"overste"  значит
"полковник". Через неделю-другую в Торсетере будет А1е - охота.  Торсетер  -
имение неподалеку от  Упсалы  -  это  один  из  двух  наших  университетских
городов, в шестидесяти километрах к северу от Стокгольма, это  около  сорока
английских миль. "А1" - это наш шведский лось, не такой,  правда,  большой,
как ваша канадская разновидность...
   Пока она не сообщила мне ничего существенного.
   - Кузина, - заметил я, - расскажите-ка мне все по порядку от начала и  до
конца. Если я не пойму какого-то слова, я вас остановлю.
   Она рассмеялась.
   - Ладно, но  вы  же  сказали,  что  не  понимаете  по-шведски.  Обычно  в
Торсетере во время охоты бывает не так-то много  иностранцев.  Эта  охота  -
событие местного значения, но человек из Стокгольма сказал, что у него  есть
американский клиент, охотник и журналист, который хотел бы описать  типичную
шведскую охоту,  и  было  бы  очень  мило,  если  бы  полковник  Стьернхьелм
пригласил его в гости. Полковник не проявил к этой  идее  особого  интереса,
пока не узнал, что ваша фамилия Хелм. Он вспомнил, что его кузен  много  лет
назад эмигрировал в Америку и укоротил свою фамилию. Еще он вспомнил, что  у
этого кузена там родился сын. Полковник, подобно многим старым  отставникам,
ужасно интересуется своей генеалогией. Удостоверившись по своим записям, что
вы точно являетесь членом его клана, он попытался найти вас в Стокгольме, но
вы уже уехали. Он знал, что я собираюсь сюда приехать, - вот он  и  позвонил
мне и попросил с вами встретиться.
   - Только встретиться? - ухмыльнулся я.
   - Ну, он просто хотел, чтобы я ему  рассказала,  что  вы  за  человек,  -
произнесла она, смущаясь. - Так что ведите себя прилично, коль скоро  я  вас
изучаю, кузен Матиас, чтобы потом я смогла отправить благожелательный рапорт
полковнику. Тогда он пригласит вас приехать поохотиться к нему. Я уверена.
   - Ладно, - сказал я. - Я буду паинькой. А теперь расскажите, как это мы с
вами оказались в родстве?
   - Мы очень дальние родственники, - сказала она с  улыбкой.  -  Это  очень
запутанная история, но, думаю, дело было так: еще в 1652 году два брата  фон
Хоффман приехали в Швецию  из  Германии.  Один  из  них  женился  на  девице
Стьернхьелм, чей брат был вашим предком по прямой линии. Второй  женился  на
другой шведской красавице и стал моим предком. По-моему, тут все ясно.  Если
не очень, то полковник  Стьернхьелм  с  удовольствием  объяснит  вам  все  в
подробностях,  когда  вы  с  ним  увидитесь.  У  него  в   Торсетере   масса
всевозможных генеалогических таблиц.
   - Тысяча шестьсот пятьдесят второй, говорите? -  недоверчиво  переспросил
я.
   - Да, - улыбнулась она.  -  Я  же  сказала  вам,  мы  отнюдь  не  близкие
родственники.
   Потом почему-то она чуть зарделась. Я и не помню, когда видел в последний
раз покрасневшую девушку.

Глава 15

   Когда нам пришла пора отправляться восвояси, наш хозяин с  ужасом  узнал,
что мы с Лу приехали на машине и теперь намереваемся  возвращаться  в  отель
тем же способом. Похоже, шведские законы, карающие за управление автомобилем
в нетрезвом состоянии, столь суровы, что  никто  здесь  не  отправляется  на
званый ужин без приятеля  с  машиной,  которому  предстоит  воздержаться  от
участия в возлияниях. В противном случае вы  не  рискуете  и  просто  берете
такси. Мы были, конечно, вполне  трезвы,  и  языки  у  нас  не  заплетались,
согласился хозяин, но и я, и Лу приняли достаточное количество  алкоголя,  и
нам не следовало подвергать себя  риску.  Такси  доставит  нас  к  отелю,  а
кто-нибудь подгонит нашу машину завтра утром.
