воих сегодняшних встречах. Выслушав меня,
Джудит проговорила:
   - Запутанное дело.
   - По-моему, я только скребу по поверхности.
   - Думаешь, миссис Рэнделл сочинила про тот чек на три сотни?
   - Возможно.
   Вопрос  Джудит  ошеломил  меня.  Я  вдруг  понял,  что  не  поспеваю   за
стремительным развитием событий. Я не обдумал  то,  что  уже  произошло,  не
рассортировал факты, не сложил их  воедино.  Я  понимал,  что  в  деле  есть
неясности и закавыки, причем немало, но пока  не  имел  случая  как  следует
поразмыслить о них.
   - Как там Бетти?
   - Неважно. В сегодняшней газете напечатали статью...
   - Правда? Я не видел.
   -  Маленькая  заметочка.  Арест  врача  за  незаконный   аборт.   Никаких
подробностей, только имя. Бетти пару раз звонили какие-то психи.
   - Что, плохо дело?
   - Да ничего хорошего. Теперь трубку снимаю я.
   - Молодчина.
   - Бетти храбрится и пытается вести себя так, будто ничего  не  случилось.
Не знаю, правильно ли  она  делает,  только  у  нее  ничего  не  получается.
Обыденная жизнь разладилась бесповоротно.
   - Ты пойдешь к ней завтра?
   - Да.
   Я остановил машину в тихом жилом квартале Кембриджа, недалеко от  местной
городской больницы. Это был красивый район, застроенный старыми  деревянными
особняками; вдоль булыжных тротуаров росли клены. Кембридж  во  всей  красе.
Когда я вылезал из машины, к нам подкатил Хэммонд на своем мотоцикле.
   Нортон Фрэнсис Хэммонд III - надежда медицины. Правда, сам  он  этого  не
знает, и слава богу. Будь иначе, он превратился бы  в  совершенно  несносную
личность. Родился Хэммонд в Сан-Франциско,  в  семье,  которую  он  называет
"поставщиками  первоклассного  товара".  Выглядит  он  как  ходячая  реклама
калифорнийского образа жизни. Нортон высок ростом, белокур, загорел и  очень
хорош собой. К тому же  он  прекрасный  врач  и  уже  второй  год  учится  в
ординатуре в Мемориалке,  где  его  ценят  столь  высоко,  что  не  обращают
внимания на такие мелочи, как длинные, до плеч, волосы  и  лихо  закрученные
пышные усищи.
   Главное достоинство Хэммонда и немногочисленных молодых врачей,  подобных
ему, состоит в том, что они ведут борьбу с косностью,  не  восставая  против
старой профессиональной элиты. Хэммонд  не  стремится  шокировать  кого-либо
своей шевелюрой, образом жизни или мотоциклом. Ему просто  глубоко  плевать,
что подумают другие врачи. Благодаря такому отношению к жизни его  никто  не
осуждает. В конце концов, он знает свое дело. И даже если другим  врачам  не
нравится его внешний облик, никаких причин жаловаться на Хэммонда у них нет.
Вот он и живет себе спокойно. Да еще и занимается  преподаванием,  поскольку
это входит в ординаторские обязанности. А значит, он  оказывает  влияние  на
молодежь. Вот почему Хэммонд - надежда медицины.
   После Второй Мировой  войны  врачевание  претерпело  огромные  изменения.
Обновление шло как бы двумя волнами. Сначала, в  первые  послевоенные  годы,
бурно  расцвели  наука,  технологии  и  методики.  Врачи   стали   применять
антибиотики, потом разобрались в электромагнитном балансе организма, изучили
строение белка и работу генов. Достижения эти хоть и лежали главным  образом
в сфере  науки  и  технологии,  но  они  до  неузнаваемости  изменили  облик
практической, прикладной медицины. До 1965  года  три  из  четырех  наиболее
распространенных  групп  лекарственных  средств  -  антибиотики,  гормоны  и
транквилизаторы - оставались главными новациями послевоенных лет.  Четвертая
группа, анальгетики, была представлена в основном старым  добрым  аспирином,
синтезированным в 1853 году.  Аспирин  -  одно  из  чудес  фармацевтики.  Он
снимает боль, отеки, лихорадку  и  аллергию,  и  при  этом  никто  не  может
объяснить механизм его действия.
