олева именно сейчас было совсем неудобно.  Что
подумает о  нем полковник-пограничник?  Мол,  пришел,  куда и  зачем --  не
знает.  Видимо, этот отдел имел какое-то отношение к партизанским отрядам.
Данилов решил пока ждать.
     -- Разрешите?
     В кабинет вошел майор с такими же зелеными петлицами.
     -- Ну что у вас, Новожилов?
     -- Мы  связались по  радио  и  получили  ответ.  Пономарев,  начальник
уголовного розыска  Харькова,  действительно находится  в  указанном  вами
соеднинении.
     -- Спасибо.  Можете идти.  Ну вот,  товарищи, интересующий вас человек
нашелся.
     -- Товарищ полковник, --  Королев мельком взглянул на Данилова.  И Иван
Александрович  увидел  сразу   повеселевшие  глаза   капитана. --   Товарищ
полковник, -- продолжал он, -- нам надо послать туда своего человека.
     -- Ну  что  ж.  На  этот счет также есть распоряжение замнаркома.  Кто
полетит? Кто-нибудь из ваших сотрудников?
     -- Нет,  мои, к сожалению, все заняты. Придется послать кого-нибудь из
наших коллег. -- Королев кивнул в сторону Данилова.
     -- Прекрасно.  Поторопитесь.  Он должен быть у  меня к двадцати одному
часу.


     Только  теперь Данилов понял  все  до  конца.  Пономарев,  тот  самый
Пономарев,  о  котором говорил Муштаков.  Надо  лететь к  нему и  показать
фотографию того, кто выдал себя за Шантреля.
     В коридоре Королев спросил:
     -- Знаешь, где мы были?
     -- Нет.
     -- У начальника штаба ОМСБОН полковника Орлова.
     Данилов присвистнул.
     -- Так-то.  Видишь,  как  я  все  организовал.  Теперь знай лови своих
бандитов.
     -- Фирма, --  Данилов  хлопнул  Королева по  спине. --  Работа  высокого
класса.
     -- То-то. Кто полетит?
     -- Я.
     -- Нет,  брат,  не выйдет. Ты операцией руководишь, у тебя в руках все
нити. Не выйдет.
     -- А жаль. Я на самолете ни разу в жизни не летал.
     -- Ничего,  успеешь.  Кончится война,  возьмешь билет --  и  в Крым,  с
комфортом. Так кто полетит?
     -- Думаю, Муравьев.
     -- Это тот, молодой, с двумя шпалами?
     -- Тот самый.
     -- Вроде боевой парень. Не подведет?
     -- А чего сложного? На самолете туда и обратно, да карточку Пономареву
показать.  Всего  страху  сутки, --  наивно,  словно  не  понимая,  ответил
Данилов.
     -- Это точно.  Дело пустяшное. Рейс Москва -- Великие Луки с посадкой в
живописных местах. --  Лицо Королева стало строгим. --  Все может случиться,
Иван Александрович, ведь в тыл летят.
     -- Я  за него ручаюсь,  Виктор Кузьмич,  а  если моего слова мало,  то
возьми у  нас в  парткоме рекомендацию,  которую я вчера ему написал.  Для
вступления в партию, между прочим.


МУРАВЬЕВ

     Минут  через  сорок  машина остановилась.  По  темным окнам скользнул
узкий луч фонаря.
     -- Документы, -- скомандовал кто-то невидимый в темноте.
     Полковник Орлов,  сидевший  на  переднем  сиденье,  протянул  бумаги.
Часовой внимательно читал их,  потом передал еще кому-то. Наконец раздался
голос:
     -- Пропустить.
     Со скрипом распахнулись металлические ворота.
     "Наверное, приехали на аэродром", -- понял Игорь.
