, в очках. Его фамилия Фарбер. По-видимому, из интеллигентов - "видите
ли", "собственно говоря", "я склонен  думать".  Другой,  Петров,  тоненький,
щупленький, совсем мальчик. Меня это не очень радует.
   Идем вдоль  берега,  в  сторону  города.  Ноги  вязнут  в  песке.  Иногда
приседаем, когда свистят мины. Бойцы идут молча, с трудом  передвигая  ноги,
тяжело дыша, придерживая руками болтающиеся мины. Они сегодня  прошли  около
сорока километров.
   Навстречу - вереницы раненых, по двое, по трое или в  одиночку,  опираясь
на винтовки. Спрашивают, где переправа.
   Пули свистят над самой  головой.  Шлепают  в  воду.  Трассирующие  высоко
подпрыгивают и гаснут, в воздухе.
   - Где немцы? - спрашивают бойцы у встречных. Те неопределенно машут в  ту
сторону, куда мы идем.
   - Недалеко... Ближе, чем до дому...
   Проходим мимо белой постройки, должно  быть  водокачки;  от  нее  тянутся
трубы". Потом дорога подымается вверх. По ней на руках тащат вниз пушку.
   - Куда? - спрашиваю. Никто не отвечает.
   - Куда пушку тащите?
   - А ты кто такой? Не видишь, что делается? Немцам, что ли, оставлять.
   Я вынимаю пистолет.
   - Поворачивай назад...
   - Куда?
   Кто-то в расстегнутой шинели, в съехавшей на затылок пилотке толкает меня
в грудь.
   - Видали мы таких... Герой! Не обращай внимания, Кацура! Тащи!
   Я чувствую, что мне вдруг не хватает воздуха и что-то сжимает горло.
   Пули ударяют уже по самому берегу.
   На верху дороги,- отсюда  виден  только  задранный  шлагбаум,  поваленный
столб и мотки сваленной проволоки,- появляются несколько фигур. Приткнувшись
к столбу, они стреляют, потом бегут вниз.
   Кто-то задевает меня плечом и чертыхается.
   Я поворачиваюсь и ударяю с размаху в белое, прыгающее передо мной лицо.
   - Назад!..- кричу я во все горло так, что у меня в ушах  звенит,  и  бегу
вверх по дороге.
   Немцы оказываются сразу же за железной дорогой. Пути идут почти по самому
краю высокого берега. Застывшие вереницы цистерн на фоне  чего-то  горящего.
Строчит наш пулемет откуда-то справа, из-под колес.
   Я пролезаю под вагоном. Шинель  цепляется  за  что-то  и  трещит.  Ужасно
мешает, путается между ног. Прижавшись  лицом  к  рельсу  -  он  приятный  и
холодный,- стараюсь рассмотреть, где немцы. Перпендикулярно к путям - улица.
Мощеная, страшно прямая. Налево нефтебаки. Из одного валит дым. В стене  три
большие дыры от снарядов с рваными краями. Точно  раны.  Направо  обгоревшие
сараи, огороженные колючей проволокой.
   Немцы, по-видимому, сидят в баках - красные, белые, зеленые точки несутся
оттуда. Цокают по цистернам.
   Мысль работает невероятно отчетливо. Пулеметов у них,  по-видимому,  два,
и, по-моему, ручные. Минометов нет. Это хорошо. Фарберу надо ударить слева -
прямо в баки. Мне - по дороге - в обход баков справа.  Пулеметы  стреляют  в
лоб. Надо успеть пробежать через дорогу и дальше вдоль каменной стенки.
   Фарбер отползает. Ползет  неловко,  как-то  бочком,  припадая  на  правую
сторону.
   Несколько пуль щелкает в цистерну, над самой головой.  Тонкая,  изогнутая
струйка керосина бьет в рельс передо мной, и я чувствую на лице мелкие,  как
из пульверизатора, брызги. Взлетает ракета. Освещает баки,  сараи,  каменную
стенку. Неестественно пляшут тени, укорачиваясь и удлиняясь.  Ракета  падает
где-то за нами, слышно, как шипит.
