рил. Психологически
не мог обосновать.  Думал,  мол,  ювелир,  известный мастер, а здесь такие
деньги сами в руки плывут.  Мне кажется, что навел этот "некто". Муравьев,
поезжайте в кадры Ювелирторга,  возьмите личные дела всех, кто сталкивался
с Ивановским по работе...
     А  в город пришло утро.  И было оно светлым и радостным.  Но никто не
заметил его  прихода,  потому что  заботы этих  людей всегда одинаковы,  в
любое  время  года  и  любое  время  суток.  Постепенно прохладный ветерок
вытянул из кабинета слоистые клубы дыма, и все трое почувствовали, как они
устали, но их работа только начиналась, и никто не знал, сколько продлится
она,  сколько листов ляжет в  папку с  надписью:  "Дело об  убийстве гр-на
Ивановского Д. М....".
     Звонок телефона возвестил о начале нового дня. Начальник снял трубку.
После  первых же  слов  невидимого собеседника он  внимательно поглядел на
Данилова.
     -- Так, --  говорил он  кому-то, --  понятно...  Во сколько?..  Понятно.
Так... Спасибо.
     Он положил трубку, повернулся к Данилову:
     -- Это  для  тебя,  Иван,  из  Московского управления госбезопасности.
Королев звонил. Машина с похожим номером была в пять утра на Минском шоссе
остановлена бойцами КПП,  пассажиры оказали сопротивление.  В общем,  один
убит,  двое бежали,  пошли кого-нибудь из  своих на  место.  Но  главное --
связи. Нам нужно отработать все связи Ивановского. Кстати, машина записана
за первым автохозяйством Моссовета.
     В коридоре Данилов встретил Полесова.
     -- Ты куда, Степа?
     -- За шофером, Иван Александрович.
     -- За каким?
     -- В шестнадцатое отделение поступило заявление от Червякова Валентина
Ивановича, что вечером у него угнали машину ГАЗ номер МО-26-06.
     -- Угнали вечером, а когда заявил?
     -- Утром.
     -- Привези его ко мне.
     -- Есть.
     Понемногу дело начинало проясняться.  В  том,  что машину у Червякова
никто не угонял,  он ни на минуту не сомневался,  уж больно белыми нитками
шито алиби:  угнали вечером,  а заявил утром. И, уже сидя в кабинете, Иван
Александрович порадовался работе своих ребят.  Пока  все  шло  четко,  без
осечек, но вот что будет потом -- неизвестно.
     В  его  комнате  хозяйничало утро.  На  подоконнике сидел  воробей и,
наклонив голову,  смотрел  на  Данилова круглым любопытным глазом,  словно
спрашивал: ну как, чего нового, уважаемый Иван Александрович?
     -- Ничего  нового,   брат, --  сказал  Данилов  воробью, --  ничем  тебя
порадовать пока не могу. Ты залетай через месячишко...
     Зазвонил телефон, его хриплый звон спугнул птицу.
     -- Данилов.
     -- Иван Александрович, звонили из НТО, все точно, стреляли один раз из
ТТ и три пули из нагана,  причем, судя по рисунку нарезов, две выпущены из
одного и того же револьвера.
     -- Следовательно,  один из  нападавших убил лейтенанта,  а  другой его
родителей?
     -- Именно так.  Теперь о дактилоскопии.  Отпечатков очень много, но на
шкатулке и шкафу идентичные отпечатки, проверяли по нашей картотеке.
     -- Вот что,  вы бы их отправили для идентификации в  картотеку ГУМа* в
наркомат. Чем черт не шутит, а вдруг там найдутся похожие "пальчики".
     _______________
          * ГУМ -- Главное  управление   милиции   Народного   комиссариата
     внутренних дел.

     -- Отправили.
     -- Только побыстрее.
     -- Сделаем.
