без
нее...
     - Как относился к славе, ну, как вел себя с другими - с товарищами, с
журналистами, просто с болельщиками - их-то, слава богу, у  него  чуть  не
весь Союз?.. Такой человек... столько лет наверху...
     - Заносчивостью не отличался, всегда ровен -  и  с  товарищами,  и  с
почитателями таланта. И с нашим братом журналистом не заискивал, но  и  не
сторонился... Дачи нет, есть "Волга", да и та по большей части загорает  в
гараже - опять-таки доподлинно известно, гараж в моем дворе,  достался  от
тетки.
     - Женщины?
     - В компаниях я его не встречал, в ресторанах -  тоже,  впрочем,  сам
там не частый гость, могу  и  ошибиться.  Наверное,  были  и  есть,  жених
завидный, хоть куда казак, - попробовал я пошутить.
     - Итак, деньги, скорее всего, не были его фетишем.  Кто  не  рискует,
тот не пьет шампанского, как говорится. К нему эта  истина  не  клеится...
Потому еще нелогичнее выглядит поступок Добротвора.
     - А может, и впрямь - самая  дешевая  провокация?  Ведь  ты  подумай,
сколько разных следов натоптали средства массовой информации  Запада,  ну,
касательно  наркотиков,  которые  Советский  Союз,  Болгария   еще   якобы
переправляют в развитые капиталистические страны с целью подрыва их  мощи,
развращения молодежи и тому подобное. Тут же торговец  зельем  -  всемирно
известный советский спортсмен!
     - Это сбрасывать со  счетов  нельзя,  согласен.  Американцы  говорят:
"кэректер ассасинейшн" - "убийство репутации". Сейчас  ищут,  чем  бы  нас
достать побольнее.  Андроповский  шок  миновал,  они  разглядели  реальную
возможность давить - ведь наверху у нас, - Власенко смолк, изучающе, цепко
впился в меня взглядом,  -  больной  человек,  как  они  пишут,  жить  ему
недолго. Раз так, ему не до далеко идущих  шагов  или  глобальных  проблем
взаимоотношений двух систем. Значит, нужно поспешить захватить плацдарм  в
политике, чтоб было о  чем  торговаться  в  будущем.  Тут  любые  средства
хороши, и спорт -  не  в  последнюю  очередь.  Ведь  обманули  они  нас  с
Олимпиадой в Лос-Анджелесе? Обманули! Весь этот пропагандистский  тарарам,
эти  мифические   террористы,   готовившие   в   потайных   штаб-квартирах
пластиковые бомбы  для  советских  спортсменов,  -  блеф,  шантаж.  Мы  же
попались на их приманку и отказались ехать на Игры. А рейгановской Америке
только это и нужно было, у них все шестерки обернулись  козырными  тузами,
потому что ни наших ребят, ни гэдээровцев в  Лос-Анджелесе  не  оказалось.
Вот и обрушился на второразрядных американских атлетов смерч  из  медалей,
позолоченных нашей  неуемной  и  неумной  амбицией  и  еще  -  откровенным
нежеланием глядеть в корень... Извините, это из другой оперы.
     Власенко потянулся к штофу с горилкой, врученной ему  в  подарок,  от
души налил в широкий толстостенный бокал из хрусталя, предназначенный  для
виски, и рывком опрокинул в рот. На лице его мускул не  дрогнул.  Поставив
бокал, он взглянул на стенные часы, свисавшие  на  длинных,  под  старину,
позеленевших  медных  цепях,  и  нажал  кнопку  на  дистанционном   пульте
управления телевизором, лежавшем  не  замеченным  мною  на  столе.  Тотчас
засветился экран, и рекламный ковбой на красавце коне смачно выливал в рот
пенящуюся золотистую  жидкость  из  серебристой  банки.  Закадровый  голос
умиленно  нахваливал  ни  с  чем  не  сравнимые  качества  "Лэббата".  Его
проникновенная  убежденность  подействовала,  и  я  непроизвольно  и  себе
щелкнул крышечкой точно такой же, как в руке ковбоя, баночки пива.
     Передавали  программу  новостей.  В  Японии   переходят   на   выпуск
принципиально новой системы видеомагнитофонов - дисковых. В Сеуле студенты
вновь отчаянно требуют отставки правительства Чон Ду  Хвана  и  полиция  с
точностью машины и с ее  заранее  установленным  ритмом  набрасывается  на
безоружных ребят...
     - Если так пойдет и дальше, то Олимпиада в Сеуле снова будет без нас,
- пробормотал я.