   Пора... Я закладываю пальцы в  рот,-  свисток  свой  я  потерял  еще  под
Купянском. Мне почему-то кажется, что  свистит  кто-то  другой,  находящийся
рядом.
   Бегу прямо на  бак  с  тремя  дырками.  Справа  и  слева  кричат.  Трещат
автоматы. Бьют по колену засунутые в карман шинели магазины автомата. Кто-то
с развевающимися ленточками бескозырки бежит впереди меня. Я никак  не  могу
его догнать. Баки куда-то исчезают, и я вижу только  ленточки.  Они  страшно
длинные,- вероятно, до пояса.
   Я тоже что-то кричу. Кажется, просто "а-а-а-а". Бежать почему-то легко  и
весело. И мелкая дрожь в животе - от автомата. Указательный палец до боли  в
суставах прижимает крючок.
   Опять появляются баки, но другие - поменьше, с трубами, извивающимися как
змеи. Труб много, и через них надо прыгать.
   За баками немцы. Они бегут навстречу нам и тоже кричат.  Черные  ленточки
исчезают. Вместо них серая шинель и раскрытый рот. Тоже исчезает.  В  висках
начинает стучать, и почему-то болят челюсти.
   Немцев больше не видно.
   Впереди белые с железной решеткой ворота. Вот до них  добегу  и  сяду,  а
потом дальше... Но я не могу остановиться. Ворота уже позади, а передо  мной
асфальтовая дорожка и какие-то корпуса.
   Потом я лежу на животе и никак не могу всунуть новый магазин  в  автомат.
Руки трясутся. В пазу что-то застряло.
   - Перебило автомат... Возьмите этот...
   Это, кажется, Валега, но у меня нет времени оборачиваться.
   Сквозь сетку - я лежу у  низенькой  каменной  стенки,  с  мелкой,  как  в
птичниках, натянутой сеткой - опять видны бегущие немцы. Их много. Они бегут
через заводской двор, стреляют из своих  черных  автоматов,  прижимая  их  к
животам, и это  похоже  на  какой-то  нелепый  фейерверк.  Немцы  даже  днем
стреляют трассирующими пулями.
   Я выпускаю целый магазин, потом другой.  Фейерверк  исчезает.  Становится
вдруг сразу тихо. Я пью воду из чьей-то фляжки и никак не могу оторваться.
   -  Селедку,  что  ли,  ели,  товарищ   лейтенант?   -   говорит   кто-то,
придерживающий  фляжку,  чубатый,  в  тельняшке  и  матросской   бескозырке,
маленькой и мятой.
   Я допиваю воду. Никогда такой, кажется, вкусной,  холодной  не  пил.  Ищу
Валегу. Он тут же, набивает магазин. Маленькой золотой  кучкой  лежат  сбоку
патроны. Рядом с ним круглолицый  парень  торопливо,  затяжка  за  затяжкой,
докуривает бычок. Плюет на него и вдавливает в землю.
   Впереди двор - асфальтированный, совершенно гладкий  заводской  двор.  За
ними свалка железа, паровоз с разбитыми вагонами и какое-то  белое  строение
вроде железнодорожного блокпоста с балкончиком. Сзади тоже двор -  пустой  и
большой.
   Место дрянное: ни  окопаться,  ни  укрыться  -  один  низенький  каменный
заборчик.
   Надо захватить будку и железо, это ясно. Здесь нам не усидеть. Я  передаю
приказание Фарберу и Петрову. Они тоже возле стенки, справа и слева от меня.
Парень в тельняшке втыкает капсюли в круглые с крупными насечками гранаты.
   - Во... правильно,- подмигивает он черным сощуренным глазом.- Я эту будку
знаю. Мировая будка. И подвальчик что надо!
   - Ты был там?
   - Всю ночь просидели. Пока фриц не выгнал.
   С вечера еще пришли. Разведка. КП искали.