     Данилов положил трубку, достал из стола блокнот. Так что же мы имеем,
уважаемый Иван  Александрович?  Пока  ничего конкретного.  Нужно  начать с
допроса Аллы Нестеровой. Тем более что она ждет в соседней комнате.
     Девушка сидела  у  стола  и  молчала.  Молчал  и  Данилов,  давая  ей
освоиться и  прийти в  себя.  Делая вид,  что он копается в бумагах,  Иван
Александрович внимательно разглядывал ее.  Даже горе и усталость не стерли
красок с лица девушки.  Розовощекая,  она,  безусловно,  была очень хороша
собой.  Теперь  Данилов понял,  почему лейтенант Ивановский просил отпуск.
Конечно,  не родители.  Разве в этом возрасте вспоминают о них? Нет, он не
прав.  И  вспоминают и  думают,  но лишь появится девушка --  и все.  А что
"все",  ведь это прекрасно -- гулять по Москве с такой Аллой, держать ее за
руку, думать о ней в вагоне поезда...
     Данилов еще раз взглянул на нее.  Бедная, она, наверное, и не думает,
что,  не  будь ее,  ехал бы  лейтенант Ивановский в  свой Хабаровск.  Пора
начинать.
     -- Вы очень устали? -- задал первый вопрос Иван Александрович.
     -- Да, -- Алла ответила тихо, одними губами.
     -- Я  вас  попрошу,   подержитесь  еще  немного,  ваши  показания  для
следствия крайне важны.  Ведь  вы  тоже  хотите,  чтобы мы  поскорее нашли
преступников.
     -- Да. -- И на этот раз тверже.
     -- Вы,  наверное, голодны. Впрочем, чего я спрашиваю, мы же оба ничего
не  ели. --  Данилов  взглянул на  часы: --  Врачи  нам  этого  не  простят.
Подождите, я сейчас.
     Иван  Александрович зашел  в  соседнюю комнату.  За  столом покойного
Ивана  Шарапова сидел  новый  помуполномоченного Сережа Белов.  И  снова у
Данилова защемило сердце,  как  будто  с  того  далекого сентябрьского дня
прошло всего несколько дней.  Белов встал из-за  стола,  аккуратно оправил
гимнастерку:
     -- Слушаю, товарищ начальник.
     -- Вот что,  Сережа,  попроси,  чтобы мне принесли два стакана чая,  и
расстарайся, сообрази чего-нибудь поесть.
     -- Я  уже  договорился,  товарищ начальник,  в  столовой дадут в  счет
пайка.
     -- Молодец, только побыстрее, пожалуйста.
     Они пили чай. Сережа расстарался, чай был ароматный и крепкий. Первая
утренняя заварка,  ее еще не успели разбавить в буфете. Они пили чай и ели
хлеб с маслом.  На этот завтрак, по скромным подсчетам Данилова, пошло два
командирских доппайка.  Девушка ела с  аппетитом,  что тоже поразило Ивана
Александровича,  но потом он понял,  что это молодость берет свое, в любой
ситуации.
     -- Я  прочитал,  Алла,  то,  что  вы  написали. --  Иван  Александрович
отставил стакан с недопитым чаем. -- Может быть, еще хотите покушать?
     -- Нет, спасибо.
     Алла заметно повеселела, и это обстоятельство обрадовало Данилова.
     -- Так я  прочитал, --  продолжал он, --  понимаете,  вы  написали много
интересного, но, к сожалению, кое-что придется уточнить.
     -- Я готова.
     -- Вот и хорошо.  Скажите,  Алла, я все насчет этих серег. Вы не могли
бы их, ну, нарисовать, что ли?
     -- Попробую.
     -- Вот вам карандаш и бумага.
     Через несколько минут рисунок был готов.
     -- Так, -- сказал Данилов, -- значит, это сапфир. Кажется, синий?