   Прибыв в отель, мы молча поднялись по лестнице и остановились у двери Лу.
   - Не буду вас  приглашать  на  рюмку,  -  сказала  она.  -  Это  было  бы
преступлением - заливать виски то чудесное вино и коньяк. К тому же, у  меня
уже глаза слипаются. Спокойной ночи, Мэтт.
   - Спокойной ночи, - сказал я и отправился по коридору  к  своему  номеру.
Войдя, закрыл за собой дверь и расплылся в кривой ухмылке. Ясное  дело:  она
решила попотчевать меня моим же собственным лекарством: у нее, как и у меня,
отлично получилось это  безразличие.  Я  зевнул,  разделся  и  отправился  в
кровать.
   Сон волной нахлынул на меня, и я уже терял последний контакт с окружающей
реальностью, как вдруг неясный звук заставил  меня  очнуться.  Где-то  вдали
скрипнула половица. Я навострил уши и услышал стук каблучков в коридоре.  Лу
вышла из номера. Что ж, может быть, она отправилась в общественный сортир. В
ее номере, как и в моем,  был  крошечный  отсек  за  занавеской,  где  стоял
маленький шкафчик с эмалированным белым сосудом под крышкой - для экстренных
случаев.
   Я стал ожидать, но она не возвращалась. Я даже не помыслил о  том,  чтобы
пойти следом за ней. Мы играли в слишком сложную игру,  и  тем  не  менее  я
полагал, что выиграть в ней сумеет игрок, способный на  самые  глупые  ходы.
Черт с ней и с ее полуночными путешествиями. Я знал  кое-что,  чего,  по  ее
мнению, я знать не мог. И это знание равнялось одному очку в мою пользу. Ну,
скажем, пусть будет пол-очка. Я повернулся на другой бок и закрыл глаза.
   И ничего не  случилось.  Но  вдруг  меня  охватило  возбуждение,  которое
возникает  после  того,  как  примешь  изрядную  дозу   алкоголя,   частично
нейтрализованного изрядной дозой  кофе.  Сон  как  рукой  сняло.  Я  терпел,
сколько мог, потом поднялся, обошел кровать, приблизился к окну  и  выглянул
на улицу. Окно в моем номере было створчатое, без жалюзи, как  и  принято  в
этой стране. Неприятно и даже странновато  было  стоять  у  окна  на  втором
этаже,  на  виду  у  чужих  глаз.  Ведь  настолько  привыкаешь  смотреть  на
окружающий мир сквозь проволочную сетку, что, как только эту сетку  убирают,
сразу начинаешь ощущать себя голым и беззащитным.
   Хотя была уже  полночь,  небо  казалось  куда  светлее,  чем,  скажем,  в
Санта-Фе, штат Нью-Мексико: дома у  нас  ночное  небо  черно  как  смоль,  с
ослепительными точками звезд. А тут любоваться было нечем. Мое окно выходило
на озеро. Я забыл его название, но оно должно было оканчиваться  на  "ярви",
потому что "ярви" по-фински значит "озеро",  и,  как  отметила  Лу,  финское
влияние здесь, в сотне миль от границы, ощущалось довольно  сильно.  Стоя  у
окна, я прямо-таки кожей  чувствовал,  как  география  обволакивает  меня  -
такого чувства никогда не испытываешь в родных краях. Но здесь  я  стоял  на
клинышке суши небольшой страны, Швеции, зажатой с обеих сторон двумя другими
- Норвегией и Финляндией. А за Финляндией лежала Россия и  арктический  порт
Мурманск...