     - За четыре года много воды утечет, - не согласился Власенко. - Ежели
мы вновь пропустим Игры, то на Олимпиадах впору ставить крест... Во всяком
случае на том значении, кое мы придаем им.
     - И  это  станет  еще  одним  поражением  в  борьбе  за  выживаемость
человечества,  ибо  Игры,   при   всей   их   формальной   обособленности,
наитеснейшим  образом   связаны   со   всеми   общественными   процессами,
происходящими в мире...
     - Час назад, - голос диктора вдруг зазвенел  сталью,  -  монреальский
суд вынес решение по делу о  контрабанде  наркотиков  советским  боксером,
победителем  прошлогоднего  Кубка  звезд  Виктором  Добротвором.  Он   был
задержан сегодня  утром  в  аэропорту  "Мирабель"  с  двумя  тысячами  доз
запрещенного у нас лекарства.  Судья  сэр  Рональд  Бигс  учел  заявление,
сделанное   представителем   канадской   Федерации   бокса,   пригласившей
Добротвора  вместе  с  другим  советским  боксером,   Семеном   Храпченко,
участвовать в очередном розыгрыше Кубка. Федерация  обратила  внимание  по
крайней  мере  на  два  существенных  обстоятельства.  Во-первых,   Виктор
Добротвор приехал из страны, где  это  лекарство  не  является  запретным,
во-вторых, оно не предназначалось для продажи или передачи другому лицу, а
лишь  для  личного  пользования...  Прежде  чем  сообщить  вам,  уважаемые
телезрители, о решении суда, еще раз  предлагаем  посмотреть  репортаж  из
аэропорта "Мирабель", сделанный нашими специальными корреспондентами после
приземления "Боинга-747" авиакомпании "Эр-Франс"...
     Мы увидели, как спускается по  трапу  улыбающийся  Виктор  Добротвор,
машет  кому-то  рукой.  За  ним  я  обнаружил...  собственную  физиономию,
самодовольную и такую радостную, словно встречали не Добротвора, а меня.
     - Тоже мне - кинозвезда, - не удержался съязвить Власенко.
     Затем камера перенесла нас в таможенный  зал,  привлекла  внимание  к
рукам  таможенника,  ловко  открывающего  адидасовский  баул   Добротвора.
Крупно, на весь экран, - обеспокоенное, но не испуганное лицо Виктора.  Он
поворачивает  голову  и  что-то  спрашивает   у   стоящего   за   барьером
представителя канадской Федерации бокса. Вот кто  действительно  растерян,
да что там - его обалдевшее  от  свалившейся  новости  лицо  лучше  всякой
печати свидетельствует, что для него это -  полная  неожиданность,  больше
того - трагедия. Растет на обитом алюминием прилавке  гора  упаковок,  две
коробочки таможенник медленно, будто  тренируясь,  вскрывает  прямо  перед
камерой. "Да, две тысячи ампул, - вещает диктор.  -  При  помощи  нехитрой
химической  реакции,  доступной  школьнику-первокласснику,  из   лекарства
вырабатывается сильнейший  и  вреднейший  наркотик  -  эфедрин,  строжайше
запрещенный в Канаде. Употребление его, а  равно  ввоз  и  распространение
карается тюремным  заключением  сроком  до  восьми  лет.  Такая  суровость
необходима,  господа,  если   мы   намерены   и   дальше   мужественно   и
последовательно бороться против проникновения этой отравы  в  среду  наших
молодых людей. Увы, я не припоминаю случая,  когда  подобное  пытались  бы
провезти  советские  спортсмены.  Прискорбно,  но  факт,  что  человек,  в
минувшем году провозглашенный чемпионом нашей страны в полутяжелой весовой
категории,  оказался  замешанным  в  такой   грязной   истории.   Впрочем,
окончательный вердикт вынесут судьи..."
     Камера  отпечатала  на  экране   сжатые   губы   закаменевшего   лица
Добротвора...
     "Итак, судья  Бигс  огласил  приговор:  оштрафовать  мистера  Виктора
Добротвора из СССР на  500  долларов,  ввезенное  лекарство  арестовать  и
возвратить его владельцу при отбытии из  Канады.  Представитель  Федерации
бокса внес требуемую сумму, и  Виктор  Добротвор  вместе  с  ним  уехал  в
гостиницу  "Меридиен"  готовиться  к  завтрашнему  поединку  с   сеульским
боксером  Ким  Ден  Иром,  чемпионом  своей  страны  и,   как   утверждают
специалисты, наиболее вероятным чемпионом Игр ХХIV Олимпиады".
