Хэммонд нахмурился.
   - Вообще-то у Кохрана есть крысы. Возможно, лаборатория еще открыта.
   - Мне нужны мыши.
   - Я попытаюсь, - сказал он.
   Мы  спустились  в  подвал,  пролезая  под  трубами,  преодолели  лабиринт
подземных переходов и в конце  концов  добрались  до  "зверинца".  Как  и  в
большинстве крупных  базовых  университетских  больниц,  в  Мемориалке  есть
научно-исследовательское   отделение,   где   ставятся   опыты   на    самых
разнообразных животных. Мы слышали тявканье собак, шелест  птичьих  крыльев.
Наконец мы подошли к двери с табличкой: "Мелкие объекты", и Хэммонд  толкнул
створку.
   Вдоль стен, от пола до потолка, стояли клетки с крысами и мышами.  Воздух
был напоен терпким амбре, которое ни с чем не спутаешь. Этот запашок до боли
знаком любому молодому врачу. Впрочем, он хоть и мерзок, но весьма полезен в
клинической  практике:  сразу   можно   распознать   больного,   страдающего
печеночной недостаточностью. В палате, где дышит такой больной, воняет как в
помещении, полном  мышей.  Этот  весьма  специфический  запах  даже  получил
латинское название fetor hepaticus.
   Хэммонд  выбрал  мышку  и,  как  водится,  схватил  ее  за  хвост.   Мышь
задергалась, норовя вцепиться зубами в палец своего пленителя, но куда  там.
Хэммонд поместил зверька на стол и взял за загривок.
   - Что теперь?
   Я ввел мышке немного крови  Романа  Джонса,  после  чего  Хэммонд  бросил
зверька  в  стеклянную  банку.  Мышь  тотчас  принялась  носиться   кругами,
натыкаясь на стенки.
   - Ну? - спросил Хэммонд.
   - Ты не патологоанатом, - ответил я.  -  И  поэтому  едва  ли  когда-либо
слыхал о "мышином тесте".
   - Верно.
   - Он очень старый. Прежде это был единственный способ определить наличие.
   - Наличие чего?
   - Морфия.
   Спустя несколько минут бег мышки замедлился, мышцы напряглись, а  хвостик
задрался кверху.
   - Результат положительный, - объявил я.
   - На морфий?
   - Да.
   Сейчас, конечно, уже существуют  гораздо  более  точные  тесты,  например
налорфиновый. Но для покойника сойдет и "мышиный".
   - Он был наркоманом? - спросил Хэммонд.
   - Вот именно.
   - А девушка?
   - Скоро узнаем.
   Когда мы вернулись, Анджела уже пришла в сознание. Ей влили полтора литра
крови. Девушка была очень утомлена и смотрела на нас с неимоверной тоской во
взгляде. Впрочем, я устал не меньше. Я просто изнемогал, испытывал  страшную
слабость и очень хотел спать.
   - Давление - сто на шестьдесят пять, - сообщила медсестра.
   - Хорошо, - сказал я и, пересилив себя, похлопал Анджелу по руке.
   - Как вы себя чувствуете, Анджела?
   - Хуже некуда, - бесцветным голосом ответила девушка.
   - Вы поправитесь.
   - У меня ничего не вышло, - будто машина, проговорила она.
   - То есть?
   По ее щеке покатилась слеза.
   - Не вышло, и все. Я пыталась и не смогла.
   - Теперь все хорошо.
   - Да, - ответила Анджела. - Ничего не вышло.
   - Мы хотели бы поговорить с вами.
   Она отвернулась.
   - Оставьте меня в покое.
   - Это очень важно.
   -  Будьте  вы  прокляты,  лекари  поганые,  -  пробормотала  Анджела.   -
Обязательно, что ли, приставать к человеку? Я хотела, чтобы меня оставили  в
покое. Вот зачем я это сделала. Чтобы от меня все отвалили.
   - Вас нашли полицейские.
   Девушка сдавленно хихикнула:
   - Лекари и легавые.