   Мое внимание привлек шорох в кустах  под  окном:  на  освещенном  пятачке
невдалеке появилась Лу Тейлор. Она, надо думать, оставила пальто в номере. В
своем черном платье - да еще с темными волосами - она была почти неразличима
во тьме. Когда я заметил ее, прятаться мне было поздно.  Она  уже  устремила
взгляд на окно, в котором моя рожа сверкала, точно вывеска  на  фоне  темной
комнаты. Она обернулась, чтобы предупредить своего спутника, но он не ожидал
ее сигнала. Он вышел из кустов и выпрямился - я тут же узнал в этом  похожем
на футболиста здоровяке человека, которого встретил в ее гостиничном  номере
в Стокгольме: Джим Веллингтон.
   Я стоял и смотрел на них.  Осознав,  что  их  заметили,  они  преспокойно
закончили разговор, вероятно, начатый еще в кустах. Она о чем-то спрашивала.
Он не ответил, развернулся и исчез в кустах. Она отправилась по  освещенному
тротуару к отелю, как видно, не рискуя  подвергать  опасности  свое  дорогое
платье, нейлоновые чулки и выходные туфельки в темных зарослях. Она зашла за
угол, ни разу не взглянув на меня.
   В комнате становилось прохладно. Я закрыл окно и задернул штору.  Постель
привлекала меня не более, чем раньше.  Я  нашел  свой  халат,  надел  его  и
включил свет. Мой взгляд упал на кассеты с отснятой  сегодня  днем  пленкой,
которые я выставил на комод: пять цветных и три черно-белых.  Это  вовсе  не
означает, что я нашел больше интересной натуры для цветного  "кодакхрома"  -
напротив, меньше, но цветная пленка  не  так  надежна,  как  черно-белая,  и
потому я по старой привычке страхуюсь, когда снимаю в цвете, делая два дубля
- один с короткой выдержкой,  другой  с  чуть  более  длинной.  Так  выходит
дешевле: в случае чего не приходится возвращаться и переснимать.
   Улов был скудным за день работы, а это означало" что я не вложил в работу
душу.  Если  съемки  действительно  захватывают  меня,  я   могу   нащелкать
втрое-вчетверо больше кассет за день и не чувствовать усталости.  Но  сейчас
мне приходится снимать по указке, так что у меня не было  никакого  интереса
подойти к делу творчески.
   Стук в дверь не заставил меня подпрыгнуть от неожиданности. Я  слышал  ее
шаги в коридоре. Я пошел в прихожую и впустил ее.  Закрыв  за  ней  дверь  и
обернувшись, я увидел, что она осматривает на свету свои чулки - не  поехали
ли - и платье - не запачкалось ли. Она  была  в  том  же  плотно  облегающем
джерсовом платье, которое надела к ужину в Стокгольме - с  большим  атласным
узлом на бедре.
   - Я думала, вы спите, - вяло сказала она.
   - Я как раз собирался заснуть, но ваши шаги  меня  разбудили.  Интересно,
что это Веллингтон поделывает в Килруне?
   Она испытала секундное замешательство.
   - Так вы его узнали?
   - Мужчину таких габаритов трудно не заметить. Мне вдруг пришло в  голову,
что из всех мужчин, виденных мною в Швеции до сего момента, Джим  Веллингтон
был единственным здоровяком, который мог приклеить себе накладную  бороду  и
издавать рокочущий хохот: он вполне соответствовал  данному  Хэлом  Тейлором
описанию Каселиуса.
   Лу  Тейлор  отвернулась.  Она  подошла  к  комоду   и   стала   рассеянно
переставлять кассеты с пленкой. Наступило молчание.
   - А если я скажу, что это не ваше собачье дело - то, что он делает здесь?
- произнесла она наконец.
   - Я бы мог не согласиться с вами, - сказал я. - Но все равно я ничего тут
не могу поделать, правда?
   Она взглянула на меня через плечо и неуверенно взяла одну кассету.
