рошо!
     -- Ты,  Мишка, --  наклонился к  нему  Фомин, --  скажи  мне,  какой мне
интерес выйдет?  Я тебя с Володей сведу,  ты ему камни,  он тебе деньги, а
мне?
     -- Тебе, --  Мишка  задумчиво повертел в  руках  стакан, --  польза тебе
будет. --  Он сунул руку в карман,  увидел, как беспокойно забегали глаза у
Фомина.
     -- Не бойся,  вот, --  он  положил на стол две золотые десятки, --  бери
аванс. После дела еще три.
     -- Широкий ты парень, Червонец, люблю тебя, как брата люблю.
     -- Это потом. Где Володю увижу?
     -- Сегодня в семь. Как найти тебя? Здесь?
     -- Нет.  Я  в  одном и  том  же  месте появляться не  люблю.  Сквер на
Миусской знаешь?
     -- Знаю.
     -- Там площадка детская есть,  вот на ней буду в песочек играться. Ну,
гуляйте, а я пойду.
     -- К своей?
     -- Ага.
     -- Хорошая баба?
     -- Ничего, наша, верная.
     -- Так в семь?
     -- Точно.  Только скажи Володе,  что я  на  Тишинке этим заниматься не
буду.  Пусть другое место ищет.  Когда мы с  ним дело уладим,  я  тебе три
червонца отдам,  да и  по мелочи кое-что у меня есть,  на это у тебя денег
хватит.  Мне надо в  Ташкент подаваться,  а  то климат у  вас тут для меня
неподходящий. -- Мишка встал, кивнул Фомину и вышел из пивной.


МУРАВЬЕВ

     Он  бежал по  коридору мимо сотрудников,  изумленно оглядывающихся на
него.  Остановился он  только у  двери приемной,  толкнул ее  и,  переводя
дыхание, спросил у удивленного Осетрова:
     -- Где?
     -- Занят.
     -- Доложи, срочно.
     Осетров из-за очков внимательно посмотрел на Игоря и,  видимо, понял,
что просто так человек из бригады Данилова не ворвется в  приемную в таком
виде.
     -- Подожди.
     Он скрылся за дверью кабинета и сразу же появился обратно:
     -- Ждет.
     Игорь рванул дверь и,  не глядя, не узнавая тех, кто сидел в кабинете
начальника, почти крикнул:
     -- Есть Гомельский!
     -- Что, -- начальник вскочил, -- где?
     -- Через два часа будет у Мишки на квартире.
     Только теперь Игорь смог разглядеть сидящих за столом людей. Это были
Муштаков, Парамонов, Серебровский.
     -- Садись, --    приказал   начальник. --    Продолжай, --    кивнул   он
Серебровскому.
     -- Из  пивной Фомин, --  Серебровский,  чуть усмехнувшись,  поглядел на
Игоря, --  поехал в  Первый Казачий переулок,  зашел в  дом три,  во дворе.
Дальше мы его не повели, боялись расшифроваться, пробыл там минут десять и
поехал к себе на Маросейку,  адрес есть в деле. Один из сотрудников следил
за ним,  а другие остались в Казачьем.  Проверкой установлено,  что в доме
три, квартира два, у некоей Силиной, гримерши Еврейского театра, проживает
заслуженный артист БССР Сахаровский Владимир Георгиевич,  эвакуировавшийся
из Минска и работающий во фронтовой актерской бригаде.  После предъявления
фотографии Гомельского домоуправу оказалось,  что он и  Сахаровский одно и
то  же  лицо.  В  18.30 Фомин вышел из дома и  поехал на Миусскую.  Там он
встретился с  Костровым,  поговорили они минут десять и разошлись.  Фомину
удалось  остановить машину-полуторку  и  уговорить  шофера.  Номер  машины
МА-17-47. Шофер допрошен. Фомин приехал в Казачий и пока находится там.
     -- Все? -- спросил начальник.
     -- Пока все, смотрим.
     -- Что у тебя, Муравьев?
     -- Зоя сообщила, что Гомельский будет у них в десять.
     Начальник взглянул на часы:
     -- Через два часа, --  он помолчал,  думая.  А подумать было о чем. Как
поступить?  Брать Фомина и  Гомельского в  Казачьем или на квартире у Зои?
Как поступить?
     -- Какие мнения?
     -- Разрешите, --  Муштаков встал, -- Фомин и Гомельский под наблюдением,
уйти не  смогут,  мы блокировали переулок.  Мне думается,  их надо брать у
Зои.
     -- Почему?
     -- Мне кажется, они не те люди, чтобы заплатить такие огромные деньги.
Помните,  Гомельский занимался "разгонами"?  Так вот,  они попробуют это и
сейчас. Тут мы их всех, -- Муштаков свел ладони.
     -- Логично, --  сказал Серебровский, --  только ведь они характер Мишкин
знают, оружие видели...
     -- Я тоже за Зоину квартиру, -- перебил его Муравьев.
     -- Ну что ж. Начинаем. Блокируем квартиру. -- Начальник поднял трубку.
     В  этот  вечер город продолжал жить  своей обычной жизнью.  В  восемь
вечера  закончился  последний  сеанс  в   кино,   люди   должны  были   до
комендантского часа успеть домой;  работали заводы,  в  магазины подвозили
свежевыпеченный хлеб,  его  завтра утром отдадут по  карточкам;  кончилась
третья смена в школе, радио передавало очередную сводку Совинформбюро. Все
было как обычно,  и  никто не заметил,  как появились и  исчезли в Большом
Кондратьевском переулке  люди.  Они  растворились  в  проходных  дворах  и
подъездах,  скрылись в  чахлых палисадниках.  Другие стали  на  трамвайной
остановке,  несколько молодых парней в  форме летчиков с девушками в ярких
платьях пошли  по  переулку.  Никто  ничего не  заметил.  Город жил  своей
обычной жизнью.


