.
     - Наверняка! Итак, мы славно провели время в светской беседе. Фрэд не
предлагал мне ни контракта, что, честно  вам  скажу,  крепко  разочаровало
меня, ни вообще не рисовал  никаких  радужных  перспектив.  Просто  эдакий
светский треп, и я  даже  пожалел,  что  потратил  время  попусту.  Так  и
распрощались ни с чем, когда он довез меня до нашей  с  матерью  хибары  в
районе порта. Я продолжал тренироваться, мать все  болела  -  у  нее  была
тяжелая,  неизлечимая  форма  астмы,  деньги,  что  я  выручал  от   своих
выступлений, почти целиком уходили на лекарства.  Чтоб  не  окочуриться  с
голоду, стал тыкаться в профессиональные клубы, предлагая свои услуги,  но
неожиданно повсюду получал отказ, едва называл свое имя. Это действительно
было для меня неожиданным, ведь еще недавно ко мне подкатывалось несколько
менеджеров,  не  первого  сорта,  ясное  дело,  но   все   же   достаточно
авторитетных, предлагая свои услуги. Тогда я  отказывал  им,  теперь  они,
точно сговорившись, начисто отвергали мои притязания. Я залез в  долги  по
уши, но наша любительская федерация ничем не могла мне помочь. Тогда решил
бросить бокс и искать себе занятие понадежнее. Поеду, решил,  в  последний
раз выступлю на турнире в Москве - и гуд бай, мистер Бокс!  Вот  тут-то  и
появился человек от Маклоугли, привет от него передал. Спросил, не хочу ли
я заработать, хорошо заработать. "Как?" - без лишних расспросов  ухватился
я за предложение, потому что дошел до ручки - вот-вот могли нас с  матерью
вышвырнуть из квартиры. "Захватишь с собой  немного  "снежка",  у  русских
контроль на это дело слаб, у них наркотиков как бы не  существует,  и  они
свято верят в это, значит, риска -  ноль,  -  сказал  посланец  Фреда  так
просто, будто речь шла о сущем пустяке, а не о  деле,  за  которое  вполне
можно схлопотать лет десять тюрьмы. - Вернешься, пять кусков - твои".  Мне
бы рявкнуть "нет!" да  взашей  выгнать  этого  современного  данайца...  Я
сказал ("нет", но оно прозвучало как "да". "Нет,  -  сказал  я,  -  деньги
вперед". - "Хорошо, - согласился тот. - Половину сейчас,  вторую  -  после
возвращения и получения сигнала, что передача достигла адресата". На том и
порешили...
     - Когда это было? - спросил я.
     - Кажись, в восемьдесят втором, в конце лета...
     - Вы взяли передачу?
     - Взял, перевез без всяких забот. У вас на таможне  вообще  никто  не
спросил, что в чемоданах. Цветы, приветствия... Мне даже  как-то  совестно
стало  на  душе:  привез  страшный  яд,  у  нас  я  насмотрелся   на   его
последствия...
     - И тем не менее привезли...
     - Но я себя успокоил быстро: раз русским это нужно, значит, пусть они
сами и решают собственные проблемы...
     - Гениальное решение, ничего не скажешь. - В груди у  меня  нарастала
волна ненависти к этому  хлысту.  А  я  еще  его  пожалел:  мать  больная,
бедность...
     - Самое простое, какое только можно придумать,  сэр.  -  Без  всякого
сожаления или раскаяния в голосе подтвердил Тэд. - Не успел отабориться  в
отеле,  как  телефонный   звоночек.   Эдакий   игривый   девичий   голосок
поинтересовался, кстати, на довольно-таки приличном английском, не буду ли
я так добр пригласить мистера Рейгана. Я ответил, что мистер Рейган правит
в Штатах и что она ошиблась адресом. Девица извинилась и положила  трубку.
То был условный код, засвидетельстовавший, что меня ждут.
     Проваландался в ожидании два дня, никто так и не подвалил ко  мне.  Я
тренировался, перезнакомился  с  боксерами,  с  вашими,  мистер  Романько,
тоже... - Тэд сделал паузу.  Я  сжался,  точно  хотел  провалиться  сквозь
землю, потому что понял: сейчас он назовет имя Виктора Добротвора...
     Я не выдержал:
     - Вы познакомились с Виктором Добротвором?
     - В первый же день! Я передал  ему  привет  от  Джона  Микитюка,  его
канадского знакомца. Славный парень! Затаскал меня по Москве, даже в музей
завел...
     - Вы попросили, чтоб он привез вам лекарство для больной матери...