   - Это все вы сияли сегодня? Я и не думала, что так много получилось.
   - Это не много, - возразил я. -  Видели  бы  вы,  как  я  работаю,  когда
по-настоящему увлечен.
   - И что вы теперь будете с ними делать? Вы их сейчас и проявите?
   - Нет. Цветные в любом случае надо отдать в лабораторию в  Стокгольме.  Я
сам не могу их проявить. А черно-белые я сохраню, пока не  найду  подходящих
условий для работы,  оборудования  и  химикатов.  Возможно,  мне  удастся  в
Стокгольме арендовать на несколько часов фотолабораторию.  Терпеть  не  могу
сидеть, обливаясь потом, в гостиничном стенном шкафу. - Помолчав, я спросил:
   - Вы что-то должны этому Веллингтону?
   Она поставила кассету на место и медленно обернулась  ко  мне.  Все  было
ясно и просто. Мы уже неплохо знали друг друга. Я застукал ее и  мог  теперь
часами задавать ей кучу дурацких вопросов,  заставляя  придумывать  на  ходу
кучу столь же дурацких ответов. А в итоге - ничего. Мы будем так же  стоять,
глядя друг на друга, перебрасываться бессмысленными репликами, но так ничего
и не выясним. Оставалось,  правда,  еще  кое-что,  что  нам  обоим  хотелось
узнать, и узнать это можно было одним-единственным способом.
   - Пожалуй, нет, - медленно произнесла она. - Я бы не сказала, что  должна
что-то Джиму Веллингтону, - А потом, все еще не сводя с меня глаз, добавила:
   - А вы ведь притворялись, будто я вам совсем не нравлюсь?
   - Да, - ответил я. - Это правда. Притворялся. У меня было намерение иметь
с вами сугубо деловые отношения.
   - А это, - сказала она,  шагнув  ко  мне,  -  было  довольно-таки  глупым
намерением. Вы так не считаете?

Глава 16

   То была страна Полуночного Солнца, и хотя для  этого  зрелища  сезон  уже
прошел - такое происходит только в середине  лета,  -  темнело  здесь  очень
поздно, а светало очень рано. Скоро на эту землю падет долгая зимняя ночь  -
но до этого было еще далеко. Нам показалось, что  свет  за  окном  забрезжил
очень быстро.
   - Мне лучше вернуться к себе в номер, милый, - сказала она.
   - Не спеши, - сказал я. - Еще очень рано, да и шведы народ терпимый.
   - Мне было так одиноко, милый! - Помолчав, она шепнула:
   - Мэтт...
   - Да?
   - Как, по-твоему, нам к этому относиться? Я обдумал ее вопрос.
   - Ты считаешь - сугубо с юмором?
   - Да. В таком духе. А ты как хочешь?
   - Не знаю. Надо подумать. У меня небольшой опыт в таких делах.
   - Я рада. У меня, между прочим, тоже. - Помолчав, она добавила:
   - Полагаю, мы сможем отнестись здраво и спокойно к тому, что случилось.
   - Во-во! - сказал я. - Это как раз по мне. Здраво и спокойно.
   - Мэтт!
   - Да?
   - Как же это мерзко - то, чем мы занимаемся!  Не  надо  бы  ей  так  было
говорить. Этим было сказано все - о нас обоих. Этим она себя  выдала  и  все
испортила, а ведь как все хорошо началось. Мы так тщательно,  так  аккуратно
разыгрывали свои роли: одна реплика сменялась другой репликой, все  шло  без
сучка, без задоринки, никто из нас не  пропускал  своих  строчек.  И  вдруг,
точно сентиментальный дилетант, она  взяла  и  нарочно  сорвала  так  хорошо
начавшийся спектакль. Мы вдруг перестали быть актерами.  Мы  перестали  быть
преданными своему делу агентами или  роботами,  умело  действующими  на  той
почти вымышленной территории, которая располагается на  границе  с  реальным
кровопролитием. Мы превратились в двух самых обычных голых  людей,  лежавших
вместе в одной постели.