   - Анджела, нам нужна ваша помощь.
   - Нет. - Она подняла руки и уставилась на свои забинтованные запястья.  -
Нет. Ни за что.
   - Тогда извините, - я повернулся к Хэммонду. - Раздобудь мне налорфина.
   Девушка не шелохнулась, но я был уверен, что она слышала меня.
   - Сколько?
   - Десять миллиграммов. Этого должно хватить.
   Анджела вздрогнула, но ничего не сказала.
   - Вы не возражаете, Анджела?
   Девушка подняла глаза. Ее взгляд  был  полон  ярости  и...  надежды?  Она
прекрасно понимала, что означает это мое "вы не возражаете?".
   - Что вы сказали? - спросила Анджела.
   - Я хочу знать, можно ли ввести вам десять миллиграммов налорфина.
   - Конечно, - ответила она. - Все, что хотите. Мне плевать.
   Налорфин - противоядие при отравлении морфием. Во всяком случае, отчасти.
В малых дозах он действует как морфий, но если ввести наркоману сразу много,
у него начнется "ломка". Если Анджела наркоманка, налорфин подействует почти
мгновенно. И, возможно, убьет ее. Это зависит от дозы.
   Вошла  медсестра.  Не  узнав  меня,  она  захлопала  глазами,  но  быстро
опомнилась.
   - Доктор, приехали мистер и миссис Хардинг. Им позвонили полицейские.
   - Хорошо, я поговорю с ними.
   Я вышел в коридор и увидел мужчину и  женщину,  нервно  переминавшихся  с
ноги на ногу. Мужчина был высок ростом и одет очень небрежно. Видимо, спешил
и даже натянул разные  носки.  Женщина  была  очень  хороша  собой  и  очень
взволнованна.  Взглянув  на  ее  лицо,  я  испытал  странное  ощущение:  оно
показалось мне знакомым, хотя  я  точно  знал,  что  прежде  мы  никогда  не
встречались. И все же ее черты явно кого-то мне напомнили.
   - Я доктор Берри.
   - Том Хардинг, - мужчина быстро пожал  мне  руку,  как  будто  дернул  за
рычаг. - И миссис Хардинг.
   - Здравствуйте.
   Двое милых пятидесятилетних людей, никак не  ожидавших,  что  окажутся  в
приемном покое больницы в четыре часа утра, да еще  по  милости  собственной
дочери, искромсавшей себе запястья.
   Мистер Хардинг откашлялся и сказал:
   - Э... медсестра сообщила нам, что случилось. С Анджелой.
   - Она поправится, - заверил я его.
   - Можно взглянуть на нее?
   - Не сейчас. Мы берем анализы.
   - Но...
   - Обыкновенные анализы, как и положено.
   Том Хардинг кивнул:
   - Я  так  и  сказал  жене:  все  будет  хорошо.  Анджела  работает  здесь
медсестрой, и я сказал, что о ней будут заботиться.
   - Да, - ответил я. - Мы делаем все, что можем.
   - Ей действительно ничто не угрожает? - спросила миссис Хардинг.
   - Да, она поправится.
   Миссис Хардинг повернулась к Тому.
   - Позвони Лиланду, скажи, чтобы не приезжал.
   - Вероятно, он уже в пути.
   - Все равно позвони.
   - На конторке в приемном покое есть телефон, - сообщил я ему.
   Том Хардинг пошел звонить, а я спросил его жену:
   - Вы звоните своему домашнему врачу?
   - Нет, - ответила она. - Моему брату. Он врач и очень  любит  Анджелу.  С
самого ее рождения он...
   - Лиланд Уэстон, - догадался я, вглядевшись в ее черты.
   - Да, - подтвердила она. - Вы с ним знакомы?
   - Он мой старый друг.
   Прежде чем она успела ответить, вернулся Хэммонд с налорфином и шприцем.
   - Ты думаешь, мы и впрямь должны...
   - Доктор Хэммонд, это миссис Хардинг,  -  поспешно  сказал  я.  -  Доктор
Хэммонд, старший ординатор терапевтического отделения.