     - Какое еще лекарство?
     - Эфедрин. Тот, с которым его задержали в аэропорту "Мирабель"?
     - Еще чего! Добротвор в этой игре не участвовал, не-е... Так я  лучше
по порядку, хорошо?
     - Давайте. - Я плохо слышал,  что  рассказывал  Макинрой,  но,  слава
богу, "Сони" работал исправно и надежно.
     - Он  объявился  в  последний  день,  в  день  финала,  когда  я  уже
подумывал, как бы избавиться от  "подарка".  Не  везти  же  его  назад:  в
"Мирабель" меня бы мгновенно сцапали... Когда перед самым выходом на  ринг
я отключился, собираясь перед боем, явился тот, кого я и  ждать  перестал.
"Привет, Тэд! - сказал он. - Чтоб у тебя легче было  на  душе,  отдай  мне
"снежок". Я ожидал кого угодно, но только не  этого  парня...  Ведь  через
несколько минут мы должны были встретиться с ним на ринге...
     - Кто?
     - Нет, не Виктор Добротвор. И слава  богу,  что  не  он!  Виктор  мне
нравился больше других. Добрый, чуткий...
     - Кто?!
     - Его звали Семен Храпченко, с  ним  я  не  обмолвился  до  этого  ни
словом... какой-то насупленный... может, оттого что мы выступали  в  одной
весовой категории, но я не испытал к нему прилива чувств... А он же в этот
момент, когда я передавал ему "подарочек", просто-таки трясся  от  страха.
Хотя, думаю, брал не в первый раз... - Тэд Макинрой продолжал говорить, но
я ничего не слышал и не видел,  я  оглох  и  потерял  способность  реально
мыслить, и мозг нес какой-то бред, точно в ЭВМ взяли да  засунули  нарочно
перепутанную программу.
     Не Виктор - Храпченко?
     Но почему же тогда в Монреале арестовали Добротвора?  Чего  же  тогда
стоят слова Храпченко, приведенные в той статье?
     Меня спас Тэд, догадавшийся, что творилось у меня на сердце.
     - И та злосчастная передача, из-за которой  и  случился  монреальский
сыр-бор, была храпченковская. Ему приказали - кто и как не знаю,  не  буду
гадать, наверное, те, кто  получал  "снежок",  -  подложить  это  добро  в
спортивную сумку Добротвора. Что  и  сделал  Храпченко  в  самолете,  ведь
сумки-то у них, если вы помните, совершенно одинаковые.
     Погоди,  погоди...  Я  увидел  ярко  освещенный  таможенный  стол   в
"Мирабель", два адидаса, длинные и вместительные, что твой сундук,  сумки,
стоявшие рядышком, - распахнутая на всю чуть ли не полутораметровую  длину
добротворовская и намертво  затянутая  молнией  -  храпченковская.  К  ней
таможенник  даже  не  притронулся,   точно   знал   наверняка,   что   там
ничегошеньки, кроме спортивных причиндалов, нет. НЕТ!
     - Вот только до сих пор в толк не возьму, почему это все случилось  в
аэропорту, а не в гостинице, не в номере Добротвора,  куда  я  должен  был
явиться, а вслед за мной - полиция. Его должны были задержать при передаче
наркотиков  со  всеми  вытекающими  из  очень  суровых  канадских  законов
последствиями за такие дела...
     - Друг Виктора  Добротвора...  Настоящий  друг,  -  подчеркнул  я,  -
позвонил в полицию и в редакции газет. Это  -  единственное,  что  он  мог
сделать доброго для Виктора. - Я не стал называть имя Джона Микитюка.
     - Так вот в чем  разгадка...  Спасибо  тому  человеку,  что  он  хоть
частично снял грех с моей души... Вы можете спросить, как я  докатился  до
такой жизни...
     - Это понятно и без ваших оправданий. Ты согласен, Яша?
     - Подонок...
     - Вы правы - подонок. Но когда на шее человека затягивается петля, он
хватается за соломинку, чтоб не задохнуться. Попробуйте это уразуметь.
     - Человек должен оставаться человеком, а не превращаться в  скота!  -
заорал Сузуки, удивив даже меня этим взрывом возмущения.
     - Тэд, проясните одну деталь. Как вы очутились в тюрьме?
