неге размышлений о любви, но это было бы непрактично. Выходя из номера,  я
оглянулся напоследок: не забыл ли  чего.  Мое  внимание  привлекли  отснятые
вчера пленки, все еще стоящие в рядок на бюро.
   Я стал мрачно рассматривать их. Потом поставил сумку на пол, закрыл дверь
и подошел к бюро. Мне в голову пришла непростительно подозрительная  и  даже
предательская мысль. Она же такая миленькая девочка, и она была со мной  так
ласкова и нежна - но в то же время она проявила определенное  любопытство  -
может быть, чисто женское, может быть, и нет, - по поводу того, где и как  я
собираюсь проявлять и печатать отснятый материал.
   Не имея никакого желания испортить то, что произошло между нами,  всякими
циничными измышлениями, я все  же  не  забыл,  как  изо  всех  сил  старался
держаться с ней с холодным безразличием - просто из желания понаблюдать, как
она будет добиваться моего расположения и усыплять мои подозрения. Что ей  и
удалось - отрицать этого нельзя. Может быть, она это сделала потому,  что  я
ей нравился, но в таких делах всегда очень быстро понимаешь одно: ни в  коем
случае нельзя считать себя неотразимым в глазах одинокой женщины. Какими  бы
соображениями она ни руководствовалась, какие бы мотивы ею ни двигали,  она,
несомненно,  добилась  того,  чтобы  наши  сугубо  деловые   взаимоотношения
приобрели куда более интимный характер.
   Но  я  не  мог   позволить   себе   проигнорировать   ни   сделанное   ею
предупреждение, ни ее любопытство по поводу пленок. Может, это  все  чепуха,
но мне было необходимо принять во внимание, по крайней мере, то, что  и  эти
пленки, и прочие, которые я буду, снимать по  ее  просьбе,  возможно,  могут
приобрести куда более существенное значение, чем кажется на  первый  взгляд.
Некоторые элементарные предосторожности, похоже, были просто необходимы.
   Погоревав о своей утраченной вере и невинности, я пошел к стенному  шкафу
и достал металлический ящик для патронов 50-го  калибра,  в  котором  обычно
храню самые ценные пленки. Я вытащил из ящика пять чистых цветных  пленок  и
три черно-белых - они были в фабричной упаковке.  Я  присел  на  кровать  и,
поддев кончиком ножа заклеенный клапан, вскрыл девственно чистые  коробочки,
стараясь при этом не повредить тонкий картон.
   Я вынул из коробочек чистые пленки,  осторожно  вложил  туда  отснятые  и
поставил кассеты с чистыми пленками  на  комод,  а  потом  заклеил  вскрытые
коробочки  клеящим  карандашом,  который  у  меня   хранится   в   сумке   с
инструментами. Пометил  прооперированные  коробочки  крошечными  значками  -
точкой в середине буквы "а" в слове "Кодак", если вам уж так хочется знать -
и засунул все восемь на самое дно ящика  с  чистыми  пленками,  чтобы  потом
второпях не схватить одну из них по ошибке.
   Потом я занялся чистыми пленками: вытащил пятифутовые целлулоидные  ленты
из кассет и повертел их на  свету  -  теперь  при  проявлении  они  окажутся
совершенно черными. И никто никогда не узнает, были на них отсняты кадры или
нет. Нет ничего более необратимого и вечного, чем засвеченная  пленка  -  за
исключением смерти.
   Я скрутил пленки и затолкал их обратно в кассеты, потом взял незаряженный
аппарат и одну за другой  стал  вставлять  в  него  кассеты  с  засвеченными
пленками, немного прокручивая их вперед и снова откручивая назад. После этой
процедуры перфорация по краям пленки стала  такой,  какой  она  и  бывает  у
использованных пленок. Я действовал чересчур хитроумно, но  какой  же  смысл
халтурить,  если  хочешь  отколоть  подобную  шутку.  Я  пометил  каждую  из
засвеченных пленок теми же цифровыми символами, которые соответствовали моим
пометкам в рабочем дневнике. Наконец я выстроил  кассеты  в  ровный  ряд  на
комоде, где они смотрелись точно так же, как те восемь кассет, что я спрятал
в ящик.
   Вероятно, я просто зря терял время. Однако у  меня  был  приличный  запас
пленки, и даже если я и ошибся в своих подозрениях,  ущерб  был  невелик.  В
любом случае, пришло время предпринять еще кое-какие предосторожности. Я  не
забыл, что противник уже однажды подверг меня испытанию, а может, и дважды -
если маленький мистер Карлссон был не совсем тот, за кого себя выдавал.  Они
увидели, что я глуп и безобиден, и решили оставить меня в живых, а вот  Сару
Лундгрен убили. Разница между нами состояла, как можно предположить, в  том,
что у них не было для нее дальнейшего применения, а вот я  им  был  еще  для
чего-то нужен.