   Я приподнял голову и взглянул на нее. Ее бледное лицо словно  впечаталось
в ослепительно белую подушку, а темные короткие волосы уже  не  были  плотно
зачесаны над торчащими ушками. Теперь они немного растрепались -  и  это  ей
ужасно шло. Она была чертовски симпатичная  девушка  -  такая  стройненькая,
аккуратненькая. Ее обнаженные плечи здесь, в холодном номере,  казались  еще
более нагими. Я натянул одеяло ей под подбородок.
   - Да, - сказал я, - но нам незачем усугублять ситуацию.
   - Мне нельзя верить, Мэтт. И не надо задавать никаких вопросов.
   - Ты прямо читаешь мои мысли.
   - Ну и хорошо. Замечательно, что мы так понимаем друг друга.
   - Ты еще совсем зеленая, малышка, - сказал я. - Ты умненькая девочка,  но
ты еще совсем дилетант,  поняла?  Настоящий  профи  не  стал  бы  все  разом
выкладывать, как ты только что. Профи заставила бы меня поломать голову.
   - Но ведь и ты себя тоже разоблачил.
   - Конечно, но ты и так обо мне все знала. Ты с самого начала все про меня
знала. А вот я о тебе - нет.
   - Ну, теперь ты знаешь, - сказала она, - что-то. Но  что  именно?  -  она
мягко рассмеялась. - Нет, мне правда надо идти. Где мое платье?
   - Не знаю, но вон там на кроватной стойке висит чей-то бюстгальтер.
   - К черту бюстгальтер! Я же не  на  званый  прием  собираюсь.  Только  по
коридору пройти несколько шагов.
   Я смотрел, как она встает и зажигает свет. Она  нашла  платье  на  стуле,
встряхнула  его,  осмотрела,  надела,  застегнула  крючочки.  Потом   надела
туфельки. Она подошла к трюмо, осмотрела себя в зеркале и судорожно  провела
ладонями  по  волосам.  Потом  передумала  и  вернулась  к  кровати  забрать
остальные детали своего туалета.
   - Мэтт!
   - Да?
   - Я ведь  способна  обвести  тебя  вокруг  пальца,  милый,  и  глазом  не
моргнуть. Тебе это известно?
   - Не будь такой  безжалостной,  -  лениво  протянул  я.  -  А  то  еще  я
испугаюсь. Поройся в правом кармане брюк.
   Она недоуменно взглянула на меня, взяла брюки и  выполнила  мою  просьбу.
Она нащупала в кармане какую-то мелочь и выудила нож. Я сел, взял у нее  нож
и выдал номер с выбрасыванием лезвия. При  виде  узкого  тонкого  клинка  ее
глаза на мгновение расширились.
   - Будем знакомы, крошка! - сказал я. - Не обманывайся на  мой  счет,  Лу.
Если тебе известно обо мне хоть что-нибудь, ты должна знать, зачем я  здесь.
Теперь все карты раскрыты. Вот и все. Но от этого  ничего  не  меняется.  Не
мешай мне. Мне будет неприятно сделать тебе больно.
   Мы пережили мгновение откровенности, но это мгновение уже  ускользало  от
нас. Мы уже начали перестраховываться, делая двойные ставки. Мы бодро  вошли
в свои новые роли обреченных любовников - этаких Ромео и Джульетты  ядерного
века, оказавшихся по разные стороны  баррикад.  Чрезмерная  откровенность  в
такой же мере  способствует  лжи,  как  и  недостаток  откровенности.  В  ее
заявлении о том, что она, мол, способна меня обвести вокруг пальца, не  было
никакой необходимости: она ведь уже раз предупредила меня,  чтобы  я  ей  не
доверял.  Когда  повторяешь:  "Не  доверяй  мне,  милый!"   слишком   часто,
притупляется нужный эффект.