     Власенко откинулся на спинку кресла, высоко запрокинув  голову,  так,
что выдался вперед острый кадык. Почему-то вспомнился Остап Бендер и  Киса
Воробьянинов, крадущийся с бритвой  в  руке.  Я  почти  физически  ощутимо
почувствовал мгновенную, как удар молнии, острую боль, тут же  исчезнувшую
и лишь оставившую воспоминание во вдруг заколотившемся сердце. В голове же
засела мысль, и чем дальше, тем сильнее захватывала она меня, я готов  был
тут же вскочить и нестись в "Меридиен", чтобы  без  раскачки  задать  этот
проклятущий вопрос Виктору Добротвору: "Зачем?" Я понял, что не  засну  ни
сегодня ни завтра, и не  будет  мне  покоя,  пока  не  услышу  ответ,  ибо
Добротвор что-то нарушил в моей душе, сдвинул с места, и мое представление
о нем - да разве только в нем самом дело?! - о человеческой порядочности и
честности оказалось поколебленным. Нет, я не перестал верить в честность и
порядочность,  и  сто  таких,  как  Виктор  Добротвор,  не  разрушат   мою
убежденность в их незыблемой необходимости на этой  бренной  земле.  Но  я
страстно хотел увидеть, узнать, что же есть  закономерность,  определяющая
сущность человека, что служит гарантом  непоколебимости  этих  никогда  не
стареющих, определяющих нашу жизнь понятий.
     Виктор Добротвор своим поступком нанес мне  удар  в  самое  солнечное
сплетение!
     - Возьми, - сказал Анатолий, доставая из  видеомагнитофона  пленку  с
записью репортажа. - Покрути на досуге, пораскинь мозгой. Чует мое сердце,
что этим дело не закончится. Слишком просто - пятьсот долларов, и концы  в
воду. Дай бог, конечно, чтоб на этом оно и скисло, испустило дух... Ладно,
старина, хватит, расскажи лучше, что в Киеве делается, с кем  встречаешься
из наших... Я ведь уже век не ступал на Крещатик... И москвичом не стал, и
киевлянином называться не смею.
     - Я тоже не часто вижусь с ребятами, хоть и живу почти на  Крещатике,
на Десятинной. В КВО век не плавал, больше в "Динамо", это под боком, -  в
обеденный перерыв  вместе  с  абонементщиками  из  близлежащих  институтов
академии. Они еще,  бывает,  недовольство  выражают,  что  слишком  быстро
плаваю, им мешаю. Ну, что тут скажешь! Не откроешь же рот  да  не  станешь
первому встречному-поперечному сообщать, что ты - призер Олимпийских  игр,
экс-чемпион и экс-рекордсмен... И на том спасибо, что пускают в бассейн по
старой памяти - без пропусков и абонементов.
     - Как Люси?
     Я невольно взглянул на Толю. Нет, время не изгладило прежнее чувство:
по тому, как оживился  он,  как  собрался,  словно  на  старт  вышел,  как
непроизвольно сжались кулаки и загорелись глаза, я догадался  -  Люська  в
его сердце, и чем дальше, тем крепче память, дороже воспоминания.
     Я живо представил, как ехали  мы  однажды  в  Москву  на  сбор  перед
чемпионатом Европы. Люси, как звал ее  Власенко,  была  настоящая  пагуба:
высокая, длинноногая, какая-то утренне свежая, от ее карих  озорных  глаз,
лукаво  прищуренных,  когда  она  играла  в  серьезность,   в   солидность
(как-никак - чемпионка и рекордсменка  мира,  наша  "золотая  рыбка"),  на
сердце становилось беспокойно, и хотелось что-нибудь отмочить,  чтоб  дать
выход дивной энергии, рожденной этим  взглядом.  Люська  знала,  что  Влас
втюрился по уши, и с женским непорочным эгоизмом не упускала случая,  чтоб
еще и еще напомнить ему об этом. И в счастливом  ослеплении  молодости  не
разглядела, как перегнула палку: Влас тоже  был  человеком-кремнем  (я  об
этом  догадался  значительно  позже),  он  не  мог  допустить,   чтоб   им
пренебрегали. Люси флиртовала налево и направо (она была чертовски красива
и идеально сложена) и крутила им, как ванькой-встанькой. Люська не  учуяла
опасности - она слишком уверовала в свое  могущество,  да,  видимо,  и  не
чувствовала к Толе того, что чувствовал он к ней. Они  расстались,  и  оба
так и не достигнув личного счастья. Люси, хоть и выскочила замуж, детей не
завела и медленно старела, морщилась, словно усыхающий  красавец  гриб  на
солнце, как определил я ее состояние. Власенко же, как мне было  известно,
тоже не слишком преуспел в личной жизни: за границей он  чаще  перебивался
один - жена предпочитала Москву.
