прошлом, хотя преподаватель практического курса разговорного  языка  мог  бы
привлечь мое внимание к подобным нюансам...
   И вдруг все кончилось - они просто повисли на мне. Но уж  если  бороться,
так до победы, как говорят британцы, и я еще сделал несколько прыжков вокруг
своей оси, попытался высвободить руки и  проигнорировал  возможность  ударом
каблука переломить голень парню, маячившему справа от меня.
   - Ах вы сволочи, - прохрипел я, - ах вы сволочи вонючие! Это что же такое
вы делаете, а? Я американский гражданин! - ну, дальше можете сами вообразить
мой злобный монолог. Мне-то тут гордиться нечем. Но скоро  я  сбился,  и  мы
просто стояли и, тяжело дыша, смотрели друг на друга.
   И тут из рощи за телефонной будкой раздался мужской голос:
   - Forsok med kvinna!
   Я резко развернулся в его сторону, точно его присутствие здесь  было  для
меня неожиданностью. Сказал он вот что: "Теперь займитесь женщиной". Настала
пора бросить им кость, и я. заорал:
   - Кто бы вы ни были, не трогайте ее! Она не1 имеет никакого отношения...
   - К чему, Хелм?  К  невинной  фотосъемке  для  американского  журнала?  -
засмеялся снайпер. - О,  перестаньте,  мистер  Хелм!  Не  обижайте  нас.  Мы
прекрасно знаем, кто она. И мы знаем, кто вы и что вы здесь делаете...  Так,
выходит, вы все же немножко понимаете по-шведски?
   - Вы вообразили о себе невесть что! - буркнул я свирепо. - Тогда  окажите
любезность - если я доберусь до вас...
   Тот, что стоял слева от меня, врезал мне по губам. Тот, что  прятался  за
деревьями, сказал:
   - Это маловероятно, мистер Хелм. Даже при том, что, насколько я  понимаю,
вы проделали столь долгий путь,  чтобы  найти  меня.  Уверяю  вас,  если  вы
протянете свои лапы к Каселиусу, это для  вас  ничем  хорошим  не  кончится.
Совсем даже наоборот.
   По роли  мне  полагалось  теперь  попытаться  яростно  вырваться  из  рук
похитителей и броситься на него, хотя  было  не  вполне  ясно,  чего  я  мог
добиться, с голыми руками бросившись на его автомат. Но и это  было  в  духе
хорошего телевизионного боевика, который мы тут с таким  блеском  разыграли.
На самом деле у меня не было ни малейшей надежды приблизиться к нему хотя бы
на шаг, и я  не  собирался  предпринять  сколько-нибудь  серьезную  попытку.
Во-первых, я вовсе не был уверен, что скрывающийся за  деревьями  человек  и
есть тот, за кем я охочусь, и  к  тому  же  быть  пристреленным  или  тяжело
раненным в ходе этой буффонады вовсе не входило в мои планы.
   - Ну, погодите! - заорал я, заставляя себя подавить  гнев.  -  Наберитесь
терпения, мистер Каселиус! Сегодня ваша взяла, но лучше бы вам  закончить  с
этим сразу и разделаться со мной сейчас, иначе когда-нибудь, когда у вас  не
окажется ни этого автомата, ни армии помощников...
   Тут один из них ударил меня сзади по  затылку.  Невидимый  снайпер  резко
отдал команду на непонятном мне языке.  Один  из  похитителей  отделился  от
группы, а двое остались стоять, крепко держа меня за руки. Третий зашагал  к
Саре, которая испуганно метнулась назад, но оба ее сторожа вцепились  в  нее
мертвой хваткой. Когда третий приблизился к ней, охранники подтолкнули ее  к
нему  навстречу.  Он  быстро  отошел  в  сторону,  выстави"  ногу,  и   она,
споткнувшись, упала плашмя на траву, обнажив изящные ножки и  комбинацию.  Я
выкрикнул что-то бессвязное и нелепое и, высвободившись из цепких рук  своих
сторожей - на этот раз они позволили мне это сделать, - бросился защищать ее
от очередного надругательства.
   Двое двинулись мне навстречу, и  я  вновь  получил  отличную  возможность
нанести им телесные повреждения. Я проигнорировал эту возможность,  яростную
атаку в ковбойски-кулачном стиле. Не сомневаюсь, на свете есть немало людей,
которые многого могут добиться с помощью своих  кулаков  -  к  примеру,  Джо
Луис. Но я предпочитаю ввязываться  в  драку,  вооружившись  свежеиспеченным
пирогом или добросовестно  приготовленным  гамбургером.  Кулаком  невозможно
нанести ощутимый урон - по крайней мере, я не способен  на  такое.  И  когда
бьешь кого-то кулаком, черт побери, костяшки пальцев потом ой как болят!  Но
сегодня я играл роль буйного американца, чуть что пускающего в ход кулаки, и
у нас получился впечатляющий бой  над  распростертым  телом  Сары  Лундгрен.
