а нами обратно к отелю. Потом Сара села в
свою машину и поехала к парку.  Он  преследовал  ее  до  самого  парка.  Она
ускользнула от него, пока он искал удобное место, где можно было бы оставить
форд". Когда он вернулся к автостоянке пешком,  ее  новенький  "фольксваген"
все еще стоял там - пустой.
   Он дожидался ее возвращения, спрятавшись в кустах.  Он  увидел,  как  она
вернулась к машине вместе со мной. Мы с  ней  долго  беседовали  -  как  ему
показалось, разговор был не слишком дружелюбный. Я внезапно вылез из  машины
и исчез во тьме. И почти сразу же, точно по моему  приказу,  появились  двое
мужчин. Они выволокли Сару из машины и повели в ту сторону, куда я удалился.
Карлссон устремился за ней, продираясь сквозь заросли, и вдруг за  деревьями
раздались выстрелы. Он выскочил на поляну и увидел меня: выглядел  я  весьма
зловеще.  У  моих  ног  лежала  его  возлюбленная  Сара,  зверски   избитая,
застреленная...  Он  бросился  было  к  нам,  но  в  это   время   подъехали
полицейские...
   - Почему же вы им не рассказали  обо  мне?  -  спросил  я,  выслушав  его
рассказ.
   Он выразительно передернул плечами.
   - Они бы упекли вас в тюрьму, и там бы я до вас не добрался. Я едва с ума
не сошел от горя и гнева. Я сам хотел наказать вас, а  не  отдавать  в  руки
идиотам-полицейским. - Помолчав, он продолжал:
   - Я скрылся. Я узнал ваше имя в отеле,  где  вы  остановились.  Когда  вы
вышли утром из  отеля,  мне  было  нетрудно  определить  ваш  маршрут,  и  я
отправился вслед за вами.
   - Вооружившись тростью-мечом,  -  сказал  я  сухо.  Он  снова  передернул
плечами.
   - У нас пистолеты не столь общедоступны, как в вашей стране,  герр  Хелм.
Это единственное оружие, которое  у  меня  есть.  Мне  казалось,  его  будет
достаточно, чтобы справиться с  вами.  Я  и  не  предполагал  столкнуться  с
фехтовальщиком с американским паспортом в кармане, - он криво усмехнулся.  -
А вы ловко фехтуете, сэр, но вот этот ваш короткий нож - не думаю,  что  это
было честно с вашей стороны. - Он помолчал. - Вы не могли бы мне  рассказать
об этом тайном деле, в котором была замешана Сара и  которое  привело  ее  к
смерти? Вы не можете сказать, кто убил ее?
   - Нет, - ответил я, - но могу вас заверить: о ее убийце  должным  образом
позаботятся.
   Это было, конечно,  слишком  сильно  сказано  человеком,  чьи  руки  были
связаны официальными инструкциями, но мне надо было хоть  что-то  сказать  и
поскорее отделаться от  этого  маленького  непоседы.  Ситуация  и  так  была
слишком сложной, чтобы позволить ей еще более усугубиться  из-за  активности
мстительного дилетанта. Я в конце концов вырвал из него обещание вернуться в
Стокгольм и предоставить мне свободу решать и действовать самому. Я  записал
его адрес и домашний  телефон  и  пообещал  проинформировать  его,  когда  я
разузнаю  что-то  важное.  Я,  подождал,  пока  он  сядет  в  свою   большую
американскую машину и укатит. Потом  я  сел  в  свой  крошечный  "вольво"  и
вернулся к себе в отель. Я заклеил пластырем порезы на пальцах и лег спать.
   Утром я  позавтракал  в  дальнем  углу  гостиничного  ресторана,  гае  за
соседним столиком сидели двое железнодорожных рабочих и парочка туристов  из
Норвегии - их язык звучит для шведского уха как сильно искаженный  шведский.
За окном занялся ясный осенний день.  Я  понадеялся,  что  солнечная  погода
продержится весь день - это идеальные  условия  для  фотосъемок.  Я  попивал
кофе, ковырял вилкой содержимое своей тарелки и размышлял  и  мистере  Рауле
Карлссоне, - о котором и думать-то не стоило, - просто  чтобы  убить  время.
Если коротышка меня дурачит, я об этом узнаю,  как  только  Вэнс  подготовит
свой рапорт, а я надеялся получить его через день-два.
   На мой столик упала чья-то тень.
   - Вы думаете о чем-то очень важном? - спросила Лу Тейлор. - Если  так,  я
могу уйти.