   Сует гранату в карман, одну втыкает за пояс. Фарбер подает  знак,  что  у
него все готово. Несколько  позже  -  Петров.  Немцы  начинают  стрелять  из
пулеметов откуда-то слева. Окопались уже, значит, сволочи. Надо  торопиться,
пока другие не заработали.
   Парень в тельняшке, пригнувшись, точно на старте,- одна нога  отставлена,
другая согнута,- уголком глаза, напряженного, немигающего, смотрит на  меня.
На левой руке, чуть пониже локтя, что-то наколото,- кажется, имя.
   Я даю сигнал.
   Что-то мелькает - темное и быстрое, обдающее ветром. Со  стенки  сыплется
штукатурка. Парень в тельняшке бежит прямо к будке, размахивая автоматом. До
будки метров шестьдесят, и двор абсолютно гладкий.
   И вдруг  весь  он  заполняется  людьми,  бегущими,  кричащими,  зелеными,
черными, полосатыми. Парень в тельняшке уже  у  будки.  Исчезает  в  дверях.
Немцы беспорядочно стреляют.  Потом  перестают.  Видно,  как  они  бегут  за
будкой. Их легко узнать по широким, без поясов, шинелям.
   Все это происходит так быстро, что я ничего не успеваю сообразить. Вокруг
пусто. Я и Валега. И чья-то пилотка на сером асфальте.
   Перелезаем через сетку. Согнувшись, бежим к будке. Посреди двора трое или
четверо убитых. Все ничком. Лиц не видно.
   Около будки длинная, теряющаяся где-то в железе траншея. Спрыгиваю  туда.
Кто-то роется в карманах убитого немца.
   - Ты что делаешь?
   Боец, не подымаясь, поворачивает голову. Два  серых  маленьких  глаза  на
угреватом, смуглом лице удивленно смотрят на меня.
   - Как что?.. Трофеи беру...
   Он засовывает что-то в карман, торопливо, путаясь в цепочке. По-видимому,
часы.
   - Шагом марш отсюда, чтоб духу твоего не  было!  Кто-то  толкает  меня  в
плечо.
   - Да это же мой разведчик, лейтенант. Потише немножко.
   Я оборачиваюсь. С сигарой во рту, парень в тельняшке. Глаза у него  узкие
и недобрые. Блестят из-под челки.
   - А ты кто?
   - Я? - Глаза его еще больше суживаются, и  на  шершавых  загорелых  щеках
прыгают желвачки.- Командир пешей разведки - Чумак.
   Каким-то неуловимым движением губ сигара перебрасывается  в  другой  угол
рта.
   -  Сейчас  же  прекрати  этот  кабак.  Понятно?  Я  говорю   медленно   и
неестественно спокойно.
   - Собери своих людей, расставь посты. Через пятнадцать  минут  придешь  и
доложишь. Ясно?
   - А вы кто такой, что приказываете?
   - Ты слыхал, что я сказал? Я лейтенант, а ты старшина. Вот и все. И  чтоб
никаких трофеев, пока не разрешу.
   Он ничего не отвечает. Смотрит. Лицо у него узкое,  губы  тонкие,  плотно
сжатые. Косая челка свисает прямо на глаза. Стоит, расставив  ноги,  засунув
руки в карманы и слегка раскачиваясь взад и вперед.
   Так мы стоим и смотрим друг на друга. Если он сейчас не повернется  и  не
уйдет, я вытащу пистолет.
   "Цвик-цвик..." Две пули ударяют прямо в стенку окопа между мной и  им.  Я
приседаю на корточки. Одна из пуль волчком крутится у моих ног. Ударилась  о
что-то  твердое.  Разведчик  даже  не  шевельнулся.  Тонкие  губы  его  чуть
вздрагивают, и в глазах светится насмешка.
   - Не понравилось, лейтенант, а?
   И ленивым,  привычным  движением  сдвинув  крохотную  бескозырку  свою  с
затылка на самые глаза, он медленно, не торопясь  поворачивается  и  уходит,
слегка покачиваясь. Зад у него плотно обтянут и слегка оттопырен.
   Двое бойцов тащат по траншее пулемет. Траншея узкая, и пулемет  с  трудом
продвигается.