ГОМЕЛЬСКИЙ И ФОМИН

     -- Ты,  наверное,  считаешь меня  сумасшедшим? --  Володя  посмотрел на
Фомина изучающе. --  Такие деньги отдать этому уркагану.  Я  что,  печатную
фабрику открыл? Гознак?
     -- Мишка парень горячий, потом оружие... Баба эта.
     -- Ну и что, выпьем. Ему нальем из нашей бутылки. А когда он закосеет,
я скажу, что деньги в портфеле, спрятаны в тайнике во дворе. Ты пойдешь за
портфелем и откроешь дверь.  Андрей и Лешка в форме войдут,  ну тут обыск,
изъятие...
     -- А потом?
     -- Что потом?  Потом его в отделение поведут.  Вернее -- всех нас, а он
смоется и будет молиться богу, что ушел.
     -- Не поверит.
     -- Возможно.  Главное --  взять вещь.  Понимаешь?  А  потом мы с  тобой
надолго исчезнем.  Его же ищут. Я к нему на квартиру человека посылал, так
тот едва ушел,  засада там.  Он  все равно из Москвы бежать должен.  А  ты
думаешь,  что потом будет?  Высшая мера ему светит.  За Резаного,  да и за
камушки эти.
     -- Ну, если так...
     -- Трус ты, Фомин, тебе с дураками в три листика играть.
     -- Какая моя доля?
     -- Сто тысяч.
     -- Пошли.
     -- Иди к Андрею и Лешке, они ждут, скажи, чтобы в полдесятого у дверей
стояли. Понял?
     -- Понял.
     -- Иди, только быстро, я жду.