   Миссис Хардинг коротко кивнула, в глазах  ее  мелькнула  тревога,  взгляд
вдруг сделался настороженным.
   - Ваша дочь поправится, - заверил ее Хэммонд.
   - Рада это слышать,  -  проговорила  женщина,  но  в  голосе  ее  сквозил
холодок.
   Извинившись, мы вернулись в палату Анджелы.
   ***
   - Надеюсь, ты понимаешь, что делаешь, -  сказал  мне  Хэммонд,  когда  мы
шагали по коридору.
   - Понимаю, - я задержался возле фонтанчика и набрал стакан  воды,  осушил
его и снова наполнил до краев. Голова буквально разламывалась, меня охватила
страшная сонливость. Хотелось лечь и забыть обо всем на свете.
   Но я не стал делиться своими мечтами с Хэммондом:  я  предвидел,  как  он
поступит, узнав, что со мной.
   - Хотелось бы верить, - проговорил он.  -  Учти,  если  что-то  случится,
отвечать придется мне как старшему ординатору.
   - Знаю, не волнуйся.
   - Это может убить ее.  Дозы  надо  повышать  постепенно.  Сначала  -  два
миллиграмма. Если не подействует, через двадцать минут введем  пять,  и  так
далее.
   - Да, - ответил я. - Только в этом случае мы ее не убьем, - ответил я.
   Хэммонд испуганно посмотрел на меня и спросил:
   - Джон, ты в своем уме?
   - Да уж не в чужом, - заверил я его.
   Мы вошли в палату. Анджела свернулась клубочком и лежала на боку, глядя в
стену. Забрав у Хэммонда ампулу налорфина, я положил ее на  тумбочку,  чтобы
Анджела могла прочитать ярлычок, и обошел койку, оказавшись, таким  образом,
за спиной девушки. Протянув руку, я взял ампулу  и  шприц,  а  затем  быстро
набрал в шприц воды из стакана.
   - Анджела, повернитесь, пожалуйста.
   Она легла навзничь, обнажив предплечье. Хэммонд  был  настолько  изумлен,
что застыл, будто истукан. Я перетянул руку Анджелы  жгутом  и  помассировал
локтевой сгиб, после чего ввел  содержимое  шприца  в  вену.  Девушка  молча
наблюдала за мной.
   - Ну вот, - сказал я, отступив на шаг.
   Анджела переводила взгляд с меня на Хэммонда и обратно.
   - Скоро подействует, - пообещал я.
   - Сколько вы мне ввели?
   - Достаточно.
   - Десять?
   Она явно заволновалась, и я похлопал девушку по плечу:
   - Не беспокойтесь.
   - Двадцать?
   - Нет, всего два миллиграмма.
   - Два?
   - Это не смертельно, - невозмутимо заверил я ее.
   Анджела застонала и отвернулась.
   - Вы разочарованы? - участливо спросил я.
   - Что вы пытаетесь доказать?
   - Вы и сами это знаете.
   - Но два миллиграмма...
   - Вполне достаточно для  появления  симптомов.  Холодный  пот,  судороги,
боль. Как на начальном этапе "ломки".
   - Господи.
   - Это не смертельно, - повторил я. - Вы и сами знаете.
   - Подонки. Я не просила привозить меня сюда...
   - Но вы здесь, и в ваших венах налорфин. Немного, но вполне достаточно.
   Она начала потеть.
   - Сделайте же что-нибудь.
   - Можем ввести морфий.
   - Что угодно, пожалуйста. Я не хочу.
   - Расскажите о Карен, - попросил я.
   - Сначала сделайте что-нибудь.
   - Нет.
   Хэммонду все это явно не нравилось. Он сделал шаг вперед, но я  оттолкнул
его прочь.
   - Рассказывайте, Анджела.
   - Я ничего не знаю.
   - Тогда подождем. Скоро проявятся симптомы, и вам придется  рассказывать,
корчась от боли.
   Подушка под головой девушки пропиталась потом.