   - Какого черта вы здесь возитесь, дорогу только загромождаете! - кричу  я
на них, и меня раздражает, что они молчат и только глазами моргают.
   Чтобы меня пропустить, они встают и жмутся к стенке.
   - Ну чего стали? Тащите дальше.
   Они оба сразу хватаются за станину и стараются протиснуть пулемет дальше.
Я перелезаю через него и иду по траншее.
   - Точно с цепи сорвался...-доносится до меня голос одного из них.
   Я сворачиваю  вправо.  Бойцы  уже  копаются  в  земле.  Петров  суетится,
покрикивает на бойцов, никак не  может  установить  пулемет,-  он  почему-то
скатывается.
   Петров еще очень  молод.  Недавно,  по-видимому,  из  училища.  Тоненькая
шейка. Широченные, болтающиеся на ногах сапоги.
   - Ну как, по-вашему, хорошо, товарищ лейтенант? - спрашивает он, подсунув
под пулемет какой-то  ящик.  Смотрит  вопросительными,  невыносимо  голубыми
глазами.
   - Ладно, сойдет.
   - А второй у меня там, за тем заворотом. Хотите  посмотреть?  Оттуда  всю
насыпь видно.
   Мы идем туда. Оттуда действительно хорошо видно. Немцы сидят за  насыпью.
Иногда мелькают каски.
   Присев на корточки, я пишу донесение. Четвертая  и  пятая  роты  и  взвод
пеших разведчиков заняли оборону по западной окраине завода  "Метиз".  Людей
столько-то, боеприпасов столько-то. Последнюю цифру я несколько преуменьшаю,
хотя так или иначе рассчитывать сегодня на подкидку боеприпасов трудновато.
   Сидорко, тот самый, которого рекомендовал мне Клишенцов, юркий, раскосый,
похожий на китайчонка, только успевает засунуть  донесение  в  пилотку,  как
немцы начинают атаку.
   Откуда-то появляются танки. Шесть штук. Ползут справа. Из-за насыпи. Там,
кажется, мост есть - от нас не видно. А у нас только четыре  противотанковых
ружья и десятка два гранат. Это все. Куда делась пушка?  Я  совсем  забыл  о
ней. Неужели опять удрали... Вся надежда  теперь  на  железо.  Может,  и  не
перелезут танки...
   Рядом со мной загорелый бронебойщик  с  русыми,  придающими  молодцеватый
вид, закрученными усиками. Ему жарко. Он по очереди сбрасывает с себя все  -
телогрейку, гимнастерку, рубашку. Остается голый, сверкая невероятно  белой,
гладкой спиной.
   В траншее тесно и неудобно.  Все  время  переползают,  ударяют  коленями,
чертыхаются.
   Танки идут прямо на нас...
   Плохо, что нет телефона. Трудно понять, что где делается.
   Танки, остановившись у железа, открывают огонь.  Снаряды  ложатся  где-то
сзади. Вероятно, болванки, разрывов не слышно.  Откуда-то  справа  доносится
голос Чумака, резкий и гортанный. Кричит какому-то Ванюшке, чтоб гранат  ему
дали противотанковых.
   - В подвале, в углу, где чайник стоит...
   Один  танк  перебирается  все-таки  через  железо.  Лязгает   гусеницами.
Переваливаясь с боку на бок, ползет  прямо  на  нас.  Хорошо  виден  черный,
противный крест. Полуголый бронебойщик целится, расставив  ноги  и  упершись
задом в стенку траншеи. Пилотка свалилась, и на  бритой  голове  белый,  как
спина его, незагоревший кружок.
   Подобьет или не подобьет?
   Крест все приближается...
   Кто-то кричит мне в самое ухо. Ничего не могу разобрать.
   - Что такое?
   - Немцы обходят слева. Пехота их левей паровоза пошла...
   Почему же пулеметы молчат? Ведь там два пулемета.
   Я бегу вдоль траншеи. У пулемета Петров и еще кто-то. Заело. Не пролезает
лента.