   Но я все еще не мог сказать  с  уверенностью,  что  бы  это  могло  быть.
Однако, если вчерашний день стал надежным знаком, то я  должен  был  сделать
массу снимков в этой северной стране,  причем  под  пристальным  наблюдением
молодой  дивы,  чьи  мотивы,  даже  если  отнестись  к  ней   с   предельной
доброжелательностью,  оставались  для  меня  не  вполне  ясными.  Мне  также
представлялось  совершенно  необходимым  убрать   свои   пленки   прочь   от
посторонних глаз до тех пор, пока я не удостоверюсь, что наши фотосъемки под
открытым небом совершенно безобидны.
   Не то чтобы это каким-то образом влияло на мое основное  задание  -  Маку
было ровным счетом  наплевать  на  мои  пленки,  -  но,  испытывая  законную
гордость за свое мастерство фотографа, я не  собирался  употреблять  его  на
цели, мною совсем не одобряемые.
   Покончив с этими приготовлениями, я отправился к номеру Лу и  постучал  в
дверь.
   - Я спускаюсь вниз. Увидимся в ресторане!
   - Хорошо, милый!
   Ее нежность заставила меня почувствовать  себя  расчетливо-подозрительным
негодяем, но в этой работе всегда приходится помнить: что бы ни  происходило
в постели - и сколь бы приятным это ни было, - это не должно  иметь  влияния
на все иные события. В постели любая женщина может казаться нежной кошечкой,
и,  тем  не  менее,  одетая  она  опасна,  точно  гремучая  змея.   Кладбища
переполнены мужчинами, забывшими об этой истине.
   Я пересек небольшой вестибюль. Какая-то девушка разговаривала с клерком у
стойки. В то утро мой интерес к заблудшим девушкам был  почти  на  нуле,  по
причинам как эмоционального, так и физиологического характера, а эта к  тому
же была в штанах - ярких клетчатых брюках, так что, торопясь в  ресторан,  я
не удосужился внимательно изучить ее вид сзади.
   Каково же было мое удивление, когда я услышал ее голос.
   - Доброе утро, кузен Матиас! Я развернулся на  ходу  и  увидел  Элин  фон
Хоффман. Эта девчоночка могла учудить с собой какое угодно безобразие и  все
равно оставаться  красивой.  Даже  в  вызывающих  штанах  и  тяжелом  лыжном
свитере, без  всякой  косметики,  за  исключением  дурацкой  губной  помады,
которой были перепачканы ее губы накануне вечером, она по-прежнему могла  бы
заставить вас оплакать свою попусту растраченную жизнь.  Она  протянула  мне
ключик, держа его за брелок на цепочке.
   - Я пригнала вашу машину, - сказала она. - Эти старенькие "вольво" не так
уж хороши, да?
   - Фурычит - и ладно, - ответил я. - А что еще  можно  ждать  за  тридцать
крон в сутки - "мерседес-300"?
   - О, вы разбираетесь  в  спортивных  автомобилях!  В  Стокгольме  у  меня
"ягуар" - английский. Он такой красивый, и на нем так здорово ездить! Еще  у
меня есть маленькая "ламбретта" - такой восторг! Знаете - это мотороллер.
   - Да, - сказал я. - Знаю. Она засмеялась.
   - Я все еще пытаюсь вас просвещать. Ну ладно, мне пора.
   - Я отвезу вас.
   - Нет, не надо. Я специально приехала, чтобы вернуться  назад  пешком.  Я
люблю ходить - а сегодня такой чудесный день.
   - На мой взгляд, день сегодня серый и ветреный.
   - Да. Я очень люблю такую погоду.  Так,  значит,  она  из  тех  девчушек,
которые обожают гулять в дождь  и  в  холодрыгу.  Что  ж,  когда-нибудь  она
повзрослеет - у нее для этого полно времени.
   - Ну, это дело вкуса, - сказал я. - Как и пешие прогулки.
   - Вы же сказали, что любите охоту. Если  вы  охотник,  то  должны  любить
ходить пешком.
   - Я в состоянии и пройтись, если под рукой не окажется лошади или  джипа.
Иногда,  если  есть  шанс  подстрелить  что-нибудь  редкое,  могу  протопать
несколько миль. Но не ради прогулки.