МИШКА КОСТРОВ

     Он надел форму,  туго перепоясался ремнем с кобурой. Ему противен был
тот самый костюм,  в котором он сидел в пивной вместе с Фоминым. Теперь он
опять стал сержантом Костровым,  фронтовым разведчиком,  человеком, ничего
общего не имеющим с известным когда-то Мишкой Червонцем.  Наверное, никто,
как он,  не радовался окончанию операции. И не потому, что удастся увидеть
жену и ребенка,  несколько дней пожить дома. Другое, более сильное чувство
жило в нем.  Сегодня --  а это он знал точно --  заплачен еще один долг. Год
назад,  впервые согласившись помочь Данилову,  он еще смутно, но сознавал,
что  эта  его  помощь --  тот посильный вклад,  который он,  Мишка Костров,
бывший уголовник,  порвавший с прошлым, может внести в общее дело борьбы с
фашизмом. И если после освобождения из колонии он с гордостью думал о том,
что стал жить честно, как все, то со временем понял: люди, окружающие его,
воспринимают происшедшее как нечто вполне закономерное. Для них, его новых
друзей и  сослуживцев,  это просто норма жизни.  С  тех пор Костров и свою
жизнь разграничил очень четко --  то,  что  было тогда,  и  то,  что  стало
теперь.  Стараясь вытравить из  себя прошлое,  он  самоотверженно работал,
начал  учиться в  школе.  Но  иногда,  задумываясь о  своей  жизни,  Мишка
понимал:  этого мало.  Слишком велик был  груз его вины перед теми людьми,
которые поверили ему.  Когда  началась война,  он  сделал  все,  что  мог,
помогая Данилову.  Ну  а  как воевал --  об  этом можно судить по  двум его
медалям.  Но все равно он чувствовал, что этого мало. Потому что дело не в
Почетной  грамоте,  выданной ему  на  прежней  работе,  и  не  в  медалях,
полученных на  фронте.  Костров как бы  рождался заново,  в  нем появились
черты,  удивляющие его  самого.  Иногда,  совершив тот  или иной поступок,
Михаил словно со стороны глядел на себя,  не узнавая в этом новом человеке
себя прежнего.  За все,  что произошло с  ним,  он был безмерно благодарен
Данилову.  Для  него  Иван  Александрович стал  непререкаемым авторитетом.
Часто,  собираясь что-то  сделать,  Костров  мысленно  советовался с  ним,
пытался поставить в подобную ситуацию и сделать точно так, как поступил бы
он.  Так было в сорок первом,  когда он пошел на квартиру к Широкову,  так
было и сейчас.
     Мишка ходил по комнате, курил папиросу за папиросой. Нервничал ли он?
Пожалуй,  нет.  Интуиция,  основанная  на  знании  людей,  с  которыми  он
сталкивался в  той  жизни,  подсказывала ему,  что  Гомельский обязательно
придет.  Не такой он человек, чтобы отказаться от ценностей, да еще таких.
Он не нервничал,  он ждал.  Его и Фомина.  Ждал,  когда медленно растегнет
кобуру,  вынет наган и увидит их глаза. Все! -- поставлена последняя точка.
Пусть знают все, кем стал он, сержант Костров.
     Несколько раз в комнату заглядывала Зоя,  но, посмотрев на Мишку, тут
же молча уходила.
     -- Ты ему не мешай, --  сказал ей Самохин, -- у него сейчас день особый,