   - Не знаю. Ничего не знаю.
   - Рассказывайте.
   - Я ничего не знаю.
   Анджела задрожала. Сперва мелко, потом все сильнее  и  сильнее.  В  конце
концов девушку затрясло, как в лихорадке.
   - Начинается, Анджела.
   Она стиснула зубы:
   - Ну и пусть.
   - Скоро станет хуже.
   - Нет...
   Я вытащил из кармана ампулу с морфием и положил ее на тумбочку.
   - Рассказывайте.
   Дрожь все  усиливалась.  Наконец  судороги  охватили  все  тело  Анджелы,
затряслась даже койка. Я едва не почувствовал раскаяние. Но вовремя напомнил
себе,  что  не  вводил  девушке   налорфин,   и   ее   реакция   объясняется
самовнушением.
   - Анджела?
   - Ну, ладно... - выдохнула она. - Это я... Моих рук дело. Мне пришлось.
   - Почему?
   - Я боялась... Клиника. Боялась я...
   - Вы таскали зелье из хирургического отделения?
   - Немножко... только-только, чтобы...
   - Как долго?
   - Три года. Может, четыре.
   - Что произошло потом?
   - Роман ограбил клинику. Роман Джонс.
   - Когда?
   - На той неделе.
   - И?
   - Они начали искать. Проверяли всех.
   - И вы больше не могли воровать?
   - Да.
   - Что вы сделали?
   - Попыталась купить у Романа.
   - Так...
   - Он заломил слишком высокую цену.
   - Кто предложил сделать аборт?
   - Роман.
   - Чтобы раздобыть деньги на дурь?
   - Да.
   - Сколько он хотел? - спросил я, хотя уже знал ответ.
   - Триста долларов.
   - И вы выскоблили Карен?
   - Да...да...да...
   - Кто давал наркоз?
   - Роман. Это не сложно. Тиопентал.
   - И Карен умерла.
   - Она ушла на своих двоих... Мы сделали все на моей кровати... Все было в
порядке...
   - Тем не менее вскоре она умерла.
   - Да... Господи, да вколите же мне хоть чуток...
   - Вколем, вколем, - заверил я ее.
   Наполнив шприц водой,  я  выдавил  воздух,  пустил  к  потолку  маленький
фонтанчик и ввел содержимое в вену Анджелы. Девушка  мгновенно  успокоилась,
дыхание ее сделалось ровным и свободным.
   - Вы сами делали аборт? - спросил я.
   - Да.
   - И он привел к гибели Карен?
   - Да, - вполголоса ответила она.
   - Ну, что ж, - я похлопал ее по плечу. - Теперь просто расслабьтесь.
   Хардинги ждали нас в коридоре. Том вышагивал  взад  и  вперед,  попыхивая
сигаретой.
   - Ну, как она, доктор? Что показали анализы?
   - Все хорошо, - ответил я. - Непременно поправится.
   - Какое облегчение, - молвил Том, и его плечи расслабились.
   - И не говорите, - согласился я.
   Нортон Хэммонд метнул на меня быстрый взгляд, но я  отвернулся.  Головная
боль усилилась, временами у меня даже мутилось в глазах, причем правый видел
гораздо хуже, чем левый.
   Но кто-то должен был сообщить родителям дурную весть.
   - Мистер Хардинг, боюсь, что ваша дочь имеет отношение  к  делу,  которое
будет расследовать полиция.
   Он ошарашенно уставился на меня.  Мгновение  спустя  черты  его  странным
образом разгладились. Он понял. Как  будто  узнал  то,  что  подозревал  уже
давно.
   - Наркотики, - глухо проговорил он.
   - Да, - ответил я, чувствуя, что мне становится все хуже и хуже.
   - Мы ничего не знали, - поспешно сказал Хардинг. - Иначе мы бы...
   - Но подозревали, - подала голос миссис Хардинг. -  Мы  не  могли  с  ней
совладать.  Она  слишком  своенравная   и   независимая,   самоуверенная   и
самостоятельная. С младых ногтей все решала сама.