   Вторая  волна  перемен  -  явление   относительно   недавнее   и   скорее
общественное, нежели технологическое. Оно связано с социальной  медициной  и
государственным врачебным обслуживанием, которые  превратились  в  серьезную
помеху. С ними надо было  бороться  как  с  раком  или  сердечно-сосудистыми
заболеваниями. Некоторые врачи считали, что  государственная  медицина  хуже
любого рака, и кое-кто из  молодых  коллег  разделял  это  мнение.  Но  было
совершенно ясно, что, нравится это врачам или  нет,  им  придется  оказывать
более качественную медицинскую помощь  гораздо  большему  числу  людей,  чем
когда-либо прежде.
   Казалось бы, новаций следовало ждать именно от молодежи. Но в медицине не
все так просто. Молодые врачи постигают премудрости ремесла под руководством
своих пожилых коллег, и зачастую ученик становится  точной  копией  учителя.
Кроме того, в лекарском деле идет война  поколений,  особенно  в  наши  дни.
Нынешние молодые врачи более образованы и  лучше  подготовлены,  их  научные
познания  обширнее,  чем  у  старой  гвардии.  Они  задаются  гораздо  более
серьезными вопросами и не довольствуются простыми ответами. К тому же они  с
присущей молодежи пронырливостью стремятся избавиться от  пожилых  коллег  и
занять их должности.
   Вот  почему  Нортон  Хэммонд  слывет  незаурядной  личностью.  Он  вершит
революцию, не прибегая к мятежу. Эдакий "безмятежный" переворот.
   Хэммонд поставил свой мотоцикл, повесил на колесо замок, любовно похлопал
ладонью по седлу, отряхнул пыль с одежды и мгновение спустя  заметил  нас  с
Джудит.
   - О, привет, дети мои! - воскликнул он.
   По-моему, он называл своими детьми всех без разбора.  Во  всяком  случае,
такое у меня сложилось впечатление.
   - Как поживаешь, Нортон?
   - Да все продираюсь сквозь тернии, - он усмехнулся и ткнул меня кулаком в
плечо. - А ты, говорят, вышел на тропу войны. Это правда?
   - Не совсем.
   - Шрамов пока нет?
   - Только пара синяков.
   - Повезло, - рассудил Хэммонд. - Надо же, сцепился с самим СК.
   - СК? - растерянно переспросила Джудит.
   - Старый клистир. Так его прозвали на третьем этаже.
   - Рэнделла?
   - Кого же еще? - Хэммонд улыбнулся моей жене.  -  Наша  детка  решила  не
мелочиться.
   - Я знаю.
   - Говорят, СК мечется по третьему этажу, словно  стервятник  с  перебитым
крылом. Все никак не может поверить, что кто-то пошел против его величества.
   - Да, представляю себе эту картину, - сказал я.
   - Он в жутком состоянии, - сообщил мне Хэммонд. - Даже напустился на Сэма
Карлсона. Ты знаешь Сэма? Стажер, работает под началом СК, роется в отбросах
"высокой хирургии". Старый клистир числит  его  в  любимчиках,  и  никто  не
понимает почему. Говорят, потому  что  он  тупой,  этот  Сэм.  Ослепительно,
убийственно, пугающе, непроходимо тупой.
   - Неужели? - спросил я.
   - Эту тупость невозможно описать словами, - продолжал  Хэммонд.  -  Но  и
Сэму вчера досталось. Он сидел в кафетерии, поедая бутерброд с  цыпленком  и
салатом (несомненно, он долго выяснял у официанток, что такое  цыпленок),  и
тут входит СК. Видит Сэма и спрашивает: "Чем это вы занимаетесь?"  А  Сэм  и
отвечает: "Ем бутерброд с салатом и цыпленком". - "И  за  каким  чертом?"  -
говорит СК.
   - Ну а Сэм что?
   Хэммонд расплылся в улыбке.
   - По сообщениям из надежного источника, Сэм ответил: "Не  знаю,  сэр",  -
после чего бросил свой бутерброд и вышел вон.
   - Голодный?
   Хэммонд расхохотался.
   - Вероятно. - Он покачал головой. - Но не надо осуждать СК. Он  прожил  в
Мемориалке лет сто, и за все это время  у  него  ни  разу  не  было  никаких
неприятностей. А теперь, когда идет охота за черепами, и его дочь...
   - Охота за черепами? - переспросила Джудит.
   - Да что же это такое? Или институт сплетни лежит в руинах?  Обычно  жены
первыми  узнают  все  новости.  В  Мемориалке  ад  кромешный.  А  все  из-за
больничной аптеки.
   - Какая-то недостача? - предположил я.
   - Вот именно.
   - Что пропало?
   - Чертова уйма ампул с морфием. Этилморфина гидрохлорид.  Он  в  три-пять
раз забористее, чем сульфат морфия.