вроде бы как экзамен.
     -- Он уже его сдал, -- усмехнулась Зоя.
     -- У него их много, экзаменов этих. Каждый новый шаг по жизни.
     Мишка подошел к  окну,  посмотрел в темный квадрат двора.  Да,  скоро
осень,  совсем скоро,  а потом зима, самое тяжелое время для солдата. Куда
он попадет через неделю, в какую часть, с кем служить будет?..
     -- Окно надо закрыть и  опустить маскировку, --  услышал он  за  спиной
чей-то голос. Так обычно говорят люди, привыкшие приказывать.
     Мишка обернулся,  в  комнате стоял какой-то человек.  К  окну подошла
Зоя,  закрыла его,  опустила штору.  Щелкнул выключатель.  От яркого света
Костров на секунду зажмурился.
     -- Здравствуйте,  Костров, --  незнакомец протянул руку, --  моя фамилия
Муштаков.
     -- Здравствуйте, --  Мишка пожал крепкую ладонь и  вспомнил,  что видел
Муштакова в МУРе.
     -- Ждете гостей? -- Муштаков сел на диван, достал папиросу.
     -- Ждем.
     -- А что же стол не накрыли?
     -- Зачем?
     -- На всякий случай,  мало ли как они придут. Может быть, сначала один
Фомин, посмотрит, проверит... Давайте, Зоенька, быстренько... Вам помочь?
     -- Да что вы, что вы, я сама.
     -- Прекрасно, -- Муштаков внимательно посмотрел на Мишку. -- Вы молодец.
Костров.  Я много слышал о вас,  но даже представить себе не мог, какой вы
молодец.  Теперь осталась чисто техническая работа.  Они придут,  сядут за
стол. Вы не волнуетесь?
     -- Нет.
     -- Прекрасно.  Я  так и  думал.  Вы им нальете водку и скажете:  "Зоя,
принеси товар".  Тут мы и  войдем.  Ну а как себя держать вам,  поймете по
обстановке, лучше, конечно, чтобы наган был под рукой.
     -- Ясно, товарищ Муштаков, как там Иван Александрович?
     -- У  него все  хорошо.  К  утру ждем от  него сообщения о  ликвидации
банды.  Кстати,  после  окончания операции вы  уедете  вместе с  нами,  мы
завезем вас домой.
     Мишка  вздохнул.   Тяжело,   нервно  вздохнул.  Муштаков  внимательно
поглядел на него и улыбнулся.
     А на столе уже стояла немудреная закуска: консервы, колбаса, холодная
картошка, две бутылки водки.
     Муштаков,  словно режиссер сцену,  оглядел комнату и, видимо, остался
доволен.
     -- Вам надо выпить.  Вам и Зое.  Пусть они думают,  что все уже пьяны.
Кстати, гитара у вас, Зоенька, есть?
     -- Есть.
     -- Говорят, вы неплохо поете.
     -- Какое там.
     -- Не надо скромничать. -- Муштаков взглянул на часы. -- Давайте.
     Мишка взял бутылку, налил две рюмки, посмотрел на Муштакова:
     -- А вам?
     -- К сожалению,  в  нашей работе не у всех такие приятные обязанности,
как сегодня у вас. Я не могу. Пейте.
     Он еще раз оглядел стол:
     -- Вот что,  пустая бутылка у вас есть? Прекрасно. Поставьте ее, пусть
думают,  что вы давно пьете.  Кстати,  закуску-то.  Вот так.  А  то она уж
больно порядком не тронута. А теперь, Зоя, берите гитару. Пора.
     Муштаков подошел к Мишке:
     -- Когда вы  скажете:  "Принеси товар,  Зоя",  это  и  будет сигналом.
Начинайте.