Где-то к середине раунда она кое-как поднялась на  ноги  и  попыталась  было
убежать, хромая (в темноте она потеряла одну туфлю на высоком  каблуке),  но
была тотчас поймана одним из зрителей, наблюдавшим за ходом нашего поединка.
   Меня снова скрутили - держать меня опять пришлось двоим:  в  эту  ночь  я
превратился в разъяренного тигра, - а  тем  временем  человек,  преградивший
Саре путь к бегству, передал ее двум другим сторожам, которые  столкнули  ее
обратно к нему. Он "зевнул" - она рухнула, споткнулась о бордюр  тропинки  и
неловко села на камни. Они засмеялись, подтрунивал  надо  мной  и  приглашая
прийти к ней на помощь, а сами подняли ее и начали перебрасывать друг другу,
пока она опять не упала, рыдая, к моим ногам.
   Я отчаянно боролся со своими  конвоирами.  Я  осыпал  их  проклятиями  на
английском, потом  перешел  на  испанский.  Я  наградил  их  парой  шведских
ругательств. Потом удостоил яркими эпитетами на привычном мне еще со  времен
войны  французском  и  немецком.  Я   себя   выдавал,   не   таясь.   Будучи
фотографом-дилетантом, я не мог знать всех этих ругательств  на  иностранных
языках. Но моя "крыша" и так уже разлетелась в клочья,  и  разворачивающийся
на моих глазах ужасный спектакль буквально сводил меня с ума.
   Само собой, эта женщина ничего для меня не значила. Я  ей  ничем  не  был
обязан, у меня не было причин питать к ней  теплые  чувства,  но  зато  были
некоторые основания испытывать к ней неприязнь. Конечно, если бы я  хоть  на
секунду мог подумать, что  после  сегодняшней  ночи  она  будет  искалечена,
ранена или убита, все было бы иначе. Но мы же просто играли в бирюльки и все
это, несомненно, было просто детской возней - вроде той, что затеял с ними я
- только, может быть, чуточку в более щадящем режиме. Они мутузили ее, и это
выглядело страсть как жестоко, но я заметил, что ни один из них ни  разу  ее
по-настоящему не ударил и не причинил ей боли. И между взрывами  ругательств
и в краткие мгновения передышки я  наблюдал  за  ее  истязанием  с  каким-то
клиническим  интересом  хирурга  и,  допускаю  даже,  с  неким   извращенным
удовольствием.
   То есть  меня-то  эти  добрые  люди  совсем  не  щадили.  И  если  фигура
истерзанного  покорного  мученика  внушает   возвышенные   чувства,   то   в
надменно-щеголеватом мечтателе, которому дали по  носу,  всегда  есть  нечто
комичное. Вид Сары Лундгрен - этого воплощения строгих моральных  принципов,
которая на дух, видите ли, не  переносит  насилия  и  кровопролития,  -  без
шляпки и без туфель, перепачканной влажной землей и глиной, в своем  дорогом
костюме с оторванными пуговками и треснувшими швами, с  содранными  в  кровь
коленками, проглядывающими сквозь  дыры  на  чулках,  -  так  вот  вид  Сары
Лундгрен, которая, тяжело дыша, уворачивалась от своих мучителей, не  вызвал
во мне ни чувства негодования, ни сочувствия,  в  особенности  когда  я  был
почти  уверен,  что  она  непосредственно  участвовала  в  разработке  плана
сегодняшнего аттракциона.
   Как я уже сказал, наведя о ней  справки,  я  был  готов  доверять  ей  не
меньше, чем кому-либо другому,  но  на  задании  я  все  же  предпочитаю  не
доверять никому. Она выдала меня, проехав за  мной  через  всю  страну.  Она
устроила встречу именно здесь, в таком глухом месте, в такое глухое время  -
и подала им сигнал, выбросив из машины сигарету, как только я собрался уйти.
То, что столь  привлекательная,  хорошо  одетая  женщина  сознательно  может
организовать свое превращение в пугало  огородное,  свидетельствовало  о  ее
достойном восхищения хладнокровие; но,  подставив  меня,  она,  естественно,
захотела разыграть спектакль правдоподобный, чтобы рассеять все мои сомнения
относительно нее.