   - Когда это случилось?
   - На прошлой  неделе.  Аптекаря  чуть  удар  не  хватил.  Зелье  увели  в
обеденный перерыв, пока он тискал какую-то медсестру.
   - Чем кончились поиски? - спросил я.
   - Ничем. Больницу перевернули вверх дном, но без толку.
   - А прежде такое бывало?
   - Кажется, да. Несколько лет назад. Но тогда сперли всего две  ампулы,  а
на этот раз взяли по-крупному.
   - Какой-нибудь фельдшер?
   Хэммонд пожал плечами:
   - Это мог быть кто угодно. Лично я думаю, что  зелье  взяли  на  продажу:
слишком уж много унесли. И очень рисковали. Как ты думаешь, можно ли вот так
запросто забрести в амбулаторное отделение Мемориалки и спокойно вынести под
мышкой коробку, набитую склянками с морфием?
   - Нет, думаю, что нельзя.
   - Чертовски дерзкий малый.
   - И куда ему столько?
   - Вот именно. Поэтому я и думаю, что морфий взяли на  продажу.  Это  было
тщательно подготовленное похищение.
   - Значит, кто-то со стороны?
   - Ну, наконец-то! Это самый интересный вопрос. В  больнице  считают,  что
дельце провернул один из работников.
   - А улики?
   - Ни единой.
   Мы поднялись на крыльцо дома.
   - Это очень, очень интересно, Нортон.
   - Да уж надо думать.
   - У вас там кто-нибудь сидит на игле?
   - Из персонала? Нет.  Говорят,  одна  девчонка  из  кардиологии  ширялась
амфитамином, но с год назад  бросила.  Тем  не  менее  ее  взяли  в  оборот.
Раздели, искали следы уколов. Ничего не нашли.
   - А как насчет...
   - Врачей?
   Я кивнул. Врачи и наркомания -  запретная  тема.  Не  секрет,  что  среди
нашего брата есть любители зелья. Как не секрет и  то,  что  врачи  довольно
часто кончают самоубийством. Психиатры,  например.  Самоубийц  среди  них  в
десять раз больше, чем среди людей, не связанных с медициной.  В  пропорции,
разумеется. Гораздо менее известен классический  синдром  врача-отца,  когда
сын наркоман, а отец снабжает его зельем. И  оба  довольны.  Но  говорить  о
таких вещах не принято.
   - Насколько мне известно, врачи ни при чем, - ответил Нортон.
   - Никто не увольнялся? Может, медсестра или секретарша?
   Хэммонд усмехнулся.
   - Что-то ты больно суетишься.
   Я пожал плечами.
   - Думаешь, тут есть связь с гибелью девушки?
   - Не знаю.
   - Вряд ли это звенья одной цепи, - сказал Хэммонд. - Но мысль интересная.
   - Да.
   - Чисто теоретически.
   - Разумеется.
   - Я позвоню тебе, если что-нибудь выясню, - пообещал он.
   - Да уж, будь добр, - пробормотал я.
   Мы подошли к двери. Из дома доносились звуки, сопутствующие любой веселой
вечеринке - звон бокалов, смех и гвалт.
   - Желаю успеха в битве, - сказал Хэммонд. - Надеюсь, ты победишь.
   - Я тоже надеюсь.
   - Так и будет. Только не бери пленных.
   Я улыбнулся.
   - Это противоречит Женевской конвенции.
   - Ничего. Война-то совсем крошечная.
   ***
   Хозяином вечеринки был Джордж  Моррис,  старший  стажер  терапевтического
отделения Линкольновской больницы. Он уже заканчивал стажировку и  готовился
открыть частную практику, так что сегодня Моррис, можно  сказать,  устраивал
себе "отходную".
   И устраивал очень славно. Он сумел  создать  ненавязчивый  уют,  который,
надо  полагать,  едва  ли  был  ему  по  карману.  Мне  вспомнились  банкеты
промышленников, запускавших в производство новые изделия. В каком-то  смысле
именно это и делал сейчас Моррис.
   Двадцативосьмилетний Джордж был женат, растил двоих детей и сидел по  уши
в долгах. Впрочем, любой врач в его положении задолжал  бы  не  меньше.  Ему
предстояло   выбиваться   в   люди,   а   для    этого    нужны    пациенты.