МУРАВЬЕВ

     Во  дворе  было  тихо.  Только  с  Большой Грузинской долетал скрежет
трамвая.  Он  возникал  внезапно  и  так  же  внезапно  исчезал.  Игорь  с
Парамоновым и двумя оперативниками сидели в затхлом палисадничке. Впрочем,
место они выбрали неплохое, темнота закрывала их лучше любых кустов.


     Они сидели и прислушивались к шарканью ног в переулке. Время тянулось
медленно, так всегда бывает, когда чего-то особенно ждешь.
     Наверху,  в  квартире за  маскировочной шторой,  зазвенела гитара,  и
женский голос, приятный, чуть с хрипотцой, запел:

                         Мы странно встретились
                         И странно разойдемся...

     Игорь прислушался. Романс был старый и грустный. Он раньше никогда не
слышал его.  И  голос женщины звучал во дворе,  как потерянная надежда,  и
гитара, догоняя слова, подпевала ей с какой-то щемящей тоской.
     На несколько минут романс унес Игоря со двора,  с улицы этой и вообще
отовсюду.
     Но это длилось всего несколько минут.  Под аркой раздались осторожные
шаги.   Кто-то,  едва  различимый  в  темноте,  вошел  во  двор,  постоял,
прислушиваясь, и снова скрылся под аркой.
     Игорь осторожно потянул из кармана пистолет,  спустил предохранитель.
Щелчок показался ему выстрелом, и он весь внутренне сжался, прислушиваясь.
Опять послышались шаги,  но  теперь уже шли несколько человек,  и  шли они
уверенно, не прячась и не боясь.
     "Четверо", --  сосчитал Игорь.  Двое были в штатском,  а двое в форме,
это он определил по силуэтам фуражек, только в какой, он различить не мог.
     Вошедшие о чем-то посоветовались вполголоса,  потом вспыхнула спичка:
кто-то осветил циферблат часов.
     -- Через пять минут... --  дальше Игорь ничего разобрать не смог.  Двое
скрылись в подъезде, а двое остались во дворе.
     Парамонов сжал его плечо. Игорь понял: этих двоих надо брать.
     В прихожей звякнул звонок один раз и после паузы еще два.
     -- Иди, Зоя, -- Мишка посмотрел на девушку, -- иди.
     Зоя прямо с  гитарой вышла в прихожую.  Костров услышал,  как щелкнул
замок,  потом чьи-то приглушенные голоса, среди которых он, прислушавшись,
явно различил сипловатый голос Фомина.
     -- Заходите, --  громко сказала Зоя, -- а то мы вас заждались, почти все
выпили.
     -- Неужели ничего  не  оставили? --  голос  был  бархатный,  с  этакими
игривыми переливами. Так обычно говорят с детьми и хорошенькими женщинами.
Мишка сжал зубы от  злости.  "Ишь,  сволочь, --  подумал он, --  прямо как в
театре разговаривает".
     -- Ну, ведите, хозяйка.
     Зоя посторонилась,  и  в комнату вошел человек в светло-сером костюме
со шляпой в руках. На лацкане пиджака блестел орден "Знак Почета".
     -- Здравствуйте, Миша.
     -- Здорово,  Гомельский, --  Мишка  встал и,  чуть  качнувшись,  шагнул
навстречу вошедшему. -- Садись, гостем будешь.
     -- Ну, если ненадолго.
     -- А надолго и  не выйдет, --  Мишка указал рукой на стул, --  времени у
меня во, -- он провел по горлу ладонью.
     -- Понимаю, --  Гомельский сел,  изящно развалившись на  стуле.  Он был
точно таким же,  как три года назад,  когда Мишка встретил его в ресторане
"Савой". Элегантным, сдержанным, крайне респектабельным.
     -- Ну что ж, Серега, -- позвал Гомельский, -- где ты?
     -- Иду, иду. Я тут квартирку осмотрел.
     -- Не верите? -- зло скосил глаза Мишка.
     -- Ну почему же?  Просто проверяем. Нынче как? Береженого бог бережет,
небереженого конвой стережет.
     -- Твоя правда.
     Фомин вошел в комнату,  тяжело сел на стул,  осмотрелся и потянулся к
бутылке:
     -- Давайте, что ли?
     -- Нет, -- твердо сказал Мишка, -- это потом. Сначала дело.
     -- Не  возражаю, --  Гомельский внимательно поглядел  на  Фомина. --  Не
возражаю, -- повторил он.
     -- Деньги с собой?
     -- Всегда. А товар?
     -- Зоя, -- громко сказал Мишка, -- Зоя, принеси товар.
     Девушка встала и сделала шаг к двери.
     -- Нет, -- вскочил Фомин, -- я...
     Он не договорил. В руке у Мишки воронено блеснул наган.
     Стена в  комнате словно разошлась,  из  темного проема шагнули трое с
оружием. Гомельский сунул руку в карман.
     -- Не надо, Володя, -- спокойно сказал Муштаков, -- дом окружен.
     -- Я  за  папиросами,  гражданин начальник,  я  не ношу оружия.  Вы же
знаете, на мне крови нет.
     -- Хочу надеяться. Встать! -- скомандовал Муштаков.
     Внезапно Фомин,  опрокидывая стол,  прыгнул  на  Мишку.  В  руке  его
блеснуло длинное жало ножа.
     -- Миша! -- крикнула Зоя.
     Костров не сдвинулся с места.  Никто даже не заметил,  когда он успел
ударить.  Фомин,  как мешок с тряпьем, рухнул на пол. Выпавший из его руки
нож воткнулся в дощатый крашеный пол.
     -- Побил все-таки посуду,  сволочь, --  сказал побелевший Мишка, -- воды
принесите, надо его облить, чтобы быстрей очухался.