   Она снова рассмеялась.
   - Ох уж эти  американцы!  Все  у  вас  должно  иметь  свою  выгоду.  Даже
прогулка... Доброе утро, миссис Тейлор!
   Лу спустилась в вестибюль  в  своей  рабочей  униформе:  юбка,  свитер  и
пальто-шинель. Рядом с этой молоденькой шведкой  в  спортивном  костюме  она
казалась на удивление мелкой,  даже  хрупкой,  хотя  мне  уже  представилась
возможность удостовериться, что  ее  не  так-то  легко  сломать.  Эта  мысль
почему-то меня на какое-то  мгновение  смутила.  Я  увидел,  как  девчоночка
переводит глаза с Лу на меня. Она была молоденькая, но не  слишком.  Кое-что
она заметила и все сразу поняла. Думаю, этого никому не удается  скрыть,  за
исключением лишь самых отпетых грешников, коими мы,  слава  Богу,  не  были.
Когда Элин заговорила, в ее голосе  послышались  хорошо  различимые  жесткие
нотки.
   - Я как раз собралась уходить, миссис Тейлор.  До  свидания,  герр  Хелм.
Ваша машина стоит на стоянке на противоположной стороне улицы.
   Она торопливо вышла из  отеля  и  окунулась  в  серый  осенний  день.  Мы
смотрели ей вслед. Как только она оказалась на  улице,  ветер  растрепал  ей
волосы. Она смахнула упавшую на лицо прядь, ловким движением ладони закинула
ее назад и быстро удалилась, идя  уверенным  шагом  опытного  ходока,  каких
сегодня не часто увидишь в Америке. С этой точки зрения Америка  никогда  не
была желанной страной для пешеходов или бегунов, по крайней мере, с тех пор,
как фронтир
отодвинулся за Великие равнины. Просто у нас было в избытке пространства для
освоения,  и   старожилы   предпочитали   передвигаться   верхом.   Впрочем,
сохранилось немало увлекательных описаний пеших путешествий, но вчитайтесь в
них повнимательнее - и вы обязательно обнаружите, что все эти  паломничества
начинались только после того, как  у  путешественника  убивали  или  угоняли
лошадь. А  пешие  прогулки  ради  собственного  удовольствия  -  это  сугубо
европейская привычка.
   - Кто такая  эта  девочка-переросток?  -  спросила  меня  Лу  по  пути  в
ресторан. - Вчера я так и не разобрала толком ее имя.
   - Да Ты сама еще дитя! -  ответил  я.  -  В  глазах  мужчины  преклонного
возраста  девушка  двадцати  двух  лет  выглядит  не  намного  моложе,   чем
двадцатишестилетняя.
   - Тебе лучше знать, дедуля, - улыбнулась она. - Не зря же  ты  вчера  так
пристально разглядывал ее за ужином.
   Я усадил ее за столик у окна.
   - У меня был к ней сугубо эстетический интерес, - заявил я  твердо.  -  Я
любовался ею как фотографией! Ты должна признать: она настолько красива, что
даже глазам больно!
   - Красива?! - Лу была шокирована. - Эта деревенщина... - она осеклась.  -
Так, я понимаю, что ты  хочешь  сказать.  Хотя  сама  не  испытываю  тяги  к
женщинам типа "дитя природы", - она скорчила гримаску. -  Все  говорят,  что
Швеция аморальная страна. Интересно, как же им удается взрослеть, имея такую
непорочную внешность? Я сама никогда так не выглядела и могу  тебе  сказать,
что была практически сама невинность вплоть до дня свадьбы!
   - Как это - практически? Она улыбнулась.
   - Не цепляйся  к  словам.  Если  хочешь  знать,  мы  с  Хэлом  немножечко
опередили  события.  Как  он  тогда  выразился  -  не  будешь  же   покупать
автомобиль, не имея возможности хотя бы разок на нем прокатиться, прежде чем
выложить деньги.
   - Милый, дипломатичный Хэл, - промурлыкал я.
   - А  я  и  не  возражала.  Я...  я  многому  научилась  у  Хэла.  Он  был
довольно-таки тяжелый человек - временами и не старался  постоянно  быть  со
мной ласковым и добрым, но мы оба знали, что я ему нужна.  Он  был  странный
человек. Очень талантливый, увлекающийся, с немного  хаотичными  интересами:
за все хватался и быстро охладевал... Иногда я даже думала:  и  чего  это...