   Я не мог понять ее тайных мотивов, но она, без  сомнения,  убедила  себя,
что делает все это ради блага человечества - все они так считают, начиная аж
с Иуды, который за все и поплатился, потому что брал наличными, - но  она-то
обошлась всего-то несколькими царапинами да  синяками,  легким  унижением  и
испорченным костюмом, приобретенном ею, вероятно, со значительной скидкой  в
своем же собственном магазине.
   Все прекратилось по одному слову, произнесенному опять на неизвестном мне
языке человеком за деревьями. Трое отступили, оставив Сару лежать  на  траве
там, где она рухнула,  тихо  плача,  -  патетическая  аллегория  отчаяния  и
изнеможения. Ее костюм разъехался на две части,  собравшись  в  гармошку  на
бедрах и под мышками, отчего она  казалась  полуголой.  И  теперь  вдруг  ее
растерзанный вид больше не производил комичного впечатления. Она  ведь  была
женщина, а мы - мужчины, и мне захотелось, чтобы она  немедленно  прекратила
весь этот балаган, села, застегнула блузку и  жакет  и  переместила  юбку  в
подобающее место.
   Человек за деревьями отдал еще одну команду. Мои телохранители  отволокли
меня на  несколько  футов  в  сторону,  а  те,  что  стояли  поодаль,  бегом
направились к нам. Сара перестала плакать и встала,  да  так  поспешно,  что
даже если бы до  сих  пор  у  меня  относительно  нее  не  возникло  никаких
сомнений, теперь-то уж я бы точно понял, что  все  случившееся  -  чистейшей
воды фарс. - Нет! - сказала она.
   Она смотрела на темнеющие деревья за телефонной будкой. Мизансцена  резко
переменилась. Мы достаточно порезвились и подурачились, изображая  бокс  под
открытым небом, но не могут же игры продолжаться до бесконечности.  Когда-то
приходится и взрослеть.
   До моего слуха вновь донесся приглушенный шепот движения на стокгольмских
улицах. Звезды казались  теперь  дальше  обычного.  Фигурка  посреди  поляны
сделала  торопливое,  очень  женское  движение   рукой,   чтобы   пригладить
растрепавшиеся  волосы  и  привести;  в  порядок  перепачканную  одежду.  На
неверных ногах она двинулась к темному силуэту в роще, с мольбой  протягивая
к нему руки.
   - Нет, - шептала она. - Пожалуйста, не надо... Ты этого не сделаешь!
   Ответом ей был выстрел.

Глава 9

   - Когда прозвучал выстрел,  я,  вырвавшись  из  объятий  своих  сторожей,
бросился на землю. Помочь ей я ничем не мог. С такого расстояния  он  бы  не
промахнулся. И я понял, что буду следующей его мишенью. Я пополз к скамейке,
надеясь найти там укрытие. Ни одна пуля не достигла  меня.  Через  некоторое
время я понял, что оказался в глупейшем положении: лежу совершенно седин, не
считая неподвижного тела  в  траве.  -  Все  остальные  участники  спектакля
покинули сцену.
   Не было ни ярких прощальных речей, ни угроз, ни  обещаний,  ни  леденящих
кровь ультиматумов - только короткая одиночная очередь из автомата  и  топот
ног за деревьями. Я услышал, как вдали взревел мотор и  отъехала  машина.  Я
выпрямился и  пошел  к  ней.  Она,  конечно,  была  мертва.  Мне  надо  было
сматываться отсюда, пока не прибыла полиция, привлеченная  стрельбой,  но  я
стоял и смотрел на нее. Это было не особенно-то приятное зрелище.
   Не то, что ее смерть резко изменила мое мнение относительно ее участия  в
событиях этого вечера. Я по-прежнему считал, что она предала меня. С ней же,
в свою очередь, тоже сыграли двойную  игру.  Но  теперь  это  уже  не  имело
никакого значения. Сейчас имел значение лишь тот факт, что  несколько  минут
назад я смотрел, посмеиваясь про себя, как ее чихвостили и унижали,  получая
от этого удовольствие. Уж больно я был взбешен ее  напыщенной  болтовней  об
убийствах и моральной ответственности...
   Стокгольмские полицейские расхаживают с  саблями  трехфутовой  длины.  На
свое счастье, я вскоре увидел одну такую. Это мужественные ребята.  Заслышав
автоматную  очередь  во  тьме,  они  готовы  ринуться  на  звук   выстрелов,
вооруженные всего-то лишь метровым стальным клинком. Что  ж,  в  мире  полно
отважных мужчин. Мой опыт показал мне, что трусы находятся в меньшинстве.  В
ряде случаев и я проявлял мужество. А теперь не осталось ничего,  ради  чего
можно было бы проявлять мужество. Хотел бы я оказаться не прав.