     - Люси уже  кандидат  наук,  преподает  в  КИСИ,  глядишь,  возьмется
заведовать кафедрой. Волевая женщина, - как можно индиферентнее отвечал я,
не хотелось травить душу Анатолию.
     - Как живет, скажи...  Да  брось  ты  эти  штучки-дрючки!  Не  вороши
старое. Миражи юности... - Он безбожно врал, я это видел, но Влас  не  был
бы Власом, ежели б позволил кому-то заглянуть к себе в душу,  а  тем  паче
пожалеть, посочувствовать. Он ненавидел жалость!
     - Парадная сторона - в полном порядке  и  блеске.  Люси  не  утратила
авторитета после ухода из плавания. Что касается личного, тут я пас, мы  с
ней здравствуй - до свиданья, не больше.
     - Эх, вернуться бы лет на двадцать назад, чего натворил бы  Власенко!
- лихо воскликнул Анатолий и снова потянулся к штофу.  Легко  налил  треть
бокала и так же легко, не поморщившись, выпил. - Ты завтра в Штаты?
     - Задержусь, чтоб не крутиться  по  самолетам,  -  послезавтра  будет
оказия прямо до Лейк-Плэсида.
     - Лады.
     Я понял, что мне пора, потому что Люси  уже  появилась  в  затененном
углу у окна, и мне почудился ее смех,  и  воспоминания  начинают  обретать
осязаемые формы. Нет, что б там не твердили реалисты, ничего в этой  жизни
не исчезает бесследно...
     - На обратном пути, ежели сможешь, задержись на денек-другой, съездим
в горы, лыжи у меня есть. Ты  ведь  тоже  сорок  третий  носишь?  Ну,  вот
видишь... Бывай, старина!
     Мы обнялись как прежде, когда  случалось  поздравлять  друг  друга  с
победой, постояли молча, каждый думая о своем, и я бегом спустился вниз  с
пятого этажа старинного особняка на монреальском Холме, и  вечер  встретил
меня мелким туманистым дождем, приятно облизавшим разгоряченное лицо.
     Я не прошагал и пяти метров, как засветился зеленый огонек такси.
     - В "Меридиен"! - бросил я, плюхаясь на заднее сидение.



                                    3

     Отъезд назначили на 6:30. Вещи были давно  сложены,  и  я  предавался
редкому  состоянию  ничегонеделания.  По  телевизору  по  одной  программе
крутили оперу, по другой - фильм из  жизни  "дикого  Запада",  прерываемый
американской рекламой, по третьей - очередной урок "университета  домашней
хозяйки"... Читать не тянуло, газеты же давно просмотрены: ничего нового к
"делу Добротвора" не прибавилось.
     Свой первый бой с южнокорейским боксером Виктор  выиграл  потрясающим
нокаутом в первом же раунде, и комментаторы на разные лады расписывали его
манеру вести бой. Я видел поединок - впрочем, какой там  поединок:  спустя
тридцать одну секунду после начала боя Добротвор поймал  уходящего  вправо
корейца хуком снизу в челюсть и бедняга рухнул как подкошенный. Мне  стало
жаль корейца - такие удары не  проходят  бесследно,  а  до  Олимпиады  еще
далеко, и если "надежда Сеула" попадет в такую переделку еще разок, как бы
ему досрочно не перейти в разряд спортивных пенсионеров,  если  таковые  у
них имеются, понятно.
     У Виктора на лице тоже не слишком много  радости.  Больше  того,  мне
показалось, что в этот неожиданный удар он  вложил  совсем  несвойственную
ему ярость, точно перед ним находился не спортивный друг-соперник, а враг,
глубоко оскорбивший его.
     Наша вчерашняя встреча с ним  в  "Меридиене"  оказалась  на  редкость
бесцветной.
     Добротвор не удивился, увидев меня, входящего к нему в  номер,  -  он
как раз выбрался из ванны и стоял передо мной в чем мать родила.
     - Привет!
     - Здравствуйте, Олег Иванович! Извините, я сейчас! - Он возвратился в
ванную комнату, вышел вновь уже в халате.
     - Отдыхаешь?
     - Завтра на ринг... Нужно привести себя в порядок.  -  Его  будничный
тон, спокойствие, точно ничего не стряслось и не стоял он перед  судьей  в
окружении двух полицейских в форме, взвинтили меня.