   Я встал и отодвинул ей стул. На ней была все та же ржаво-коричневая юбка,
тот же, что и вчера, свитер и те же грубые ботинки. Через руку  у  нее  было
перекинуто шинельного покроя пальто, которое она сразу  повесила  на  спинку
стула. На мой взгляд, шинель  неплохо  смотрится  на  Алане  Лэдде  и  очень
неплохо - на Марлен Дитрих, но Лу Тейлор не имела к ним отношения.
   Она улыбнулась мне, но ее улыбка тотчас угасла.
   - Что с вашей рукой?
   Я взглянул на свои заклеенные пластырем пальцы.
   - Порезался. Уронил стакан и порезался, когда подбирал осколки.
   - Мне кажется, лучше вам найти себе другую девочку, - сказала она сухо. Я
нахмурился.
   - Это еще что значит? Вы что, решили уехать?
   - Я не себя имела в виду! - ответила она с коротким смешком. - Я имела  в
виду вашу ночную подружку: она, видно, недотрога  Вчера  синяк  под  глазом,
сегодня два пальца порезаны - или, может быть,  она  в  порыве  страсти  вас
укусила?
   - Перестаньте говорить пошлости!
   - Ну хорошо, чем же вы, интересно,  занимаетесь  по  ночам,  если  наутро
появляетесь весь избитый.  Неужели  это  не  девушка?  Тайная  жизнь  Мэттью
Хелма... Хелм? - повторила она. - Это шведская фамилия?
   - Можно сказать, да. Раньше она звучала  еще  более  изысканно,  но  папа
укоротил ее так, чтобы даже янки сумели выговорить.
   - Мне казалось, в вас есть немного скандинавской крови, иначе  вы  бы  не
стали так спокойно поедать это блюдо. Рыба  на  завтрак  -  о  Боже!  -  она
взглянула на свои часики. - Ну, нам  надо  поторапливаться  -  через  десять
минут они будут здесь. Как вы думаете, я успею еще  заказать  чашку  кофе  и
тост?  Rostat  brod,  как  его  здесь  называют.  Это   буквально   означает
"поджаренный хлеб".
   Ее трудно было понять.  Если  она  работала  на  тех,  то  она  и  впрямь
молодчина. Ей же должны  были  доложить,  что  я  говорю  по-шведски  вполне
сносно, но она тем не менее не  моргнув  глазом  дает  мне  урок  языка,  на
котором говорили мои предки,  точно  так  же,  как  учила  меня  метрической
системе мер накануне. Что ж, всегда приятно иметь дело  с  людьми,  знающими
толк в своем деле.
   Посланная компанией машина прибыла вовремя - она оказалась длинным черным
"крайслером" - лимузином. За  рулем  сидел  господин  средних  лет  в  кепке
шофера, а рядом с ним малый по имени Линдстрем, которому вменялось  отвечать
на наши вопросы и оберегать от всевозможных неприятностей.  Оба  помогли  не
загрузить мои фотопринадлежности на  заднее  сиденье.  Потом  мы  поехали  к
главному входу прииска -  это  было  в  миле  от  отеля  -  и  с  некоторыми
формальностями были допущены через проходную на территорию.  Мы  поехали  по
дороге, огибающей  гору  Кирннаваара  -  "ваара"  по-фински  значит  "гора",
сообщила мне Лу.  Во  многих  местных  географических  названиях  отразилось
финское влияние, сказала она, поскольку до границы отсюда меньше ста миль.
   Гора была не то что  пик  Пайка,  но  тем  не  менее  производила  весьма
внушительное впечатление. Почти у самой вершины мы  остановились  неподалеку
от плато, напоминающего смотровые площадки на туристских  горных  маршрутах,
которые часто встречаются у нас в Штатах. Здесь было ветрено и  холодно,  и,
куда ни кинь взгляд, открывался чудесный вид. Далеко к  востоку  мы  увидели
арктический пейзаж, в осенних тонах, который простирался до самого горизонта
безо всяких признаков цивилизации, кроме небольшого городка,  распростертого
у нас под ногами. А устремив взгляд к западу, мы увидели рукотворный каньон,
вырубленный в горном массиве.
   Прямо из середины гигантской горы был вырезан ломоть породы - так дантист
пропиливает зуб, прежде чем надеть на  него  коронку.  Самое  забавное,  что
место показалось мне  знакомым.  Дома  в  Штатах  я  видел  немало  подобных
каньонов,  и  цветом  и  формой  точно  таких  же,  как  этот.  Если  бы  не
хозяйственные постройки и не машины, прилепившиеся ко дну, я мог бы  принять
это ущелье за один из каньонов реки Сан-Хуан, или Солт-Ривер,  или  даже  за
какой-нибудь живописный уголок в бассейне Рио-Гранде. Зрелище было тем более
впечатляющим, если учесть, что ущелье было,  можно  сказать,  вырыто  голыми
руками.