   Когда мимо пробежал вооруженный саблей офицер, я  выскользнул  из  своего
укрытия и поспешил  в  отель.  К  парку  уже  съехалось  множество  казенных
автомобилей. Сирен не было слышно. Вместо воя сирен они,  точно  музыкальные
ослики, издавали тонкий блеющий звук. Где-то я  читал,  что  в  этой  стране
сирены используются только во время воздушной тревоги. Неплохая  идея,  если
подумать. У нас в Штатах, когда  слышишь  далекий  вой  сирены,  никогда  не
знаешь, то ли это пожар на пустыре, то ли мальчишка  дует  в  полиэтиленовый
пакет,  то  ли  межконтинентальная  баллистическая   ракета   с   водородной
боеголовкой падает прямехонько на центральную площадь.
   Я прошел к себе в номер, не встретив по пути никого, кто мог бы  заметить
мои порванные брюки или пугающее выражение моего помятого лица - по  крайней
мере мне оно представлялось мрачным и пугающим. Я не выпил по этому  случаю.
Я вообще никак не отпраздновал это событие. Я просто принял  горячую  ванну,
две  таблетки  снотворного  и  отправился  в  кровать.  Я  был  всего   лишь
отставником, которого вернули в строй и который оказался  слишком  стар  для
успешного применения. Если кому-то пришло бы в голову убить меня во сне,  он
мог бы сделать это без труда.
   Спал я плохо,  невзирая  на  снотворное.  У  меня  перед  глазами  стояла
худенькая растрепанная женщина с яркими  волосами,  казавшимися  в  сумерках
светлыми: она протягивала руки к темной человеческой фигуре в роще,  моля  о
пощаде. Потом пришел другой сон. На меня напали со всех сторон, сбили с  ног
и прижали к земле; я уже задыхался под тяжестью их  тел...  Я  резко  открыл
глаза: комната была залита светом дня. Надо мной склонился какой-то мужчина.
Он прижал Руку к моим губам.
   Мы молча смотрели друг на друга почти в упор: нас разделяло расстояние не
больше фута. Это  был  довольно  импозантный  и  даже  красивый  мужчина,  с
густыми, аккуратно причесанными волосами, начавшими седеть на висках. Еще  я
заметил небольшие черные усы. Когда я с ним виделся в последний раз, усов  у
него не было, не было и седины, и рука находилась в гипсовой повязке.
   - Ты действуешь неаккуратно, Эрик, - прошептал он, убирая руку. -  Крепко
спишь. И тебя по-прежнему мучают ночные кошмары.
   - Не понимаю, зачем они вообще дали мне ключ от этого номера, - сказал я,
- если каждый кому не лень может спокойно  входить  и  выходить.  Закатай-ка
левый рукав.
   Он засмеялся.
   - Ах, так мы еще и шутить намерены. Это же была правая, ты что, забыл?  -
он начал снимать пальто.
   - Привет, Вэнс, - сказал я. - Не надо раздеваться. Я тебя узнал.
   Я сел, отряхнул остатки сна, потом пошел в ванную и пустил горячую  воду.
Из чемодана я достал банку растворимого кофе и пластиковую чашку. Я  насыпал
кофейный порошок в чашку и снова пошел  в  ванную  налить  воды.  Вода  была
достаточно горячей. Я присел на кровать  и  стал  пить  кофе,  не  предлагая
Вэнсу. Я же его не приглашал. Если его мучила жажда, он бы мог принести свой
кофе или, по крайней мере, свою чашку.
   - Только не кури, - попросил я, когда он достал пачку сигарет. - Я сам не
курю, и горничная может поинтересоваться, отчего  это  все  шторы  провоняли
дымом.
   Он усмехнулся и закурил.
   - Они решат, что это твоя подруга. Та, с неописуемыми волосами.
   Я встал, выбил сигарету из его пальцев и наступил на нее каблуком.
   - Я же сказал: не кури! Он взглянул на меня:
   - Полегче, Эрик.
   - Я тебя в бараний рог скручу, Вэнс, - сказал я. - Я  всегда  мог  это  с
тобой проделать.
   - Это не доказано, - сказал он тихо. - Как-нибудь надо попробовать. Но не
здесь и не сейчас.
   Я снова сел на кровать и допил свой уже вполне остывший кофе.