     Еще минут десять машина шла в кромешной темноте. Муравьев из-за спины
Орлова,  напрягая зрение,  пытался разобрать что-нибудь  на  черном экране
лобового стекла.  Сначала ничего не  было,  но  потом привыкшие к  темноте
глаза  начали  различать большой предмет,  лежащий на  земле.  Он  пытался
понять, что это такое, но так и не понял. Машина остановилась.
     -- Приехали, -- обернувшись, сказал Орлов.
     Игорь вышел на летнее поле,  пошел за полковником. Постепенно контуры
неизвестного предмета стали вырисовываться точно,  и  он  понял,  что  это
самолет. Вот только какой, Муравьев не знал.
     К Орлову подошел военный и доложил, что все в порядке.
     -- Вот  тот  самый  человек,  которого приказано доставить в  отряд, --
сказал Орлов. -- Пойдемте, товарищ Муравьев, -- повернулся он к Игорю.
     Военный пожал Муравьеву руку, пробормотал фамилию.
     -- Скорее идите к трапу.
     -- Спасибо, товарищ полковник. -- Игорь шагнул к Орлову.
     -- Не стоит,  мы же одно дело делаем. --  Он крепко пожал руку Игорю. --
Помните,  если что  случится,  действуйте по  обстановке,  не  забывайте о
звании чекиста.
     -- Я все сделаю. -- Голос Муравьева сорвался от волнения.
     -- А  вот волноваться не  надо,  это же наша работа.  Ну,  счастливого
полета. -- Полковник легонько подтолкнул Игоря к машине.
     У трапа его кто-то услужливо подсадил.
     -- Осторожно, осторожно, -- предупредил чей-то голос.


     Игорь,  оступившись,  шагнул в  черный проем  двери.  В  салоне пахло
бензином,  нагретым металлом и еще чем-то пахло,  только вот чем, Муравьев
никак  не  мог  определить.  Он  сделал несколько шагов по  покатому полу.
Впереди в  темноте светились приборы.  "Кабина", --  понял Игорь и,  больно
ударившись коленом об  острый выступ,  почти упал  на  узкое металлическое
сиденье у борта.
     Колено ныло длинной пронизывающей болью, и Игорь подумал, что в такой
ситуации ему  только ногу  сломать не  хватает.  Постепенно он  освоился с
темнотой и понял, что кроме него здесь есть еще люди.
     Загрохотал пол  под  чьими-то  тяжелыми шагами,  с  лязгом  закрылась
дверь.  Потом взревел мотор,  и  машина,  чуть подпрыгивая,  покатилась по
полю.
     Сразу же  вспыхнула маленькая лампочка над  дверью кабины пилотов,  и
Игорь  увидел,   что  у   противоположного  борта  сидят  три  человека  в
комбинезонах и летных шлемах.  В салон вышел стрелок,  он,  пройдя в хвост
самолета, занял место у турельного пулемета.
     -- Если кто хочет, то курите, -- бросил он на ходу.
     Игорь  достал папиросы,  протянул пачку  своим спутникам.  Они  молча
взяли и  так же молча закурили.  Видимо,  разговаривать с ним не хотелось.
Муравьев приставать не  стал.  Он,  прислонившись к  борту,  весь  отдался
новому ощущению полета.
     Когда  несколько часов назад в  управление приехал Данилов и,  вызвав
его в свой кабинет, сказал: "Собирайся, полетишь к партизанам", -- он сразу
не  поверил.  Начальнику отделения пришлось несколько раз подряд повторить
эту фразу, пока смысл ее дошел до Игоря.
     На  инструктаж и  сборы ушло  около часа.  Муравьев взял  фотографию,
спорол с  гимнастерки петлицы,  отвинтил орден,  вместо милицейского герба
прикрепил  к  фуражке  звезду.   В  одном  он  слукавил.   Свое  муровское
удостоверение не оставил в сейфе,  а взял с собой. На всякий случай. Кроме
того,  в  полевую сумку  он  сунул  пять  снаряженных обойм  к  ТТ.  Всего
получилось семь.  Мало ли  что.  Тыл есть тыл.  Только потом,  через день,
понял, как был прав.