     -- Знаете,   такого  глубокого  синего  цвета,   а  вокруг  бриллианты
небольшие,  но Мария Дмитриевна говорила мне, что они очень старой работы,
поэтому дорого ценятся. Они в их семье передаются женам сыновей.
     -- Ах вот как! Значит, эти серьги -- талисман вроде.
     -- Скорее, семейная реликвия.
     -- А сколько могла стоить эта реликвия, не знаете?
     Алла посмотрела на Данилова с недоумением.
     -- Я  понимаю, --  сказал Иван  Александрович твердо, --  многие вопросы
покажутся вам не совсем тактичными.  Но прошу понять меня,  наша профессия
такая.  Мы,  как врачи-невропатологи, безжалостно врываемся в человеческие
души.  Так  что  потерпите.  Кстати,  вы  говорили,  что  серьги  лежали в
шкатулке?
     -- Да.
     -- А что там еще было?
     -- Я не знаю. Нет, впрочем, погодите. Мне Сережа как-то показывал, там
был Наполеон.
     -- Простите, кто?
     -- Да,  Наполеон, --  взволнованно  сказала  девушка, --  печать  такая.
Наполеон в  треуголке,  руки скрестил на  груди,  и  ниже кружок,  на  нем
инициалы выгравированы. Печать. Сережа рассказывал, что в 1812 году, когда
французы бежали из Москвы,  ее забыли,  а  его прапрадед ее нашел.  Мне ее
Сергей показывал.
     -- А из чего сделан этот Наполеон?
     -- Сережа говорил -- из серебра.
     -- Нарисовать сумеете?
     -- Нет, что вы.
     -- Ну тогда размер приблизительный на бумаге отложите.
     -- Как отложить?
     -- Проставьте...  Понятно, -- Данилов взглянул на бумагу, -- сантиметров
десять приблизительно.
     -- Приблизительно.
     -- Теперь вот о чем расскажите. Вы жили рядом с Ивановскими, считались
у ник в доме почти родной. Правильно я говорю?
     -- Да.
     -- Так  вот,  не  заметили ли  вы  чего-нибудь необычного в  поведении
Дмитрия Максимовича за последнее время?
     -- Нет, ничего особенного.
     -- Тогда  постарайтесь  вспомнить  другое:   перед   отъездом  Дмитрия
Максимовича из Москвы в ноябре вы там не встречали посторонних?
     -- Видите  ли... --  Алла  замолчала  и  ответила,  подумав: --  Дмитрий
Максимович никуда не  уезжал.  В  ноябре заболела Мария  Дмитриевна,  и  я
ухаживала за ней.
     -- Как --  никуда  не  уезжал? --  удивился Данилов. --  А  вы  ничего не
путаете?
     -- Да  точно,  Иван  Александрович,  я  говорю  правду! --  Голос  Аллы
сорвался от волнения.
     -- Да вы успокойтесь,  я вам верю, тут неразбериха одна получилась. Вы
уж помогите нам выяснить.
     -- Числа  пятнадцатого ноября, --  медленно,  видимо стараясь ничего не
упустить,  начала рассказывать Алла, -- да, по-моему, пятнадцатого, Дмитрий
Максимович и его помощник Георгий Васильевич...
     -- Попов?
     -- Да, Попов, привезли домой тяжелый ящик. Привезли втроем.
     -- А кто третий?
     -- Шофер,  я еще удивилась: шофер, а очки у него выпуклые, как у очень
близоруких людей. Так вот, они принесли тяжелый ящик. Потом шофер уехал, а
Дмитрий  Максимович сказал,  что  у  них  сломалась машина  и  надо  ждать
инкассаторов.
     -- Как я понял, инкассаторы должны были подъехать прямо к дому?
     -- Да,  но что-то случилось,  я уж не знаю что, и инкассаторы приехали
только через неделю.  Все это время Дмитрий Максимович и  Попов дежурили в
комнате, где стоял ящик, по очереди. У них даже наганы были.
     -- А когда приехали инкассаторы?