   Что же касается меня, то я тоже хорош: начал размахивать ножом и изрекать
леденящие кровь угрозы.  Смотрите:  многоопытный  секретный  агент  Хелм,  с
железным лбом и каменными кулачищами, поигрывает мускулами  перед  дамочкой,
которую только что поимел...
   По-моему, мы оба испытывали печаль, когда глядели друг на друга, понимая,
что теряем то, чего, быть может, уже никогда не обретем. Я резко закрыл  нож
и бросил его на брюки.
   - Ладно, увидимся за завтраком, Мэтт, - она  наклонилась  ко  мне,  чтобы
поцеловать, а я обхватил рукой  ее  коленки  и  прижал  к  краю  кровати.  -
Нет-нет, я пойду, милый. Уже поздно.
   - Да. Ты хоть представляешь себе, как ты выглядишь?
   Она нахмурилась.
   - Ты имеешь в виду волосы? Знаю - это птичье гнездо. А кто виноват?
   - Нет, я имею в виду не волосы, - сказал я. Она бросила быстрый взгляд на
то место, куда я смотрел, и, похоже, немного смутилась, увидев, как ее ничем
не стесненные груди просматриваются сквозь облегающую тонкую шерсть.  Та  же
картина была и в иных местах. Это было  что-то:  строгое  черное  платье  из
тонкой шерсти с атласной вставкой у талии, под которым явно не было  ничего,
кроме голого тела Лу.
   В прозрачной комбинации она бы выглядела куда целомудреннее.
   - Ох, я и не подумала, - пробормотала  она  смущенно.  -  У  меня  совсем
непотребный вид, да?
   - Совсем.
   Она засмеялась и приложила черный шлейф к  грудям  -  немного  вызывающим
жестом.
   - Они у меня такие маленькие. Я всегда думала,  что  какое-нибудь  другое
животное, кроме человека...  Ну,  то  есть,  как,  по-твоему,  быкам  больше
нравятся коровы с большим выменем?
   - Не надо язвить, - сказал я. - Ты просто ревнуешь.
   - Естественно, - сказала она. - Я бы не отказалась иметь такие же... Нет,
пожалуй, не хочу. Подумай: какая это ответственность! Это же все равно,  что
владеть двумя бесценными произведениями искусства. А так  мне  не  надо  всю
жизнь только о них и думать.
   - Если нынешняя мода еще продержится, - сказал  я,  -  то,  думаю,  очень
скоро на земле  выведется  новый  вид  особей  женского  рода  -  худышки  с
гигантскими титьками.
   - Мне кажется, наша  дискуссия  зашла  слишком  далеко,  -  заявила  она.
Смешная девчонка!
   - Тебе не нравится слово, которое я употребил?
   - Не нравится! - сказала она и попыталась  снова  высвободиться.  -  И  я
вовсе не желаю снова ложиться к тебе в постель - во всяком случае, в платье.
Так что, пожалуйста, Мэтт, отпусти!
   Одним рывком я уложил ее на себя.
   - Тебе следовало бы подумать об этом  раньше!  -  заметил  я  запальчиво,
крепко сжимая ее в своих объятиях. Я изменил нашу позицию, перекатившись  на
нее. - Тебе следовало бы подумать об этом прежде, чем появиться передо  мной
в таком чертовски сексапильном виде!
   - Мэтт! - воскликнула она,  беспомощно  барахтаясь  между  простынями.  -
Мэтт, я правда не хочу... Ох, ну хорошо, милый, -  она  тяжело  задышала.  -
Хорошо, хорошо! Дай я только туфли сниму, а? И  пожалуйста,  поосторожнее  с
платьем!

Глава 17

   Оставшись один в номере, я побрился, оделся и  подготовил  фотоаппаратуру
для дневных съемок. Конечно, было бы куда приятнее провести несколько  часов
в