     И вот,  сидя в самолете,  Игорь думал о великой силе Закона. Если для
многих других слово это было понятием абстрактным,  то для него, человека,
призванного охранять Закон, оно приобретало особо важный и глубокий смысл.
Вот он летит в самолете.  Летит над землей, на которой идет самая страшная
в  истории война.  Для  него  гудят  двигатели.  Зачем пилоты вглядываются
сквозь плексиглас колпака в темную даль,  спрашивал он себя и сам отвечал:
для торжества Закона,  единственной правды, установившейся на одной шестой
территории земного шара.  Человек,  пытающийся нарушить Закон, переступить
через него, всегда бывает наказан. Рано или поздно, но наказан. Потому что
так требует справедливость,  имя которой Закон.  Он  не  знал и,  конечно,
никогда не  узнает,  что приблизительно то же в  течение двух дней говорил
капитан  Королев,  переходя  из  кабинета в  кабинет  огромного здания  на
Лубянке.
     В одних ему сочувственно признавались, что, к сожалению, просто ничем
не могут помочь. В других отмахивались и не хотели слушать.
     А  в  одном  из  кабинетов комиссар  госбезопасности третьего  ранга,
внимательно выслушав, сказал с сильным восточным акцентом:
     -- Слушай,  капитан,  тебе что,  делать нечего?  А?!  Ты с  чем ко мне
пришел?  С глупостью пришел.  Ты делом займись. Понимаешь! А то я тебе сам
дело найду! Ишь ты!
     Он был из новых,  этот комиссар госбезопасности.  Совсем из новых. Из
тех,  кто не любил ни слушать, ни решать, но умел вовремя доложить о чужих
удачах и доложить так,  чтобы руководство поняло: без него ничего этого не
могло бы быть.
     Уйдя от него,  Королев узнал,  что приехал новый заместитель наркома.
Не заходя к Сергееву, обозленный до крайности, капитан пошел прямо к нему.
     Замнаркома,  комиссар  госбезопасности  второго  ранга, --  невысокий,
светловолосый,   худощавый,  совсем  молодой,  ему  и  сорока  не  было, --
внимательно прочитал его рапорт и,  размашисто написав резолюцию, протянул
Королеву.
     -- У меня все, --  сказал он, посмотрев на часы. И, увидев, что Королев
не уходит, спросил: -- Еще что-нибудь?
     -- Никак нет, товарищ замнаркома.
     -- Тогда идите и  выполняйте.  Я завтра улетаю на фронт,  как прибуду,
доложите.
     Буквально через несколько часов все изменилось.  Уже искали Королева,
чтобы  согласовать  с  ним,  утрясти  все  необходимые  вопросы.  Вот  что
предшествовало полету Муравьева в партизанскую бригаду Леонтьева.
     Но  всего этого Игорь знать не  мог.  Он  сидел,  прислонясь спиной к
алюминиевой стенке,  слушал шум моторов и  думал об Инне,  о том,  что она
сейчас  делает  в  далеком Челябинске,  и  очень  жалел,  что  нет  такого
аппарата,  который показал бы ей,  чем сейчас занят ее муж. Постепенно гул
двигателей начал затихать.  Спало возбуждение первых часов, бессонные ночи
и, конечно, молодость брали свое, и Игорь заснул.
     Он  не  видел завистливых взглядов своих молчаливых спутников:  летит
бог знает куда, а кемарит. Уважаем.
     Разбудил его чей-то голос, командный и резкий:
     -- Заходим на костры. Приготовить оружие.
     Игорь открыл глаза и расстегнул кобуру.
     -- Слышь,   чекист,   помоги  снять, --  воздушный  стрелок  возился  с
пулеметом.
     -- А зачем? -- поинтересовался Игорь.
     -- На посадку заходим, так мало ли что... Вот так, спасибо.