     -- Дмитрий Максимович все время звонил по телефону,  а машины не было.
Наконец он  сказал,  что поговорит с  замнаркома внутренних дел,  которого
знал лично.
     -- Он позвонил ему?
     -- Да.
     -- И что дальше?
     -- Той же ночью приехала машина и  люди в  форме.  А  с  ними какой-то
начальник из  Ювелирторга,  они вскрыли ящик,  составили акт,  а  ценности
положили в  зеленые  мешки.  С  ними  уехал  Попов,  а  Дмитрий Максимович
остался, у него грипп начался сильный.
     -- Понятно, Алла, вспомните: а больше никто не заходил к Ивановскому?
     -- По-моему, нет.
     -- Ну вот мы и уточнили. Спасибо вам.
     -- Я могу идти?
     -- Конечно. Я попрошу, чтобы вас проводили.
     Данилов встал,  пожал девушке руку.  Странно, выходит, что Ивановский
никуда не уезжал из Москвы. Вот теперь вообще все становится непонятным.
     Иван Александрович сел на  стул рядом с  сейфом,  прислонясь виском к
его холодному боку.  Делать ничего не хотелось. Даже думать было противно,
а  сама  мысль,  что  сейчас придется идти  осматривать привезенную с  КПП
машину,  показалась невероятной и отвратительной.  Эх, поехать бы сейчас в
пивную на  Брестской.  Стать в  уголке за  высоким столиком,  пива  выпить
холодного...  А  потом  домой спать.  Открыть окно,  с  прудов потянуло бы
запахом плесени и свежести, и сон бы пришел невесомый и тихий, как елочная
вата...
     Узор сейфа больно давил висок, но Данилов не замечал этого: он спал.
     -- Иван   Александрович, --   слышал   он   голос   Белова, --   товарищ
начальник...
     -- Чего  тебе? --   спросил  Данилов,  не  раскрывая  глаз. --  Никакого
уважения к старости.
     -- Товарищ начальник, --  голос Белова все  еще  доносился словно из-за
закрытого окна. -- Алла вспомнила, кто приходил к Ивановскому...
     "В  дополнение к  моим показаниям хочу сообщить,  что в  конце ноября
1941  года или  в  первых числах декабря к  Ивановскому заходил тот  самый
шофер.  Я узнала его по очкам.  Пробыл он в квартире недолго. Больше я его
не видела".
     Данилов еще  раз перечитал протокол допроса.  Ну  вот,  кое-что есть.
Теперь нужно  установить шофера.  Возможно,  что  он  связан с  убийством.
Вполне возможно. Уж больно много совпадений.
     Он позвонил Полесову.  Трубку никто не поднял.  Значит, Степан еще не
приехал. Данилов позвонил дежурному и попросил сведения обо всех разбойных
нападениях и грабежах за последние шесть месяцев.
     -- Это сейчас распоряжусь, -- ответил дежурный, -- все абсолютно?
     Данилов помолчал, а потом добавил:
     -- Нет,  только группы. А также все сведения об использовании наганов.
Кроме того, запроси отряды ВОХРа, не случилось ли у них чего за это время.
     -- Сделаем.
     А теперь надо пройтись.  Просто выйти из управления и пойти по улице.
На ходу думается легко.  Данилов запер кабинет.  В коридоре было пусто. Он
прошел полпути до лестничной площадки, услышал, что в его комнате зазвонил
телефон.  Данилов опять  открыл  дверь,  надеясь,  что  звонок случайный и
телефон  замолчит.   Но,  видимо,  на  том  конце  провода  сидел  человек
настырный, и аппарат звонил натужно и длинно.
     -- Данилов!
     Это звонил Полесов.
     Иван  Александрович приехал  в  отделение  через  двадцать  минут.  В
дежурке сидел щуплый белобрысый человек и  вертел в руках очки с выпуклыми
стеклами.  Данилов даже не  удивился.  Он просто ожидал этого,  знал,  что
заявил  о  пропаже машины именно тот  самый  шофер  в  очках  с  выпуклыми
стеклами.