   Я  приступил  к  своей  работе  под   аккомпанемент   лекции   Линдстрема
относительно техническом аспекте горнорудных разработок,  известных  мне  из
статьи Лу. Мы должны были снимать взрыв, намеченный на десять  утра.  Каждое
утро и каждый вечер  здесь  взрывают  двухсоткилограммовый  заряд  динамита,
чтобы разрушить горную породу, которую потом собирает экскаватор. Иметь дело
с  двумястами  килограммами,  сообщила  мне  Лу,   куда   удобнее,   чем   с
четырьмястами фунтами. Взрыв получается такой силы, и  в  воздух  взметается
такое количество пыли и осколков, что кадр может получиться очень эффектным.
Когда дым рассеялся, мы спустились  вниз,  и  я  целый  день  фотографировал
туннели, железнодорожные колеи, постройки, механизмы и горы добытой руды  во
всех ракурсах.
   Дважды  нас  тревожили  официальные  лица,  которые,   подходя   к   нам,
предупреждали, что фотосъемка в этих священных  пределах  запрещена,  но  Лу
позаботилась  о  соответствующем  tillstand,  то  бишь  разрешении,  поэтому
работники службы безопасности были  принуждены  в  смущении  удаляться.  Мне
пришлось положиться на девушку. Она полностью владела ситуацией. Она также в
точности знала, что ей надо, и не стеснялась прямо  об  этом  говорить.  Мне
оставалось только наводить объектив  в  нужном  направлении  и  нажимать  на
кнопочку.  Так  я  работать  не  привык,  но  я   смирился,   удовольствуясь
возможностью делать лишний кадр всякий раз, когда она, похоже,  не  замечала
какого-нибудь живописного вида.
   День был трудный, и я радовался, что нахожусь в хорошей форме. Она же  не
ведала усталости. К вечеру - если  не  считать  того,  что  весь  ее  костюм
покрылся  толстым  слоем  пыли,  а  чулок  поехал  в  результате   досадного
столкновения с каким-то механизмом, за что герр Линдстрем долго и велеречиво
извинялся, - она выглядела свеженькой, точно персик на ветке.
   - Ну что ж, неплохое начало, - сказала она весело,  помогая  мне  собрать
мою аппаратуру после отъезда лимузина. - Если погода продержится, завтра  мы
здесь все закончим. Потом мы потратим еще день на маленькие поселки в округе
и отправимся в обратный путь вдоль железнодорожного  полотна  к  Лулео.  Там
есть местечко под названием Стора Мальмбергет, что  значит  "Большая  Рудная
Гора" - не правда ли, чудесное название? И я хочу, чтобы вы сфотографировали
доки в Лулео. Летом вся добытая руда отправляется через этот порт,  а  далее
по Балтике сухогрузами,  но  когда  море  замерзает  осенью,  им  приходится
отправлять руду железной дорогой  через  горы  в  Нарвик.  Нарвик  весь  год
остается незамерзающим из-за Гольфстрима. Мы вернемся сюда  и  закончим  всю
работу, когда сделаем последние снимки приисковых разработок с этой стороны.
Надеюсь, что погода будет нам благоприятствовать.  Сегодня  отличный  денек,
правда?
   Говорила она с воодушевлением и энтузиазмом, точно только что пробудилась
самым главным событием в ее жизни. Трудно было раскусить эту девчонку.
   - Да, - согласился я, - день и в самом деле замечательный.
   Мы стояли перед дверью моего номера. Я отпер, замок и втащил аппаратуру в
прихожую, а потом освободил Лу от ноши.
   - Спасибо огромное за помощь. Не хотите чего-нибудь выпить?
   Она покачала головой.
   - Нет, благодарю. Позвольте дать совет  -  вам  тоже  не  следует  сейчас
пить... Мы должны быть на  ужине...  -  она  посмотрела  на  часы,  -  через
двадцать минут, и если вы имеете представление о  том,  что  такое  шведские
званые ужины - а вы, как мне кажется, не в курсе, - вам не  стоит  принимать
что-либо для разогрева. Коктейли нам вряд ли предложат,  но  это,  вероятно,
единственный алкогольный напиток, который там  будет  в  дефиците.  Так  что
мужайтесь, приятель, и готовьтесь!