Коллеги-поставщики.  Консультации.  Иными  словами,  он  нуждался  в  добром
отношении уважаемых местных врачей - вот почему созвал  в  гости  две  сотни
эскулапов  и  начинил  их  лучшими  бутербродами,  какие  только  нашлись  в
ближайшем ресторане, да еще нагрузил под завязку самой дорогой выпивкой.
   Я  был  польщен  приглашением  на  это  сборище.  Что  проку  Моррису   в
патологоанатоме? Мы возимся с трупами, а трупы не надо  направлять  к  узким
специалистам. Джордж позвал Джудит и меня,  потому  что  считал  нас  своими
друзьями. По-моему, на этой вечеринке мы были его единственными приятелями.
   Я оглядел комнату. Здесь  собрались  заведующие  отделениями  почти  всех
крупных больниц Бостона. И стажеры с супругами. Женщины сбились  в  кучку  в
уголке и болтали о детях. Врачи тоже  держались  вместе,  в  зависимости  от
специальности  и  места  работы.  Забавно  было   наблюдать   такое   четкое
профессиональное размежевание.
   В  одном  углу  Эмери  доказывал  преимущества  малых  доз  йода-131  при
гипертериозе; в другом Джонстон рассуждал о печеночном давлении;  в  третьем
Льюистон, по своему обыкновению, бормотал о  бесчеловечности  электрошоковой
терапии при лечении депрессий.  Из  девичьего  уголка  то  и  дело  долетали
словечки типа "прививка" или "ветрянка".
   Джудит стояла рядом со мной. В  голубом  платье  с  открытой  спиной  она
выглядела совсем юной. Джудит сноровисто заправлялась шотландским виски (она
любила пить залпом) и, кажется, готовилась примкнуть к компании докторш.
   - Иногда мне хочется, чтобы они говорили о политике, - сказала она.  -  О
чем угодно, только не о медицине.
   Я улыбнулся, вспомнив изречение Арта о том, что врачи "бесполитичны".  Он
имел в виду, что они политически безграмотны.  Арт  говорил,  что  врачи  не
только не имеют четких политических убеждений, но и не способны их иметь.
   "У них, как у военных, - сказал он однажды. - Политические пристрастия  -
признак непрофессионализма". Арт, по своему обыкновению,  преувеличивал,  но
доля истины в его словах была.
   Я думаю, что Арт любит сгустить краски, ему нравится  злить,  шокировать,
поддразнивать. Такой уж он человек. Но, по-моему, его как магнитом  тянет  к
той тоненькой  линии,  которая  отделяет  истинное  от  ложного,  правду  от
преувеличения. Поэтому он все  время  роняет  какие-то  замечания,  а  потом
наблюдает, кто и как реагирует на них. Особенно если он в подпитии.
   Арт - единственный знакомый мне врач,  который  напивается  допьяна.  Все
остальные поглощают чудовищные количества спиртного, но оно не оказывает  на
них никакого видимого действия. На какое-то время они становятся не  в  меру
болтливыми, потом начинают клевать носом, и все. Но Арт бывает по-настоящему
пьян. И в этом состоянии ведет себя особенно задиристо и безобразно.
   Я этого никогда не понимал. Одно время мне  казалось,  что  Арт  страдает
патологической интоксикацией, но потом я понял:  это  просто  распущенность,
желание пойти вразнос и не следить за собой, как другие. Возможно,  это  ему
необходимо, и он не в силах ничего с собой  поделать.  А  может  быть,  Арту
просто нужен какой-то предлог, чтобы выпустить пар.
   Уверен, что Арт недолюбливает  людей  своей  профессии.  Этим  отличаются
многие врачи, хотя и по разным причинам. Джонс не любит  своих,  потому  что
одержим научными исследованиями и зарабатывает меньше, чем тратит; Эндрюс  -
потому что за страсть к урологии ему пришлось заплатить счастьем и радостями
семейной жизни; Тезлер - потому что он дерматолог и считает своих  пациентов
мнительными, а вовсе не больными. Поговорив с любым из этих людей,  вы  рано
или поздно почувствуете их неприязнь ко всем остальным  медикам.  Но  Арт  -
случай особый. Он ненавидит медицину как таковую.
   Наверное, люди, презирающие и себя, и  своих  коллег,  найдутся  в  любой
профессии. Но Арт - своего рода экстремист. Можно подумать,  что  он  избрал
поприще врача нарочно, чтобы досадить самому себе, превратить себя в унылого
и озлобленного нытика.
   Иногда мне кажется, что он делает аборты с единственной целью - разозлить
своих коллег. Возможно, я несправедлив к нему, но  как  знать...  В  трезвом
виде Арт рассуждает  вполне  разумно  и  приводит  веские  доводы  в  пользу
легализации абортов. Но, когда он  пьян,  в  нем  говорят  чувства.  Главным
образом самодовольство.