     Допрос он начал сразу, в отделении.
     -- Ваша фамилия, имя, отчество?
     -- Червяков Валентин Иванович.
     -- Год рождения?
     -- Мне двадцать восемь лет.
     -- Место работы?
     -- Я механик первого автохозяйства.
     -- Почему же в вашем заявлении написано, что вы шофер?
     -- Это временно, почти все водители на фронте, я из-за близорукости от
службы  в  армии  освобожден,  поэтому  с  сентября прошлого года  работаю
водителем.
     -- С таким зрением?
     -- Что поделаешь, товарищ следователь, война.
     Данилов встал из-за стола, прошелся по комнате.
     Червяков сидел  спокойно,  прищуренные глаза  смотрели куда-то  мимо,
словно видели такое, что никто другой увидеть не мог.
     -- Номер вашей машины МО-26-06?
     -- Да, а что, она найдена?
     -- Пока спрашиваю я.
     -- Извините.
     Голос  ровный.  Спокойный очень голос,  слишком даже.  Данилов достал
папиросу  и  начал  разминать  табак.   Делал  он  это  нарочно  медленно,
специально  затягивая  паузу.  Червяков  продолжал  молчать,  все  так  же
бесстрастно глядя  прямо  перед  собой.  Казалось,  что  именно  на  стене
кабинета проецируется что-то видимое только ему --  ему и никому больше -- и
что это и есть для него сейчас самое главное и интересное.
     -- Вы знакомы с Ивановским? -- внезапно резко спросил Данилов.
     -- Да.
     -- В каких вы отношениях?
     -- Я не понимаю вопроса.
     -- Как часто вы с ним виделись и в какой обстановке?
     -- Виделся с ним в конце сорок первого...
     -- Точнее.
     -- В ноябре.  В  конце ноября.  Мы ящик с ценностями возили,  а у меня
машина сломалась. Ну вот и пришлось...
     -- Что пришлось?
     -- Ящик к Дмитрию Максимовичу тащить.
     -- А вы знали, что было в нем?
     -- Конечно.
     -- Что?
     -- Ценности.   Большие  ценности.   Мы   их  должны  были  отвезти  на
семидесятый километр Горьковского шоссе.
     -- Почему именно туда?
     -- Там было какое-то учреждение,  которое их принимало и  отправляло в
глубокий тыл.
     -- А откуда вы узнали о ценностях?
     -- Интересно, --  Червяков поправил очки, --  очень  интересно!  Да  вы,
видимо,  считаете меня человеком,  которому ничего нельзя доверить?  Так я
должен понимать ваш вопрос?
     -- Гражданин Червяков, здесь спрашиваю я.
     -- Это почему же? Вы, собственно, кто такой? Вы меня пригласили, а мое
право отвечать вам или нет.
     -- Логично,   но  неразумно.   Я   начальник  отделения  по  борьбе  с
бандитизмом Московского уголовного розыска.  Фамилия  моя  Данилов.  Зовут
Иван Александрович. Вам этого достаточно?
     -- Вполне, только прошу документы показать.
     Данилов усмехнулся,  вынул удостоверение.  Он  смотрел,  как Червяков
читает его,  близко поднеся к  глазам,  и  еще  раз  удивился,  как такому
человеку можно доверять машину.
     -- Все в порядке, --  Червяков протянул обратно удостоверение. -- Теперь
спрашивайте.
     -- Мы остановились на том, что вам поручили помочь Ивановскому вывезти
ценный груз.
     -- Да. Меня вызвали в нашу спецчасть, объяснили всю важность задания и
даже выдали наган.
     -- Что случилось потом?
     -- Машину мне  дали  старую,  я  сразу же  написал об  этом  докладную
записку.