МУРАВЬЕВ

     Королев вошел к нему в кабинет.
     -- Я в уголке сяду, пока ты его допрашивать будешь. Не возражаешь?
     -- Что вы, Виктор Кузьмич! Конечно.
     -- Как решил построить допрос?
     -- Хочу начать сразу с Гоппе.
     -- Думаешь так? --  Королев подвинул лампу,  чтобы  свет  не  падал  на
него. -- Опасно. Битый он.
     -- Потому и поймет, что битый.
     -- Ну что ж. Давай.
     -- Задержанного Шустера ко мне.
     Через несколько минут у дверей послышались тяжелые шаги.
     -- Товарищ начальник, -- в комнату вошел милиционер, -- по вашему вызову
задержанный Шустер доставлен.
     -- Давайте его сюда и идите, я вызову.
     -- Есть.
     Игорь взглянул на  вошедшего Гомельского.  Да,  это  был  уже не  тот
элегантный,   похожий  на  артиста  человек.  В  кабинет  ввели  типичного
обитателя внутренней тюрьмы,  в ботинках без шнурков, без брючного ремня и
галстука. Даже эти несколько часов точно разграничили удачливого мошенника
Володю Гомельского и подследственного Владимира Шустера.
     -- Садитесь, гражданин Шустер, -- приказал Игорь.
     Тот сел.
     -- Меня зовут Муравьев Игорь Сергеевич.
     -- Очень приятно, --  Шустер чуть привстал, -- значит, я буду иметь дело
с вами, а не с гражданином Муштаковым?
     -- Пока со мной.
     -- А вы из его конторы?
     -- Нет.
     -- Я так и  понял.  Но чем я могу вам быть полезен?  Я же фармазонщик,
сиречь   мошенник.   Статья  сто   шестьдесят  девять  УК.   А   позвольте
полюбопытствовать, какие в вашей конторе любимые статьи?


     Игорь  взял  со  стола  Уголовный  кодекс,  открыл  нужную  страницу,
протянул Гомельскому:
     -- Вот эта, читайте.
     Тот пробежал ее глазами.
     -- Нет. --   Он  положил  кодекс  на  стол: --  нет.  Вы  мне  этого  не
примеряйте.  Не надо. Гражданин начальник, там же вышка за каждым пунктом,
а сейчас война. Не надо. Я вас очень прошу...
     -- Где Гоппе? -- перебил его Игорь.
     -- Кто?
     -- Шантрель-Гоппе-Гопа. Где он?
     -- Я не знаю.
     -- Его?
     -- Да.
     -- Вам дать показания Пономарева? Знаете такого?
     -- Харьковского!
     -- Да.
     -- Не надо.  Но это было раньше. Я его не видел уже лет пять. Клянусь.
Мамой клянусь.
     -- Тогда давайте припомним Спиридонову.
     -- Не надо. Я понял. Но в его делах я не участвовал.
     -- Вы скупали у него ценности?
     -- Было. Но всего несколько раз...
     -- Где он?
     -- Скажите, гражданин Муравьев, суд учтет это?
     -- Суд все учтет, -- Игорь отвинтил колпачок авторучки, -- адрес?
     Допрос  длился  недолго,  около  часа.  Муравьева интересовали только
вопросы,  связанные  с  Гоппе.  Второй  половиной деятельности Гомельского
должен  был  заниматься  Муштаков.   Арестованный,   поняв  всю  опасность
ситуации,  стар