     - Меня наказали за драку на улице. Это было в  тот  же  вечер,  когда
Виктора  арестовали  в  аэропорту,  и  я  нутром  уразумел,  что  операция
сорвалась и мне несдобровать. Мне позвонили, вызвали на улицу, и не  успел
я выйти, набросилось трое. Я и ударить-то не успел, как откуда ни возьмись
- полицейский патруль. Да что там гадать - меня просто-напросто упрятали в
тюрьму, чтоб не проболтался... Я поверил им, что так нужно, и  не  слишком
огорчился... Верил, что не  оставят  в  беде  мать.  А  она  скончалась  в
страшных муках, одна, без лекарств, брошенная на произвол судьбы...  Когда
меня выпустили из тюрьмы, я смекнул:  теперь  мой  черед...  Купил  первые
попавшиеся документы и удрал подальше... Но, видимо,  не  слишком  далеко,
раз вы разыскали...
     - Непонятно, Тэд, лишь одно: зачем  понадобилось  это  "переодевание"
сумок,  в  чем  провинился  Виктор?  Ему  предлагали  тоже  участвовать  в
контрабанде, а он отказался - или как?
     - Кому-то  нужно,  очень  нужно  было  запачкать  грязью  его  имя  -
Добротвор ведь великий спортсмен, и его знали в мире...
     - Минутку, Тэд. Это ваши домыслы или  для  такого  заявления  имеются
веские основания?
     - Имеются, - после некоторого  колебания  ответил  Макинрой.  -  Фред
Маклоугли поделился со мной однажды радостью - он к тому времени ничего не
скрывал от меня, доверял. Так вот, он  как-то  похвастал,  что  начинаются
преотличные времена для тех, кто любит спорт.  Тогда  я  доподлинно  знал,
какой он любит спорт и что любит  в  нем,  и  потому  не  сомневался,  что
затевается очередная пакость. Пакость, - это я говорю сейчас. Тогда я  был
одним из них и мыслил так, как  они.  Это  было  за  год  до  Олимпиады  в
Лос-Анджелесе. Создали комитет, или совет, не знаю точно, это держалось  в
секрете. Туда вошли такие, как Фрэд, с одной  стороны,  с  другой  -  люди
поважнее, из другой парафии...  -  Рассказчик  умолк.  Мы  с  Сузуки  тоже
молчали.
     - Из ЦРУ, - твердо, точно решившись на что-то очень важное для  себя,
сказал Тэд. - Это  объединение  ставило  целью  не  допустить  русских  на
Олимпиаду в Америку, а  в  дальнейшем  вести  дело  на  развал  Игр  путем
коммерциализации, допуска профессионалов, приручения спортивных "звезд"  с
помощью  спонсоров  и  неофициальных  гонораров.  Я  видел   Фрэда   после
Лос-Анджелеса - он пребывал на седьмом небе  от  счастья...  Что  касается
наркотиков, то в профессиональном спорте они уже приносят немалые барыши.
     - Выходит, на очереди у них таки любительский спорт? -  спросил  Яша.
Он был всерьез расстроен, грустен. Для  него  это  оказалось  открытием  в
полном смысле слова, открытием вдвойне  тяжелым,  потому  что  Сузуки  был
искренним спортивным болельщиком.
     - Он давно уже на очереди, - подтвердил Тэд. - Если у вас больше  нет
ко мне вопросов, то могу ли я попросить вас об одолжении?
     - У меня нет.
     - У меня - тем более, - сказал Яша.
     - Тогда прошу вас не публиковать ваши статьи раньше, чем  спустя  две
недели.  За  это  время  я  успею  закопаться   поглубже,   где-нибудь   в
южноамериканской сельве... И  не  сообщайте,  что  я  направился  в  Южную
Америку. Прошу вас, я хочу жить... - едва слышно  закончил  Тэд  Макинрой,
бывший боксер и некогда честный человек, не сумевший удержаться от первого
пагубного шага. Вслед за ним последовали другие, в результате чего вряд ли
кто взялся бы сейчас поручиться за его жизнь.
     Меня же поразило другое: он сказал больше, чем я просил его.
     - Вы, Тэд, выложили много такого, чего и не было в  моем  вопросе.  И
тем значительно усугубили свое положение. Чем вызвана такая откровенность?
     - Да, я упал, и упал очень низко, господа.  Но  я  многое  передумал.
Потому-то и сказал вам все, что знал. Виктор Добротвор,  взявший  на  себя
вину предавшего его товарища, сыграл в таком  решении  тоже  не  последнюю
роль...
     Такаси вызван такси, снова подкрасил физиономию Тэда Макинроя и  увез
его в порт. Мы с Яшей решили, что провожать его не только нет смысла, но и
было бы слишком большой честью.



                                    8

     Универсиада подходила к концу.