     -- Почему же вам дали плохую машину?
     -- Теперь уже сказать трудно.
     -- И что дальше?
     -- Машина сломалась у Колхозной площади.  Мы ее бросили и отнесли ящик
в дом к Ивановскому.
     -- Вы помните этот ящик?
     -- Очень хорошо. Он большой, деревянный, сверху обитый тонким железом,
по бокам две ручки.
     -- Какого он цвета?
     -- Вот этого не помню.
     -- Понятно. Что было потом?
     -- Мы отнесли ящик, и я ушел к машине.
     -- Больше вы не были у Ивановского?
     -- Был.
     -- Когда?
     -- В декабре.
     -- Зачем?
     -- В  машине  Дмитрий Максимович оставил чемоданчик с  бельем.  Я  его
обнаружил в  гараже на  следующий день.  Но  отнести не  мог.  Меня срочно
направили в  Балашиху  в  ремонтные мастерские чинить  разбитые на  фронте
машины.  В  декабре я  вернулся и  пошел к Ивановскому.  Я очень удивился,
застав его дома.  А еще больше удивился, увидев в прихожей тот самый ящик.
Тогда я понял,  что Ивановский просто жулик. Я долго не решался сообщить о
нем.  Потом  опять  уехал в  Балашиху.  Приехал в  апреле и  решил пойти в
Ювелирторг, в их промкомбинат, и сообщить.
     Червяков снял очки, помолчал.
     -- В  промкомбинате я  передал заявление начальнику охраны,  фамилия у
него  странная,  подождите, --  Червяков  достал  пухлую  записную  книжку,
близоруко поднес ее к глазам. -- А, вот, Шантрель.
     -- А почему же вы к нам не пришли?
     Червяков надел очки и  посмотрел на  Данилова.  За выпуклыми стеклами
глаза казались огромными, особенно зрачки.
     -- К вам я боялся. Я ведь лишенец.
     -- Не понимаю.
     -- Отец у меня арестован в тридцать восьмом.
     -- Значит, боялся.
     -- Значит, так.
     -- А потом что?
     -- Ночью вчера ко мне четверо военных пришли.  Да,  кстати,  тот самый
Шантрель запретил мне говорить об этом. Ну, пришли военные.
     -- Какие?
     -- Обыкновенные,  в гимнастерках, сапогах, с наганами. Допросили меня.
Документ показали,  что они из  охраны промкомбината.  Потом сказали,  что
воспользуются моей машиной, их якобы сломалась. А моя во дворе стояла. Вот
и все. Утром машины нет, я и заявил.
     -- Побудь здесь, --  Данилов вышел в соседнюю комнату.  Полесов сидел у
самой двери.
     -- Слышал?
     -- Слышал.
     -- Езжай в промкомбинат.


ПОЛЕСОВ

     В  кабинете директора промкомбината сидели  двое.  Пожилой  человек в
гимнастерке военизированной охраны и девушка в милицейской форме. Директор
повертел в руках удостоверение Степана и, возвращая, спросил:
     -- Вы к нам по поводу Ивановского или из-за этой кражи?
     -- Какой кражи?
     -- Да...
     -- А вы,  товарищ,  из МУРа? -- взволнованно спросила девушка. -- Вы что
же, нам не доверяете?
     -- Кому это вам? -- Степан присел на стул.
     -- Нашему отделению.  Я следователь Анохина. Я думаю, что эту кражу мы
сами размотаем.
     И  это  "размотаем" так  не  вязалось с  ее  аккуратной гимнастеркой,
пушком  на  щеках  и  маленькими  карими  глазами,   что  Степан  невольно
улыбнулся:
     -- Вы уж объясните мне все по порядку. Ладно?
     -- Дело простое.  Очень простое, --  горячо заговорила Анохина. -- Вчера
вечером пропало со  склада  четыре комплекта обмундирования.  У  нас  есть
предположение