   - Слушаю, мэм, - сказал я покорно и пошел наводить  на  себя  лоск  перед
столь тяжким испытанием.

Глава 14

   Это был большой симпатичный старомодный дом в два этажа и, как можно было
догадаться, с просторным чердаком - не какой-нибудь  коттедж  на  ранчо  или
бунгало на двух уровнях, уж будьте уверены.  Мы  обменялись  рукопожатием  с
хозяином и хозяйкой, с их  маленькими  сыном  и  дочкой,  которая  мило  нам
поклонилась и сделала реверанс, а также с гостем дома - пожарником. Его  нам
представили как директора". Этим титулом также именовали и нашего хозяина  -
худощавого мужчину лет сорока с небольшим. В Швеции, как я уже успел понять,
все носили какой-нибудь титул:  допустим,  если  ваша  фамилия  Джонс  и  вы
работаете сторожем на городской  живодерне,  то  вас  везде  и  всюду  будут
представлять как "главного собаколова города" Джонса. Женщины же, по большей
части, избавлены от таких формальностей, поэтому Лу осталась миссис  Тейлор,
а я превратился в Журналиста Хелма.
   - У нас в доме присутствует особа, которая мечтает с вами  познакомиться,
- сообщила мне хозяйка, худощавая  седая  женщина,  с  трудом  изъяснявшаяся
по-английски. - Гостья из Стокгольма. Она очень заинтересовалась, узнав, что
мы принимаем джентльмена из Америки по фамилии  Хелм.  Ей  кажется,  что  вы
дальние родственники. А, вот и она!
   Я оглянулся и увидел спускающуюся по лестнице молодую женщину в блестящем
синем платье. Мне сразу подумалось, что она  взяла  поносить  это  платье  у
своей  богатенькой  тетушки.  Платье  отличалось  великолепием  и  полнейшим
отсутствием стиля и к тому же  явно  не  соответствовало  духу  сегодняшнего
вечера... Как я уже сказал,  первое,  что  я  заметил,  так  это  безвкусное
блестящее платье. Потом я увидел, что  его  обладательница  была  необычайно
красива.
   Я не люблю бросаться этим словом. В моем лексиконе оно по смыслу никак не
связано ни с  большим  бюстом,  ни  с  сексапильными  линиями  задней  части
женского тела, ни даже  с  симпатичными  мордашками.  Голливуд,  к  примеру,
изобилует женщинами, на которых вы можете взирать без неприязни и с которыми
не откажетесь отправиться в постель. Они даже на фотографиях  выходят  очень
эффектно. Но они не красивы; те же из них, кто обладает красотой, оскверняют
ее, прилагая слишком много усилий к тому, чтобы ее подчеркнуть.
   А ей не надо было прилагать никаких усилий. Она и не прилагала. Спускаясь
по лестнице, она просто шла по этой лестнице, перешагивая  со  ступеньки  на
ступеньку. Она не наложила на свое лицо нечего, что бы нельзя было заметить,
не  считая  тонкого  слоя  помады  на  губах,  причем  помада   -   ужасающе
бледно-розового цвета, более подходящего для морга - ей совершенно  не  шла,
но и это не портило общей картины. Она была красива  -  вот  и  все.  Только
взглянув на нее, вы могли бы оплакать всех женщин мира, которые из кожи  вон
лезут, чтобы выглядеть так - и все понапрасну.
   Ей было чуть за двадцать. Она была довольно высокого роста, но отнюдь  не
хрупкого сложения, с приятной и, так сказать, добротной внешностью. Она даже
не  принадлежала  к  когорте  роскошных  блондинок,  которых  нередко  можно
встретить в этой стране. У нее были прямые светло-каштановые волосы, которым
она, по-видимому, не уделяла слишком много внимания - только расчесывала  по
утрам и перед сном. Волосы доходили ей до плеч. У нее были голубые глаза. Ну
и что это меняет? Что тут можно еще  сказать?  Это  просто  есть  -  и  все!
Допускаю, что я немного предубежден. Я тащусь  от  подобной  душераздирающей
молодой-невинной  внешности,  в  особенности  если  такое   лицо   дополняет
худенькая стройная фигура, - а все потому, что я столько лет прожил в стране
смуглых испано-американских красоток, которые, еще  не  родившись,  уже  все
знают и умеют.
   У меня была возможность чуть подольше изучить ее, потому что  вначале  ее
представили Лу - та была на три-четыре  года  старше  -  и  гостю-директору,
напыщенному индюку средних лет. Я так и не понял, директором  чего  он  был.
Потом настала моя очередь.