     Вдвоем  они  приладили  тяжелый  ШКАС  на   станок,   развернули  его
пламегасителем к дверям.
     -- Ну, -- стрелок улыбнулся в темноте, -- пронеси, господь.
     Самолет,  тяжело подпрыгивая,  побежал по земле.  Моторы заглохли,  и
сразу же наступила томительная тишина. Игорь достал пистолет, напряг слух.
Дверь кабины распахнулась.
     -- Порядок, ребята, прибыли.
     В темноте остро пахло какой-то пряной травой,  кричали птицы,  где-то
вдалеке плескалась вода.  И  все это показалось Муравьеву слишком мирным и
спокойным,  точно таким же,  как прошлым летом на даче в Москве-реке. Да и
сама  ночь,  вернее,  граница  ее,  которую  вот-вот  перешагнет  рассвет,
светилась  каким-то  голубоватым  мерцающим  светом.   И   все  окружающее
напоминало почему-то аквариум, подсвеченный синеватыми лампочками.
     Вокруг суетились люди:  одни разгружали самолет,  другие подтаскивали
свежесрубленные деревья и складывали их рядом с машиной, готовясь, видимо,
замаскировать ее на день.
     Только один  он  стоял и  был  совершенно чужим для  этих озабоченных
людей.
     -- Эй,  летуны, --  раздался  чей-то  веселый  голос. --  Кто  из  ваших
пассажиров Муравьев?
     -- А  ты  их  сам  спроси, --  ответил недовольный голос, --  наше  дело
кучерское -- вези, а ваше -- документы проверять.
     -- Ты чего такой злой?
     -- Жизнь такая.
     -- Муравьев я, -- крикнул Игорь.
     -- А... Коллега. Привет, привет московским сыскарям! -- Навстречу Игорю
шагнул высокий человек в  милицейской форме.  Он  крепко пожал  протянутую
руку.
     -- Пойдем. Тебя как зовут?
     -- Игорь.
     -- А  меня  Пономарев,  Борис,  между  прочим.  Пошли ко  мне,  там  и
поговорим, и отдохнуть я тебя с дороги устрою.
     Они пересекли поляну и свернули на еле приметную тропинку.  Шли минут
десять.
     -- Прибыли. Заходи.
     Игорь  увидел  землянку,  прямо  на  ее  накате  росли  березки.  Они
спустились вниз по обшитым досками ступенькам.
     -- Подожди, -- предупредил Пономарев. -- Здесь у нас тесновато, я сейчас
свет зажгу.
     Под потолком вспыхнула автомобильная фара.
     -- Для тебя,  столичного гостя, иллюминация. Вы-то, наверное, в Москве
думаете, что мы, как кроты, в щелях сидим. А у нас, видишь, электричество.
     Игорь огляделся.  Землянка была довольно просторной:  две койки, стол
посередине, сейф в углу, на стене портреты Ленина, Сталина и Дзержинского,
под ними висели автоматы.
     -- Это я  из  кабинета своего забрал.  Когда поднапер немец,  я  ротой
нашей милицейской командовал,  нам приказали уходить в  лес,  ну я  машину
достал,  заехал  в  управление,  все  бумаги из  кабинета прямо  с  сейфом
погрузил, ну и портреты, конечно. Да ты садись.
     Игорь присел к столу, расстегнул полевую сумку, достал фотокарточки и
бланк протокола.
     -- Так, --  присвистнул Пономарев, --  я смотрю, дело серьезное. Значит,
по  всей  форме допрашивать будут. --  Он  сел  напротив.  И  только теперь
Муравьев смог как следует разглядеть его.  Скуластое лицо с крепким носом,
белобрысая челочка, спадающая на брови.
     -- Я  оперативный уполномоченный отделения  по  борьбе  с  бандитизмом
Московского  уголовного  розыска, --  сказал  Игорь  и  достал  из  кармана
удостоверение.