   - Почему второй пулемет молчит? Голубые детские глаза готовы заплакать.
   - Ей-богу, не знаю. Пять минут тому назад...
   - Гранаты! Давай гранаты!
   Пули свистят над самой головой.
   Я бросаю гранаты одну за другой. Немецкие, с длинными ручками. Дергаю  за
шнурок и бросаю через бруствер. Немцы уже у самых окопов. Кричат...
   Почему пулемет не работает?
   - А-а-а-а-а-а...
   Что-то валится на меня... Я  отскакиваю,  с  размаху  ударяю  гранатой...
Больше у меня ничего нет в руках. Что-то грузно оседает на  дно  траншеи.  Я
бросаю еще четыре гранаты. Это последние - больше  нет.  Где  автомат,  черт
возьми?
   Хочу  выдернуть  из  кобуры  пистолет,  ремешок   зацепился.   Никак   не
вылезает... Черт!
   И вдруг... тишина...
   У ног моих кто-то в серой шинели, уткнувшись лицом в угол траншеи.  Перед
окопами никого. Пусто. Неужели отбили?
   Я бегу по траншее назад. Бойцы щелкают затворами. Все как было. Петров  у
пулемета.
   - Все в порядке,  товарищ  лейтенант.  Работает.  Голубые  глаза  смеются
весело, по-детски.
   - Видали, как отсекли? Сразу побежали. Повернувшись к пулемету,  он  дает
очередь. Худенькая шейка его трясется.  Какая  она  тоненькая  и  жалкая!  И
глубокая впадина сзади. И воротник широк. Шея в нем болтается, как  былинка.
Вот так вот, вероятно, еще недавно  стоял  он  у  доски  и  моргал  добрыми,
голубыми глазами, не зная, что ответить учителю.
   - А почему тот не работал? Он,  по-моему,  к  вам  тоже  имеет  кое-какое
отношение.
   Голубые глаза смущенно опускаются вниз.
   - Я сейчас пойду узнаю, товарищ лейтенант.
   Он подымается, опираясь на ствол пулемета. Руки у  него  тоже  тоненькие,
детские, с веснушками.
   - Мне кажется...
   Глаза его  вдруг  останавливаются,  точно  он  увидел  что-то  необычайно
интересное, и весь он медленно, как-то боком, садится на дно.
   Мы даже не слышали выстрела. Пуля попала прямо в лоб, между бровями.
   Его оттаскивают. Беспомощно подпрыгивают по земле  ноги  -  тоненькие,  в
больших болтающихся сапогах. На пулемете уже другой. И шея у него толстая  и
красная. Командиром роты назначаю политрука. Иду к белой будке.
   Немцы молчат.  По-видимому,  готовятся  к  следующей  атаке.  По  траншее
волокут убитых. Они мешают сейчас живым. Складывают  в  боковую  щель.  Двое
бойцов, согнувшись,  несут  кого-то.  Я  сторонюсь.  Белые  гладкие  руки  с
загорелыми, точно в перчатках, кистями волочатся по земле.  Лица  не  видно.
Оно в крови. Голова мотается. На макушке белый,  как  тюбетейка,  кружок  от
пилотки. Бронебойщик - тот самый. Тоже кладут в щель на кого-то в замазанных
кровью штанах и с выглядывающей из-за обмотки алюминиевой ложкой.
   Я не успеваю дойти до белой будки. Немцы опять атакуют.  Отбиваем.  Потом
снова...
   Так длится до обеда. Двадцать - тридцать минут отдыха - перекур,  набивка
патронов, кусок  хлеба  за  щеку  -  и  опять.  Опять  серые  фигуры,  крик,
трескотня, неразбериха.
   Один раз "хейнкели" высоко, из поднебесья,-  мы  даже  их  не  замечаем,-
бомбят нас. Но бомбы падают на немцев. Бойцы смеются.
   Сидорко все еще нет. И двух других, посланных позже, тоже нет.  Возможно,
попали под бомбежку. В воздухе ни на минуту не прекращается гудение моторов.