     - Что же ты можешь сказать? - без обиняков потребовал я.
     - Вы о чем, Олег Иванович?
     - О суде, о наркотиках, разве не ясно?
     - Почем я знаю, что  вас  интересует?  Обычно  спортивные  журналисты
пекутся о нашем самочувствии и радуются победам, не  так  ли?  Если  вы  о
лекарстве, так яснее не бывает. Я на суде показал:  в  личное  пользование
вез. Могу добавить, так сказать,  из  первых  рук  новость:  Международная
федерация бокса, куда обратились представители  стран,  участники  которых
тоже представлены в моей весовой категории, разъяснила, что снадобье это в
число запрещенных федерацией допинговых средств не входит. Вопрос снят...
     - Нет, Виктор, не снят! Две тысячи ампул стоимостью  в  десять  тысяч
долларов - в личное пользование?
     Добротвор и бровью не повел.
     -  Почему  же  десять?  Если  по  рыночным  расценкам,  так  сказать,
розничным, все пятьдесят, ни монетой меньше. Это мне сообщил один доброхот
из местных репортеров. Я ему и предложил купить товар гамузом, за полцены,
глядишь, и приработок будет поболее, чем за статейки в газете... -  Виктор
явно блефовал и не скрывал этого. "Да он еще издевается надо  мной!"  -  с
нарастающим возмущением подумал я.
     - Витя, - как можно мягче сказал я, уразумев наконец, почему  он  так
агрессивен, - Витя, я ведь не интервью у тебя  беру  и  не  о  проявлениях
"звездной болезни"  собираюсь  писать...  Просто  мне  горько,  невыносимо
горько становится, когда подумаю, как ты  будешь  глядеть  людям  в  глаза
дома... Ведь на каждый роток не набросишь платок... Ты на виду, и тебе  не
простят и малейшей оплошности... Как же так?.. Что же случилось  с  тобой,
Витя?
     - И на старуху бывает проруха... Какой же я дурак...  -  вырвалось  у
него.
     - Ты о чем, Виктор?
     Но Добротвор вмиг овладел собой. Правда, в голосе его уже  не  звучал
издевательски насмешливый вызов,  он  стал  ровнее,  обычнее,  но  створки
приоткрывшейся было раковины снова захлопнулись.
     - Нет нужды беспокоиться, дело закрыто,  наука,  конечно,  будет.  Из
Москвы летел, купил лекарство для приятеля в Киеве - он астматик, без него
дня прожить не может. Как говорится: запас беды не чинит... Так я товарищу
из консульства нашего - он ко мне приезжал (Власенко был  у  Добротвора  и
мне ни слова?!) - и сказал, такая версия и будет...
     - Я ведь по-человечески, по-дружески, Виктор, а  ты...  Мне-то  зачем
лапшу на уши вешать?..
     - Так надо, Олег Иванович. - Голос его неумолимо грубел. -  Извините,
мне завтра драться...
     Возвратившись в гостиницу,  я  попросил  у  портье  видеокассетник  в
номер. Не успел снять плащ, как  принесли  новенький  "Шарп".  Я  поставил
кассету,  сунутую  Власенко,  и  несколько  раз  просмотрел  репортаж   из
аэропорта. Нового выудить мне так и не удалось, но что-то смутно волновало
меня, и это  непонятное  волнение  раздражало.  Что-то  было  там,  я  это
улавливал подспудно, но что, никак понять не мог. Я проанализировал каждое
слово диктора, репортера,  вновь  и  вновь,  возвращая  пленку  к  началу,
вглядывался в выражения лиц Добротвора, таможенника,  полицейских,  словно
надеялся прочесть на них скрытые, невидимые письмена. Но,  увы,  лица  как
лица. Равнодушное, привычное к подобным открытиям  чернобородое  цыганское
лицо таможенника - человека и не пожилого, но и не  молодого,  лет  38-40,
борода придавала ему солидность.  Два  полицейских  как  близнецы:  одного
почти баскетбольного роста, дюжие ребята, оба безбородые и безусые -  тоже
не излучали особых эмоций. Репортер? Много ли  разглядишь,  когда  человек
просто-таки приклеился к глазку видеокамеры?
     И вдруг - стоп!
     Парень-осветитель с двумя мощными лампами. Он находился на отшибе,  в
самом углу кадра, и я долгое время  не  обращал  на  него  внимания.  Даже
толком не разглядел лицо.
     Меня поразило другое: его спокойствие и заранее занятое  место  слева
от таможенника -  свет  падал  на