     Пономарев взял его, внимательно поглядел и протянул обратно.
     -- Слушаю вас.
     Голос его стал служебно-официальным.
     -- Товарищ  Пономарев  Борис  Алексеевич,  я  обязан  допросить вас  в
качестве свидетеля и предъявить вам для опознания следующие фотографии.
     Муравьев разложил на столе три фотокарточки,  на одной из которых под
номером два был изображен тот, кто проходил по делу под фамилией Шантрель.
     Пономарев аккуратно,  одну  за  другой брал фотографии и  внимательно
рассматривал их, поднося к свету.
     "Неужели не узнает? -- На душе у Игоря стало тоскливо. -- Ну узнай его,
узнай, пожалуйста", -- мысленно просил он.
     -- Пиши, --  Пономарев положил карточки на  стол.  Все  три.  Глаза его
смотрели так же спокойно, в лице ничего не дрогнуло.


     "Мимо", -- похолодел внутренне Муравьев.
     И пока он заполнял официальные данные,  на душе у него было скверно и
тревожно.  А  Пономарев  тем  же  ровным,  бесстрастным голосом  продолжал
диктовать:
     -- На фотографии под номером два мною опознан...
     Он посмотрел на Игоря, чуть заметно усмехнулся краешком рта.
     -- Ну,  что  ты  на  меня уставился?  Пиши.  Итак,  мною Опознан особо
опасный  преступник Генрих  Карлович  Гоппе,  тысяча  восемьсот  девяносто
девятого  года  рождения,   уроженец  Харьковской  области,   из  немецких
колонистов.  Социальное положение --  сын крупного землевладельца-кулака. В
1925 году вступил в открытую борьбу с Советской властью, находился в банде
Смурого,  после ее  ликвидации из  нескольких ушедших бандитов организовал
бандгруппу.  Они  совершали вооруженные налеты  на  ювелирные мастерские в
Харькове,  Одессе,  Киеве.  Дважды  судим.  Последний раз,  в  1940  году,
приговорен заочно к  смертной казни.  Из-под  стражи бежал.  Подробно... --
Пономарев рассказывал, а Игорь записывал, еще пока не веря в удачу.
     -- Фамилию немецкую Гоппе изменил в  1930  году.  Стал  Гопа  Геннадий
Кузьмич.  Впрочем,  фамилий у него было много.  В наркомате его дело есть,
там и поглядите. Все, что ли? -- Пономарев улыбнулся и стал прежним веселым
и радушным хозяином.
     -- Ну, давай подпишу.
     -- Прочти.
     -- Ладно, верю. Да на тебе лица нет.
     -- Месяц вашего Гоппе ловим. Он у тебя сбежал, а мы ловим.
     -- Так  давай меняться.  Ты  здесь оставайся,  а  я  в  Москву Генриха
Карловича ловить поеду.
     -- Нет уж, каждому свое.
     -- Это точно.  Но  я  тебе,  Игорь,  не  завидую.  Нет,  не завидую, --
повторил Пономарев. --  Я эту сволочь Гоппе распрекрасно знаю. Я еще опером
совсем молодым был в Киеве,  брали его на Подоле,  ушел он тогда,  а плечо
мне продырявил. Ты учти, он стреляет, как бог.
     -- Что-то я в тире богов не встречал.
     -- Ну ладно,  пусть как полубог.  Так что с ним надо -- чуть что и... --
Пономарев щелкнул пальцами, -- понял? Ну, ложись поспи. День у тебя целый в
запасе. Отоспись малость.
     Муравьев заснул сразу, едва коснувшись головой подушки.
     Проснулся он с ощущением необычайной легкости,  так бывало раньше,  в
первые дни летних каникул,  когда экзамены позади,  лето кажется длинным и
каждое утро обещает что-то приятное и новое.
     -- Ну наконец,  а  я-то  думал,  что ты экзамен на пожарника сдаешь, --
раздался веселый голос Пономарева.
