказывается, он их штук пять с собой привез.
   - Спасибо, Гаркуша. Иди. Мне хорошо.
   - Там под подушкой я фляжку положил. Чтоб не скучали.
   - Спасибо, Гаркуша. Не беспокойся.
   - Это командир взвода Лисагор передали. Чтоб нас вспоминал, сказал.
   - Спасибо. Поблагодари его. Не забудь.
   - Обязательно.- И потоптавшись еще вокруг меня: - Не холодно?
   - Нисколько. Все хорошо. Иди, иди. Он просовывает свою шершавую руку  мне
под одеяло и пожимает пальцы.
   -  А  жар  у  вас  все-таки  есть.-  И  немного  еще  помявшись:  -   Ну,
поправляйтесь... А кончится, еще привезем. Чтоб не скучно было.
   И, весело подмигнув мне, уходит
 
 
 
          6 
 
   Госпиталь, в который я попадаю после медсанбата,-  незавидный  госпиталь.
Маленький, тесный, бывшая школа. Лежат в коридорах прямо на соломе. Одеял не
хватает, простынь тоже, халатов и тапочек нет. Мы долго  лежим  в  приемной,
ждем, когда натопят баню. Ругаемся на чем свет стоит. В  машине  намерзлись,
повязки сбились - сто километров по  ухабистой  дороге,  держась  за  борта,
стиснув зубы - удовольствие ниже среднего.
   Потом баня. В ней холодно, санитарок, чтоб  обмыть  нас,  не  хватает,  в
перевязочную очередь. Ходячие захватили лучшее белье, а мы, лежачие, лежим в
рваных рубахах, засунув истории болезни под повязки. Опять ругаемся  и  ждем
своей очереди на стол. Сквозь поминутно хлопающую дверь видно, как  суетятся
врачи в соседней комнате.
   Раненых много, большинство из 64-й и 57-й армий, с той стороны кольца,  с
юга, с севера.
   - Пять суток везли... Всю душу вытрясли...- ворчит кто-то в углу.
   - Шоферов бы всех этих на передовую. Разжирели...  Торопятся  куда-то...-
Это откуда-то уже из другого угла.
   - И без курева все время... Там, говорят, получите. Дождешься...
   - Повязка вся промокла к чертовой матери...
   - Сестра, а, сестра... Двое суток не оправлялся.. Дала бы утку...
   Сестры сбились с ног, проходы завалены ранеными, коптилки  от  сквозняков
поминутно гаснут.
   В палату попадаю уже  утром  к  завтраку.  Маленькая,  на  пять  человек,
командирская. Санитары ставят носилки посреди комнаты.
   - Где свободная койка?
   - Вон туда, на место Варламова. Посмотри только, переменили ли простыни.
   Раненые, завернувшись в одеяла, сидят  на  койках  -  хлебают  что-то  из
глиняных мисочек. Один спит.
   - Из какой армии?
   - Шестьдесят второй.
   - Не из тринадцатой гвардейской?
   - Нет, сто восемьдесят четвертая.
   Долговязый с раскосыми  глазами  парень,  в  коротких,  чуть  ниже  колен
кальсонах, подсаживается на мою койку
   - Ну-ну, рассказывай, сосед... Как там? Взяли вы уже баки?
   - Черта с два...
   - А наших не передвинули, не знаешь? Говорили, что правее вас поставят.
   - Пока нет. Правее-девяносто вторая...
   Еще двое подсаживаются, держа миски в руках между колен.  Один  безногий,
на костыле, с гвардейским  значком  на  рубахе,  востроглазый  и  вертлявый,
другой угреватый, но красивый. Черноглазый и курчавый.
   - Нога, что ли? - спросил безногий.
   - Нога.
   - Осколком, пулей?
   - Пулей. Из пистолета...
   - Из пистолета?..
   - Из пистолета.
   - Где же это ты умудрился?
   - Чего ж тут умудряться? Выстрелил фриц, и все. На то им и оружие дают.
   - Кость цела?
   - Голень ниже колена перебита.
   - Полтора месяца как из пушки,- говорит раскосый и ставит миску на окно.-
Это если остеомиелита не будет
   - Чего не будет?
   - Остеомиелита. Это когда осколки в свищ лезут Костяные. Тогда, пока  все
не вылезут, лежать будешь.
   - А нерв задет? - спрашивает другой, похожий на грека.
   - Черт его знает.
   - Пальцы чувствуешь?
   - Чувствую.
   - А двигать можешь?
   - Не пробовал.
   - Попробуй.
   - Как будто шевелятся.
   - Твое счастье... У нас тут лежал один. Рана чепуховая - на десятый  день
зажила, а нерв повредило - радиальный на правой руке.  Дали  год  отпуска  -
пока не восстановится.
   - А он что - сам восстанавливается?
   - Сам. Только медленно очень. По миллиметру в день. От места  повреждения
до кончиков пальцев. А если порван, тогда сшивать надо - канитель дай боже.
   - А вот у нас случай был,- перебивает раскосый  и  начинает  рассказывать
бесконечную историю о том, как одному лейтенанту отбило член  и  как  хирург
восстанавливал ему. Рассказывает он долго и подробно, со всеми деталями,  но
слушают все его с  удовольствием.  В  госпиталях  вообще  охотно  говорят  о
различного рода  увечьях  и  ранениях  и  с  особым  удовольствием  о  своем
собственном. И где его  ранило,  и  при  каких  обстоятельствах,  и  как  на
плащ-палатке тащили, и как наркоз давали, а он не брался ("выпил я перед тем
малость"), и как осколок "вот такой величины"  вытащили,  и  как  в  машинах
потом трясли...
   - Тебя тоже трясли? - смеется курчавый.
   - Дай бог. Все внутренности наизнанку.
   - А через Волгу как? На лодке?
   - Нет. На лошадях. Стала уже Волга.
   - Ну?..
   - Неделю как стала. В одном месте только не замерзла - полынья осталась -
против водокачки.
   - Слава богу... Наладилось, значит, снабжение.
   - Понемножку...
   - И шамовка лучше?
   - Не лучше, но больше. И хлеб вместо сухарей.
   - Ну, а фрицы как? - перебивает безногий.
   - Сидят. Огрызаются.
   - Вот сволочи. И неужто бомбят еще?
   - Бомбить не бомбят. Боеприпасы только сбрасывают.
   - А наши?
   - Тоже не очень. Раза три в  день  "илюши"  летают  за  бугор,  по  ночам
"кукурузники".
   - А "ванюша"?
   - "Ванюши" нет. Умолк.
   - Не жизнь, а малина! - хлопает он рукой по колену и смеется: -  Надо  на
передовую, а то зажиреешь здесь на булочках да  манной  каше...  У  вас  там
небось манкой не кормят...
   - Надоела, что ли?
   - Поживешь - увидишь. Утром манка, в обед манка, на ужин манка.  Ни  одна
баба на тебя смотреть не станет.
   - У Ларьки все бабы на уме,- смеется черномазый,  сверкая  зубами.-  Ноги
нет, а все о бабах...
   - АО ком же! Полтора года баб не видал, а тут их пруд пруди. И  врачи,  и
сестры, и кухарки-все бабы...
   - А лечат как? - спрашиваю.