   - Элин, это журналист Хелм, из Америки, - сказала наша  хозяйка.  -  Герр
Хелм, фрекен фон Хоффман.
   "Фрекен", как поспешила объяснить мне Лу, по-шведски означало "мисс".
   Девушка протянула руку.
   - Я очень ждала этой встречи с вами, герр Хелм, узнав еще  в  Стокгольме,
что вы приехали. Мы же родственники. Очень дальние кузены, как я думаю.
   Мои родители вечно талдычили, что мне необходимо сюда приехать и повидать
родственников. Где-то здесь у меня,  конечно,  кто-то  есть.  Возможно,  эта
девушка одна из них. Я не собирался отказываться от нее - это уж точно.
   - Я и не знал. Но, разумеется, ни в коем случае не буду  оспаривать  вашу
догадку, кузина Эллен.
   - Элин, - поправила она с улыбкой. - Элин. Англичане и американцы  всегда
с трудом запоминают мое имя. Они называют меня то Эллен, то Эйлин,  но  я  -
Элин.
   Вошли еще новые люди, и ее увели с кем-то знакомить. Тут не было, как это
принято у нас,  никакого  предзастольного  занудства.  Все  пришли  точно  в
назначенный час, и наша хозяйка не дала нам даже распробовать  поданные  так
называемые коктейли - полагаю, они были задуманы как "манхэттен". Ну, да Бог
им судья! Потом  распахнулись  двери  столовой  и  нам  предложили  заняться
главным делом сегодняшнего вечера. В целом вся эта процедура показалась  мне
гораздо более цивилизованным  способом  приема  гостей  -  нам  не  пришлось
изнывать два часа, дожидаясь до посинения запоздавших, которые, запыхавшись,
вбегают в дом и расточают наспех придуманные оправдания.
   Как и предупреждала меня Лу,  досадный  недолив  спиртного  в  преддверии
ужина с лихвой был восполнен в процессе трапезы. Подали  пиво  и  два  сорта
вина, пообещав позднее дать коньяк. Стол был накрыт с таким расчетом,  чтобы
сразить наповал простецкого нью-мексиканского фотографа, и я некоторое время
украдкой посматривал по сторонам, чтобы понять, кто что ест - и чем.  Передо
мной  развернулась  такая   панорама,   в   которой   сориентироваться   без
сопроводительной инструкции мне было не под силу. Посему все мое  участие  в
застольной беседе  свелось  к  тому,  что  я  с  интересом  внимал  хозяйке,
вызвавшейся разъяснять мне  шведское  искусство  провозглашения  тостов:  вы
должны смотреть прямо в глаза человеку,  за  которого  поднимаете  рюмку,  а
после того как вы выпиваете, вам надо вновь устремить свой взор  на  него  и
только потом поставить пустую рюмку на стол. Вам нельзя "тостовать"  хозяина
или хозяйку, но следует дождаться, пока самый старший и важный гость проявит
инициативу, после чего вам надлежит вскоре удостоить его  тостом;  в  то  же
время любая дама за столом, исключая хозяйку, может  стать  объектом  вашего
внимания. Раньше, как мне объяснили, дама  не  могла  провозгласить  тост  -
"сколь": это можно было счесть за недопустимую развязность поведения;  также
порицалась пьющая женщина, которая не имела для  этого  веского  социального
оправдания - так что какая-нибудь маловыразительная девица могла бы  умереть
от жажды, взирая на стоящий перед ней полный бокал вина.
   Изучив всю эту  премудрость,  я  решил  тут  же  воспользоваться  плодами
просвещения. Я поднял свой бокал и отсалютовал девушке напротив меня.
   - Сколь, кузина Элин!
   Она посмотрела мне прямо в глаза, как того и требовал обычай, и с улыбкой
сказала:
   - Сколь, кузен... Мэттью? Это то  же  самое,  что  наше  Матиас,  да?  Вы
говорите хоть немного по-шведски?
   Я покачал головой.
   - В детстве я знал несколько слов, но с тех пор уж все забыл.
   - Жаль, - сказала она. - Я говорю по-английски очень плохо.
   - Ну что вы! - воскликнул я. -  Хотел  бы  я,  чтобы  половина  населения
Америки говорила так же плохо по-английски, как вы. А как вы узнали  о  моем
приезде в Стокгольм?
   - Это очень просто. Вы же любите охоту, не  так  ли?  В  Стокгольме  есть
человек" который обычно устраивает  выезды  на  охоту  для  иностранцев.  Он
позвонил старому "overste"  Стьернхьелму  в  Торсетере  -