   - Извини, амиго, - сказал я. - У меня  была  тяжелая  ночь,  и  дым  меня
нервирует. Кроме того, я не настроен иронизировать по поводу этой дамы. Она,
знаешь ли, мертва. I
   - Мертва? - он нахмурился. - Перестрелка  в  парке?  -  Я  кивнул,  а  он
спросил:
   - И кто ее? Ты?
   - Почему ты так думаешь?
   - Я пришел в частности предупредить, чтобы ты  ей  не  особенно  доверял.
Естественно, мы не  могли  послать  тебе  такую  информацию  по  официальным
каналам. Похоже,  что  ее  отдел  тайно  расследует  факты,  содержащиеся  в
нескольких "телегах" на нее, о  чем  они  совсем  недавно  поставили  нас  в
известность.
   -   Могу   засвидетельствовать,   что    "телеги"    эти    соответствуют
действительности, - сказал я. - Но подстрелил  ее  наш  объект.  По  крайней
мере, он назвался его именем, а теперь я склонен думать, что  это  на  самом
деле был Каселиус. К сожалению, он не позволил мне  взглянуть  на  себя  при
свете, и мне кажется, что он изменил голос, когда  разговаривал  со  мной...
Это была игра в кошки-мышки, Вэнс.  Гнусно  все  это.  Они  предоставили  ей
возможность   организовать   собственные   похороны,   они   предложили   ей
поучаствовать вместе с ними в душераздирающем действе, где ей была уготована
главная роль, и заставили ее до самого последнего момента считать, будто она
просто им помогает меня дурачить. А потом они ее убили. Он ее убил.
   Это была большая шутка, и тот, кто ее придумал,  наверное,  ужасно  хотел
там лично поприсутствовать и посмеяться. Потому-то я и думаю,  что  это  был
сам Каселиус. Он бы не стал  разыгрывать  столь  сложное  представление  для
кого-то постороннего. Он бы не отказал себе  в  удовольствии  присутствовать
там лично, своими руками ее прикончить и увидеть ужас  в  ее  глазах  в  тот
момент, когда ей стало ясно, как жестоко ее облапошили.
   Помолчав немного, я сказал:
   - Думаю, он убил ее потому, что она выполнила свою функцию, а он не хотел
рисковать, оставив в живых свидетеля,  который  может  заговорить.  Утром  я
отправляюсь в Кируну вместе с вдовой Тейлора. Окажи не услугу - проверь двух
людей.
   - Постараюсь.
   - Одного я не знаю. Но она сказала, что собирается  замуж  по  завершении
срока ее здешнего пребывания, и мне кажется, что осиротевший  жених  требует
от нас некоторого внимания. Кто-то забил ей голову высокими идеалами,  чтобы
с их помощью воспользоваться ее услугами. Другой в настоящее время  называет
себя Джим Веллингтон. У меня нет доказательств существования какой-то  связи
между ним и  Лундгрен,  но  он  знаком  с  Тейлор.  Возможно,  тебе  удастся
обнаружить какую-то связь. И берегись: он прошел огонь и воду. Он не наш, но
как-то я летел с ним в одном самолете через Ла-Манш с английского  аэродрома
- дело было в конце сорок четвертого или в начале сорок пятого.  Кое-кто  из
той группы провалился, а кое-кто даже перебежал на другую сторону. Возможно,
он один из них. Мне неизвестно, что из одежды он предпочитает, но могу  дать
тебе приметы, а Мак сумеет установить дату того  полета  и  поднять  архивы,
чтобы установить, кто был мой попутчик. Скажи ему,  что  это  был  налет  на
тюрьму в Сент-Алисе. В мою задачу входила  нейтрализация  коменданта  ударом
приклада за пять минут до взрыва тюремных  ворот.  Коменданта  я  взял,  но,
кроме меня, там никого больше не оказалось, как оно обычно и, бывало в  этих
чертовых совместных операциях, и я едва унес ноги...
   Черт, что-то я разболтался.  Наверное,  это  меня  а  от  перевозбуждения
понесло. Она  ничего  собой  не  представляла,  Вэнс.  Обычная  симпатяга  в
шикарных тряпках с потугами  на  интеллект  и  моральные  принципы,  жить  в
соответствии с которыми  у  нее  просто  не  хватило  мозгов.  Одна  из  тех
глупышек, которых в два счета могут обвести вокруг пальца хитрованы, умеющие
вешать на уши таким дурочкам гуманистическую лапшу. Но мне почему-то  не  по
душе то, как она умерла, амиго. Мне оче