     Как-то, выходя из гимнастического  зала,  где  только  что  закончили
выступления  гимнастки  и  счастливые  девчонки  из  сборной  СССР  дружно
по-бабьи плакали в коридоре, я поймал себя на мысли, что немножко  завидую
им. Это были такие искренние, светлые и очищающие  слезы  радости,  что  я
действительно позавидовал им - беспредельно  уставшим,  выложившимся,  как
говорится,  до  дна.  Они  еще  даже  не  осознали,  что  золотые   медали
принадлежат им, и в Москве  их  ждут  почести,  и  они  смогут  заикнуться
наконец-то о повседневных  своих  проблемах  и  заботах,  с  коими  -  это
доподлинно известно - к начальству без вот  таких  достижений  и  соваться
незачем. В их незавидном положении великовозрастных (а ведь самой  старшей
едва минуло 20) спортсменок, вытесненных из главной, национальной  сборной
страны юными отчаянными сорвиголовами, чья смелость, как  и  беспредельное
доверие к тренеру, заменившему и отца, и мать, и школу, не ведала  никаких
границ, Универсиада была настоящим эликсиром спортивной молодости. Без нее
они давно были бы списаны окончательно и бесповоротно, и слава богу,  если
нашлось бы в их жизни дело, на какое можно сразу переключиться, порвав  со
спортом, чтобы  не  разорвать  себе  сердце  неизбывной  тоской  по  таким
прекрасным, таким счастливым дням...
     И еще решил, что мне нравятся эти состязания  именно  по  причине  их
взрослости, что здесь на Универсиаде, - женская гимнастика, а не  детская,
здесь - женское плавание, а не состязание бездумных первоклассниц... И как
бы  не  утверждали,  что  спорт  способствует  более  быстрому  созреванию
личности,  это  ускорение,  увы,  несет  в  себе  такие  опасные   задатки
психологического рака, что, право же, не грех задуматься:  справедливо  ли
нам, взрослым, умудренным опытом  людям,  бросать  в  раскаленное  горнило
страстей чистые, мягкие, доверчивые души мальчишек и  девчонок,  на  авось
надеясь, что они не сломаются и не будут потом всю долгую  жизнь  недобрым
словом вспоминать свое "золотое" детство...
     Я  медленно  двинулся  по  аллее,  ведущей   из   Дворца   спорта   к
пресс-центру. Сфотографировался от нечего  делать  в  обнимку  с  плюшевым
красноголовым журавлем, расхаживавшим среди зевак,  собравшихся  у  выхода
поглазеть на гимнасток, дал пару автографов.
     Парило, небо в какой уж раз за день затягивали не слишком мрачные, но
обильные дождевые тучи. Идти в  пресс-центр  тем  не  менее  не  хотелось:
изрядно надоел ритуал, который ты начинал исполнять, стоило лишь  показать
охраннику ладанку и переступить порог. Пройдя вдоль стеллажа и набрав кучу
протоколов, сообщений и уведомлений,  во  множестве  поступавших  сюда  из
самых разных служб и  организаций  -  от  очередного  запрещения  пожарной
охраны  не  курить  в  неположенных  местах  до  приглашения  на   брифинг
представителя сеульского ООК - Организационного олимпийского  комитета,  -
ты направишься к одной из  машинок  фирмы  "Бразерс"  с  русским  шрифтом.
Вывалив всю эту макулатуру на стол, за работу садиться не  спешишь.  После
жары тебя бросает в дрожь от переохлажденного воздуха.  Потому-то  сначала
нужно сходить к автоматам, разливавшим чай или кофе, а заодно  потолкаться
среди пишущей братии - глядишь, набредешь на свежую  информацию,  пока  не
спеша прихлебываешь крепкий двойной кофе.
     Лишь после этого можно было  усаживаться  за  машинку,  чтобы  начать
работу, изредка прерываемую на минуту-другую, чтоб взглянуть  на  один  из
трех экранов телевизоров, что стояли вдоль стены на высоких подставках.
     Со времени отъезда Тэда Макинроя  на  "Еугении  С"  минуло  несколько
дней, и тревога постепенно ушла из сердца,  и  я  уже  не  оглядывался  по
сторонам, прежде чем свернуть в темную улочку, что вела к моей  гостинице,
и не ходил, прижимаясь к стенам домов, прислушиваясь  к  "голосу"  каждого
автомобиля, нагоняющего тебя.