Знаешь, я иногда сомневалась, что для него что-то  значу.  Мне  казалось:  я
просто для него удобна. Но мужчине можно  многое  простить,  Мэтт,  когда  в
последнее мгновение своей жизни, под автоматным огнем, он старается прикрыть
тебя своим телом. Не забудь: он спас мне жизнь.
   Она говорила очень серьезно и убежденно, и  я  понял,  что  она  пытается
сказать мне нечто важное.
   - Я не забуду. И не буду  больше  отпускать  уничижительных  замечаний  о
мистере Тейлоре. Ладно?
   Лу коротко улыбнулась.
   - Я и не хотела... А может, и хотела, - она  вытащила  длинный  мундштук,
вставила в него сигарету и чиркнула спичкой,  прежде  чем  я  успел  за  ней
поухаживать. - А теперь расскажи мне о своей жене, и мы будем квиты.
   Я взглянул на нее.
   - А ведь я и не говорил тебе, что у меня есть жена!
   - Знаю, что нет, милый. Ты ужасно хитрый и осторожный, но мне же все  про
тебя известно. У тебя есть жена и трое детей, два мальчика и  девочка.  Твоя
жена (после пятнадцатилетнего брака) добивается развода в  Рино  по  причине
жестокости твоего характера. Что-то ей понадобилось слишком  много  времени,
чтобы понять, какой ты зверь.
   - Бет, - сказал я, - милая, хорошая, немного  закомплексованная  уроженка
Новой Англии. Она считает, что на  войну  идут  отважные  герои  в  красивых
мундирах и сходятся с противником в  открытом  поле,  неукоснительно  следуя
правилам цивилизованного поединка.  И,  тем  не  менее,  она  считает  войну
ужасной штукой. Она была так рада, что я  провел  всю  войну  за  письменным
столом в управлении пропаганды и никого  не  убил.  Это  была  моя  легенда,
которую мне было приказано рассказывать всем и каждому. Когда же Бет узнала,
что все это не правда, она не смогла приспособиться к открывшейся ей истине.
Я в ее глазах перестал быть тем, кого она знала. Я был не тем  мужчиной,  за
кого она вышла замуж. Я был даже не тем, за кого она бы хотела выйти  замуж.
Так что нам ничего не оставалось, как распроститься навек. -  Я  выглянул  в
окно и с облегчением увидел, что наш транспорт уже  нас  дожидается.  Что-то
разговор у нас становится все более личным. - Экипаж подан, - заметил  я.  -
Допивай кофе и пошли.
   В этот день я снимал в основном  на  цветную  пленку  по  причине  плохой
освещенности. На черно-белую пленку хорошо снимать при ярком  солнце,  когда
есть  контрастный  переход  от  света  к  тени.  Это  важно  не  только  для
оптического эффекта, но и для  более  отчетливой  прорисовки  деталей.  А  в
облачные дни очень трудно получить удачные черно-белые снимки индустриальных
объектов,  в  особенности,  когда  пользуешься  маленьким   аппаратом;   он,
естественно, не в состоянии дать  четкого  изображения  мелких  деталей.  На
цветную же, с другой стороны,  в  пасмурную  погоду  легче  снимать,  чем  в
солнечную, потому что для цветной пленки не требуется контрастности света  и
тени. На цветной пленке разные цвета сами производят нужный контраст. А если
вам не требуется сочная цветовая гамма для журнальной обложки, то даже  и  в
мерзкую погоду на "Кодакхром" можно заснять замечательные кадры.
   Заморосил дождь, но не настолько  сильный,  чтобы  заставить  нас  искать
укрытие. Мы закончили съемки к двум часам, не сделав перерыва на  обед.  Всю
обратную дорогу в город я промучился мыслью - давать или не  давать  на  чай
нашему водителю, но решил обойтись простым рукопожатием с Линдстремом, нашим
гидом, которого я  поблагодарил  за  все  заботы.  Потом  я  сунул  пожилому
водителю пять крон - это соответствует одному доллару,  -  что,  похоже,  не
слишком его обрадовало, но он,  во  всяком  случае,  не  швырнул  деньги  на
асфальт.
   - Давай поедим где-нибудь в городе, - предложил я Лу,  притащив  в  номер
все свое барахло, - а то я уже начал уставать от гостиничной кухни.
   - Ладно, - согласилась она, - только подожди минутку,  пока  я  переодену
носки и счищу грязь с ботинок.
   Я отправился к себе мыться, а также заняться подменой отснятых пленок  на
чистые. Потом я пошел за машиной. Терпеть  не  могу,  когда  я  на  задании,
садиться в машину, простоявшую какое-то время без присмотра. Так что  прежде
чем сесть за руль, я первым делом тщательно осматриваю салон.  Мое  "вольно"
всю эту ночь провело неизвестно где.