С вышки хорошо видно, как стелется белое облако над берегом.
   После обеда откуда-то начинает стрелять наша артиллерия. Бьет по  насыпи.
Несколько шальных снарядов попадает и в  наши  окопы.  Немцы  не  унимаются.
Танков не пускают. Тот, с крестом,  так  и  застрял  на  железе  -  подбили.
Одолевают минометы. У нас много  убитых  и  раненых.  Легких  отправляем  на
берег. Тяжелых  переносим  в  подвал  будки,  просторный,  с  железобетонным
перекрытием.
   Часам к девяти немцы выдыхаются.  В  десять  все  успокаивается.  Изредка
только пулеметы пофыркивают.
 
 
 
          20 
 
   В подвале невыносимо накурено. Дым стелется  пластами.  Коптит  фитиль  в
тарелочке. Раненые - ими забит весь  подвал  -  просят  воды.  А  воды  нет.
Приходится с Волги носить, а по дороге всё распивают.
   Валега дает кусок хлеба и сала. Ем без всякого аппетита.
   Чумак приходит в разодранной тельняшке, растрепанный. Садится на стол. На
меня не смотрит. Стягивает через голову тельняшку. На груди его, мускулистой
и загорелой, синий орел с  женщиной  в  когтях.  Под  левым  соском  сердце,
проткнутое кинжалом, на плече -  череп  и  кости.  Ниже  локтя  -  маленькая
сквозная дырочка, почти без крови. Кость, по-видимому, цела, кисть работает.
Маруся - санинструктор, румяная,  толстощекая,  с  двумя  завязанными  сзади
желтенькими косичками - перевязывает рану.
   Разведчики сегодня подбили два танка. Один - Чумак, другой  -  тот  самый
угреватый разведчик, из-за которого у нас стычка произошла.
   Я спрашиваю Чумака, почему он ни о чем не докладывает.
   - АО чем докладывать?
   - О сегодняшнем дне. О  потерях.  Существует  в  армии  такой  порядок  -
докладывать после боя.
   Чумак медленно поворачивается. Я не вижу  его  лица.  Блестит  потная,  с
глубокой ложбинкой вдоль позвоночника, спина.
   - День, сами видали, солнечный, а потери - ну какие же потери? Бескозырку
потерял, вот и все. Будут еще вопросы?
   - Будут. Только не здесь. Выйдем на минутку.
   - А там пули. Убить может. Я проглатываю пилюлю и направляюсь  к  выходу.
Он тоже.
   Прислонившись плечом к косяку двери, жует папиросу.
   -  Знаете  что,  товарищ  лейтенант?  Давайте  по-мирному.  Не   трогайте
разведчиков. Ей-богу, лучше будет.
   - Лучше или хуже, другой вопрос. Сколько у вас людей?
   - Двадцать четыре. Как было, так и осталось. А разведчиков, советую...
   - Танк кто подбил?
   - А кто бы ни подбил, не все ли равно?
   - Вы подбили?
   - Ну, я... Не вы же...
   - Расскажите, как вы его подбили.
   - Ей-богу, спать охота. После войны о танках поговорим.
   - Рекомендую вам запомнить, что я сейчас за комбата.
   - А я откуда знаю?
   - Вот я вам и говорю.
   - Комбат - Клишенцов. Кроме того, я подчиняюсь только командиру  полка  и
начальнику разведки.
   - Их сейчас  нет,  поэтому  вы  подчиняться  должны  мне.  Я  заместитель
командира полка по инженерной части.
   Чумак искоса смотрит на меня своим острым глазом.
   - Вместо Цыгейкина, что ли?
   - Да, вместо Цыгейкина.
   Пауза. Плевок через губу.
   - Что ж... Мы с саперами обычно душа в душу.
   - Надеюсь, что и впредь так будет.
   - Надеюсь.
   - А теперь  расскажите  о  танках.  Как  фамилия  того  второго,  который
подбил?
   - Корф.
   - Рядовой?
   - Рядовой.
   - Это его первый танк?
   - Нет, четвертый. Первые три у Касторн