     С Яшей мы виделись почти ежедневно, он тоже, как я догадался,  первые
дни чувствовал себя  не  в  своей  тарелке  и  не  слишком  был  уверен  в
собственной  безопасности.  Но  теперь,  как  и  я,  избавлялся  от  этого
комплекса. Однажды  я  столкнулся  и  с  Такаси  -  он  сидел  на  трибуне
теннисного стадиона и отчаянно  болел  за  соотечественницу,  сражавшуюся,
правда, без особого успеха, с американкой, известной  в  недавнем  прошлом
"звездой". Он не заметил меня или сделал вид,  что  не  заметил,  и  я  не
подошел к нему, рассудив, что вряд ли наша встреча добавит что-то новое  к
тому, о чем мы оба хорошо осведомлены.
     Зато Серж Казанкини чуть не ежедневно вылавливал меня в  пресс-центре
и, привязавшись, как собачонка,  послушно  тянулся  вслед  за  мной  -  на
гимнастику так на гимнастику, на легкую атлетику так на  легкую  атлетику,
куда угодно, хоть к черту на кулички, как признался он однажды.
     Ему было отчаянно скучно на Универсиаде, потому что передавать он, за
исключением одной  информации  о  пресс-конференции  сеульской  делегации,
ничего не передавал. "Франс Пресс" Универсиада не интересовала.
     - Если б не ты, Олег, загнуться бы мне с  тоски,  -  признался  Серж,
когда я однажды попытался отшить его,  ссылаясь  на  невообразимо  большой
объем роботы. - Ты работай, а я возле тебя тихонько посижу,  ну,  не  гони
меня...
     Что тут скажешь? Я не мог обидеть его, хотя этот постоянный хвост мог
изрядно надоесть и человеку куда более сдержанному. Но я  терпел  Сержа  и
даже по его просьбе составлял ему  компанию  в  пресс-баре,  где  подавали
японское виски "Саппоро"  -  о  качестве  его  мог  судить  лишь  со  слов
Казанкини, а тот был не слишком вежлив по отношению к  подношениям  фирмы,
бесплатно угощавшей журналистов ежедневно с 18:00  до  20:00  по  местному
времени. Я  не  стал  посвящать  Сержа  в  перипетии  истории  с  Виктором
Добротвором, хотя однажды обмолвился, что Виктор - чист, как стеклышко,  я
докопался до истины и теперь жду не  дождусь,  когда  возвращусь  в  Киев,
изложу все это на бумаге и добьюсь,  чтоб  статью  опубликовала  та  самая
газета, что так поиздевалась над ним после возвращения из  Монреаля.  Серж
не стал доискиваться до деталей, ибо, судя по всему, та давняя история для
него давно стала действительно историей, но тем не менее резонно заметил:
     - Ты тоже не  слишком-то  кати  бочку  на  коллег.  Они  пользовались
официальной информацией, и  тут  они  чисты  перед  собственной  совестью,
согласись. Если мы станем дожидаться, когда вскроются какие-то детали, - и
вскроются ли они вообще? - товар безнадежно устареет...
     - Наверное, ты прав. Хотя по мне лучше десять раз отмерить, чем  один
раз отрезать... по  живому.  Верить  нужно  человеку,  его  прошлому,  его
послужному списку, что ли, ну, конечно, не в канцелярском  значении  этого
слова... жизненному послужному списку... Никогда не взрастет чертополох из
ничего. А у Виктора ведь была такая незапятнанная биография!
     - Никто не знает, что делается в душе.  Снаружи  -  ангел,  а  внутри
давно сидит дьявол...
     - Молиться нужно чаще!
     - Да вы ведь русские - безбожники?
     - Молиться нужно правде. Всю жизнь!
     - О ля-ля! - ехидно  рассмеялся  Серж.  -  О  ля-ля,  мой  друг,  так
нетрудно и лоб расколотить!
     - Лучше лоб разбить, чем совесть.
     - Нет, твой максимализм не знает предела, и я выхожу из спора. Пароль
к жизненной истине есть терпимость и  еще  раз  терпимость  -  к  себе,  к
другим, к врагам и друзьям.
     - Нет, Серж, пароль к истине - правда.  И  только  правда,  какой  бы
тяжелой порой она не оказывалась для человека...
     Серж было дернулся, намереваясь заспорить,  но  мгновенно  передумал.
Уткнул нос в бокал с "Саппоро" и смаковал  напиток,  столь  поносимый  им,
когда кончалось объявленное фирмой бесплатное время.
     Я подумал, что как ни трудно было Виктору все это  время,  но  теперь
уже близок час истины и его доброе имя вновь будет чистым и незапятнанным.
Я предвкушал, как зайду в кабинет  к  Савченко,  сяду  в  кресло,  попрошу
Валюшу - его секретаршу - никого не