   На гостиничной парковке "вольво" стояло в полном одиночестве -  ну,  если
не считать мотоцикла "триумф". Я обошел крошечный седан  вокруг  и  заглянул
внутрь. Там ничего  не  было,  кроме  не  то  одеяла,  не  то  пледа,  щедро
предоставленного мне вместе с машиной прокатным бюро. Одеяло-плед, брошенное
на заднее сиденье, съехало на пол. Я решил проверить дверцы. Обычно  если  в
машину подкладывают мину, то вам сначала дают возможность сесть за  руль,  а
потом уж  взлететь  на  воздух  -  ведь  воздействие  взрывчатки  на  жертву
достигает максимального эффекта в замкнутом пространстве.
   Я  открыл  дверцу  -  никаких  последствий.  Я  открыл  капот.  Небольшой
четырехцилиндровый движок, на мой взгляд, выглядел вполне  нормально.  Я  не
заметил подозрительных проводков, подсоединенных к стартеру или к  клапанам.
Я присел на корточки, чтобы посмотреть, на месте ли тормозные  колодки.  Все
было в порядке. Вот только из коробки дифференциала что-то капало.  Я  зашел
сзади  к  багажнику,  подставил  руку  под  капли  и  посмотрел  на  ладонь.
Растекшаяся по моей ладони жидкость не была похожа на масло.  Жидкость  была
текучая и ярко-красного цвета, точно кровь. Нахмурившись, я снова нагнулся и
увидел, что капает  вовсе  не  из  коробки  дифференциала.  Течь  была  чуть
впереди. Жидкость капала сквозь щели в  полу  на  карданный  вал  и  стекала
назад...

Глава 18

   Он лежал на полу "вольво"  в  узком  проеме  между  передними  и  задними
сиденьями, сложив руки на животе. Признаюсь, я его  сразу  и  не  узнал.  Он
лежал, скрючившись, так что и лица не было  видно.  К  тому  же  прошло  уже
достаточно времени с тех пор, как мы с ним  работали  вместе.  На  нем  была
совсем простая одежда - не то что тогда, когда он  навестил  меня  в  номере
стокгольмского отеля в ночь убийства Сары Лундгрен. Это был Вэнс.  Стащив  с
него одеяло, я был уверен, что он мертв, хотя кровь  обычно  так  весело  из
трупов не вытекает - ведь сердце перестает гнать ее по сосудам.
   Я потянулся к его запястью, чтобы нащупать пульс, но не  смог  разомкнуть
ему  руки.  Ясное  дело:  он  просто  был  убежден,  как  всякий  человек  с
простреленными кишками,  что  ему  надо  обхватить  свой  живот  и  не  дать
внутренностям вывалиться наружу. Возможно, он был прав. Стрелявший всадил  в
него не одну пулю.
   - Вэнс, - позвал я. - Вэнс, это Эрик! Мне  показалось,  что  он  меня  не
слышит. Но потом его веки дрогнули.
   - Прости... Кровь везде, - прошептал он. - Мне неловко...
   - Да, - сказал я. -  Давай-ка  я  отвезу  тебя  в  больницу.  Там  будешь
хохмить.
   Он слабо покачал головой.
   - Времени нет... отвези меня... где можно... поговорить.
   - К черту разговоры. Продержись, пока я не найду место, куда  тебя  можно
отвезти.
   - Эрик! - сказал он окрепшим голосом. - Я  хочу  тебе  доложить.  Я  ждал
несколько часов в надежде, что ты придешь прежде... прежде...
   - Ладно, черт с тобой, докладывай, только побыстрее!
   - Жених, - зашептал он. - Зовут Карлссон. Большие  связи  на  континенте.
Рауль Карлссон. Коротышка...
   Не желая, чтобы он понапрасну тратил силы, я прервал его:
   - Не надо. Я  уже  встречался  с  этим  джентльменом.  Что  тебе  удалось
выяснить о Веллингтоне?
   Если уж этому упрямому служаке так важно было все мне выложить, я мог  по
крайней мере поторопить его. Но он, похоже, меня не слышал. Он уже  думал  о
своем.
   - Ни при каких условиях не предпринимай никаких шагов, - шептал он. - Это
приказ. Это приказ.  Податливая,  мирная  овечка  в  Вашингтоне.  Как  может
защитить себя человек, если ему запрещено убивать?! Он был  такой  квелый  -
точно засахаренный сироп. Отличная американская поговорка, а? Представляешь,
я не был в Штатах с сам