     -- Это как же? --  Игорь сладко потянулся и сел, свесив с кровати босые
ноги.  В  низкую дверь  пробивался узкий  луч  солнца и  приятно пригревал
влажные ото сна пальцы.
     -- Это у  нас  так раньше говорили.  Я  родом-то  из  Липецка.  Там до
революции пожарная часть была.  Так они весь день спали. А потом по городу
шатались опухшие.  У нас смеялись:  проспишь день на одном боку --  значит,
экзамен сдал.
     -- Я-то, видно, не готов в липецкую команду.
     -- Ничего, война кончится, отоспимся. Ну, обувайся, пошли мыться.
     -- У тебя горячей воды нет?
     -- Есть. А зачем тебе?
     -- Побриться хочу. Как-никак столица.
     -- Сейчас принесу.
     Игорь достал из  сумки помазок,  мыльный порошок,  бритву,  одеколон.
Аккуратно и быстро побрился.  Выйдя из землянки умыться,  Игорь наконец-то
рассмотрел  лагерь.   Прямо  между  деревьями  виделись  накаты  землянок,
несколько шалашей приткнулись у  кромки леса.  Мимо  него  ходили какие-то
люди в  штатском,  но с  оружием,  прислонясь к  телеге,  глядела на Игоря
высокая девушка в гимнастерке, горели костры.
     -- Мы пищу днем готовим, --  пояснил Пономарев, --  ночью нельзя.  Немцы
летают, обнаружить могут.
     -- А днем по дыму?
     -- А где он, дым-то?
     Действительно, костры почти не дымили.
     -- Мы березовые дрова специально сушим.  Они быстро горят, жарко и без
дыма.
     Игорь вытерся жестким вафельным полотенцем и еще раз огляделся.
     -- Потом посмотришь, пошли обедать.
     -- Как обедать?
     -- Очень просто. Завтрак ты, дорогой мой, проспал.
     После обеда Пономарев показывал ему лагерь.  Они заходили в землянки,
посмотрели оружейную мастерскую, склад трофейного оружия, госпиталь.
     Игорь  знакомился с  самыми  разными  людьми:  рядовыми  партизанами,
командирами и  даже комиссаром бригады.  Его очень удивило,  что в  лагере
много девушек, причем большинство из них москвички, окончившие специальные
школы.  День прошел незаметно,  уж  слишком много новых впечатлений было у
Муравьева.  До этого он,  да и  не только он,  с жадностью читал в газетах
очерки о партизанах. В отрядах побывали писатели и журналисты. Их рассказы
всегда были восторженно-приподнятыми.  Писали они только об убитых немцах,
засадах,  пущенных под откос эшелонах. Когда Игорь читал эти материалы, он
представлял себе  партизан  в  основном  бородатыми стариками  или  совсем
молодыми ребятами-допризывниками. Обычно такими их и в кино показывали.
     На самом деле отряд,  или,  как он именовался,  партизанская бригада,
был  обычным  воинским подразделением,  с  четкой,  отлаженной службой,  с
железной дисциплиной.  От  обыкновенной кадровой части  он  отличался лишь
разномастной одеждой.  Но  командиры все  были  в  форме,  многие даже  со
знаками различия.
     Когда начало смеркаться, Пономарев сказал:
     -- Пора собираться. Пойдем заправимся на дорожку.
     В  землянке  собралось  несколько  человек,   как  понял  Игорь,  все
работники Харьковского управления НКВД.  Один  из  них  быстро  разлил  по
кружкам что-то пахучее из круглой бутылки.
     -- Ром, трофейный. Ну, давай, ребята. За нас, орлов-оперативников.
     Игорь глотнул,  у  него перехватило дыхание.  Ром  был  необыкновенно
крепким.
     Все выпили, убрали кружки. Начали закусывать.
     -- Ты не удивляйся.  Это мы только р