   Поэтому я думаю, что он напивается, чтобы выплеснуть свою  желчь  и  дать
волю злости. В случае чего у него всегда есть отговорка: я был пьян,  уж  не
обессудьте. Нализавшись, он вступал в ожесточенные, почти злобные  словесные
перепалки с собратьями по поприщу. Однажды  он  заявил  Дженису,  что  делал
аборт его жене. Дженис этого не знал, и выходка Арта подействовала  на  него
как удар в пах. Ведь он - католик, хотя его жена исповедует другую веру.
   Дело было на вечеринке, и я помню, как Арт изгадил всем настроение. Потом
я довольно долго сердился на него. Через несколько дней Арт извинился передо
мной, а я посоветовал ему попросить прощения у Джениса. И  он  попросил.  По
какой-то неведомой причине вскоре Арт и Дженис стали закадычными приятелями,
и теперь Дженис тоже ратует за аборты. Уж и не знаю, какие доводы  пустил  в
ход Арт, чтобы убедить его, но в конце концов католик перековался.
   Я знаю Арта лучше,  чем  другие,  и  понимаю,  что  очень  многое  в  его
характере объясняется национальностью.  По-видимому,  внешний  облик  оказал
немалое влияние на  формирование  его  души.  Среди  врачей  довольно  много
китайцев и японцев, и про них ходит масса анекдотов, причем весьма  злобных.
Кое-кого раздражают энергия и сообразительность  азиатов,  их  стремление  к
успеху. Такие же анекдоты рассказывают и про евреев.  Полагаю,  что  Арту  -
американцу китайского происхождения - приходилось восставать и против  этого
фольклора, и против собственных  воспитателей,  приверженцев  консервативных
традиций. Вот почему он ударился в другую крайность и стал  эдаким  левацким
элементом. Одно из проявлений этих умонастроений - безудержная тяга Арта  ко
всему  новому.  Ни  у  какого  другого  бостонского  акушера  нет  настолько
современного оборудования. Арт покупает все новинки,  и  на  эту  тему  тоже
ходит немало анекдотов. Его называют  азиатской  диковиной,  зацикленной  на
новомодных штуковинах. Но Артом движут совсем другие побуждения.  Он  просто
борется с традицией, рутиной, пытается выбраться из наезженной колеи.
   Достаточно совсем недолго поговорить с ним, чтобы понять: Арта  буквально
распирает от идей. Он разработал  новую  методику  взятия  проб  на  наличие
раковых клеток в матке. Он считает пальпацию тазовых органов  пустой  тратой
времени. По  его  мнению,  базальная  температура  -  гораздо  более  точный
показатель овуляции, нежели принято считать. Он убежден, что даже при  самых
тяжелых родах ни в коем случае нельзя пускать в ход щипцы,  а  общий  наркоз
следует запретить, заменив его большими дозами транквилизаторов.
   Попервоначалу все это звучит весьма впечатляюще. И только спустя какое-то
время вы осознаете,  что  Арт  попросту  оголтело  атакует  косность,  рьяно
выискивает, и находит, изъяны во всех областях традиционного акушерства.
   Поэтому я думаю, что рано или поздно он должен был начать делать  аборты.
Конечно, мне следовало бы разобраться  в  его  побуждениях,  подвергнуть  их
сомнению. Но я редко задумываюсь об этом. Мне кажется, что цели  и  конечные
результаты гораздо важнее мотивов. История знает немало примеров, когда люди
творили зло из самых добрых побуждений и в итоге терпели неудачу. Но  бывало
и так, что человек делал добро во имя ложных идеалов. И становился героем.
   ***
   На сегодняшней вечеринке был только один человек, на  помощь  которого  я
мог рассчитывать. Фриц Вернер. Я принялся искать  его  глазами,  но  тщетно.
Зато увидел Блейка - старшего патологоанатома Общей больницы. Блейк приобрел
широкую известность благодаря своей голове - огромной, круглой и  совершенно
лысой. У него мелкие, почти  детские  черты  лица,  крошечный  подбородок  и
широко поставленные глазки. Короче, его наружность  полностью  соответствует
расхожему представлению об облике человека будущего. Блейк обладает холодным
умом, подчас сводящим с ума его собеседников, да простится  мне  этот  умный
каламбур. И обожает всякого рода головоломки. Вот уже много  лет  мы  с  ним
играем в слова. Правда, лишь