   ***
   Хэммонд вытер потное лицо рукавом и сказал:
   - Ну, вот и все.
   - Да, - ответил я.
   Он стоял  рядом,  но  голос  его  звучал  глухо  и  будто  издалека.  Все
окружающее вдруг  показалось  мне  какой-то  бессмыслицей,  утратило  всякое
значение. Люди  вдруг  сделались  маленькими  и  бледными.  Боль  накатывала
резкими волнами. Один раз я даже был вынужден остановиться и отдохнуть.
   - В чем дело? - спросил Хэммонд.
   - Ничего, просто устал.
   Он кивнул:
   - Ну вот, все позади. Ты должен быть доволен.
   - А ты?
   Мы вошли в "конференц-зал" - тесную каморку, где стояли стол и два стула,
а  на  стенах  висели  памятки,  что  делать  в  экстренных  случаях  -  при
геморрагическом шоке, отеке легких, ожогах, переломах. Мы сели, и я  закурил
сигарету; моя левая рука совсем ослабла, я едва сумел чиркнуть зажигалкой.
   Несколько минут  Хэммонд  разглядывал  памятки.  Наконец,  после  долгого
молчания, он спросил:
   - Выпить хочешь?
   - Да.
   Меня  тошнило,  я  был  зол  и  чувствовал  омерзение.  Вероятно,  глоток
спиртного поможет избавиться от этих ощущений. Или, наоборот, усугубит их.
   Хэммонд открыл шкафчик и достал из его недр плоскую флягу.
   - Водка, - сказал он. - Для экстренных медицинских надобностей.  Никакого
запаха.
   Отвернув крышку, он припал к горлышку, затем протянул флягу мне.
   - Господи, - сказал он,  пока  я  пил.  -  Ширнулся,  словил  кейф,  упал
замертво. Вот и вся жизнь. Господи.
   - Да, нечто в этом роде, - согласился я, возвращая ему флягу.
   - И ведь славная девчонка.
   - Да.
   - И еще это плацебо. Устроил ей "ломку" при помощи воды, водой же и снял.
   - Ты знаешь, как это бывает.
   - Да, она просто поверила тебе.
   -  Вот  именно,  -  ответил  я.  -  Поверила.  Я  посмотрел  на  памятки,
иллюстрирующие   схему   обработки   порезов   и   диагностики   внематочной
беременности.  Когда  мой  взгляд  наткнулся  на  строки,   повествующие   о
нарушениях менструального цикла и пульсирующей боли в правой нижней четверти
живота, буквы начали расплываться.
   - Джон.
   Я не сразу сообразил, что Хэммонд обращается ко мне. Я даже  услышал  его
не сразу. Хотелось спать. Я едва соображал и двигался, как муха в патоке.
   - Джон!
   - Что? - Мой голос звучал глухо, как в склепе. Я слышал эхо.
   - Ты как?
   - Нормально.
   "Нормально... нормально... нормально..." - повторило эхо. Я  был  как  во
сне.
   - У тебя ужасный вид.
   - Все хорошо...
   "Хорошо... хорошо... хорошо..."
   - Джон, не сходи с ума.
   - Я не схожу, - ответил я и смежил тяжелые веки; они тотчас слиплись. - Я
радуюсь.
   - Радуешься?
   - Что?
   - Ты радуешься?
   - Нет, - ответил я. Хэммонд нес  какую-то  околесицу.  Голос  его  звучал
истошно и пискливо, как у младенца. - Нет, - повторил я. - Не схожу я с ума.
   - Джон...
   - Перестань называть меня Джоном.
   - Но это твое  имя,  -  напомнил  мне  Нортон.  Он  встал.  Наблюдая  его
замедленные, как у  лунатика,  движения,  я  почувствовал  дикую  усталость.
Хэммонд  сунул  руку  в  карман,  достал  фонарик  и  осветил  мое  лицо.  Я
отвернулся. Яркий луч резанул глаза. Правый даже заболел.
   - Посмотри на меня! - Голос прозвучал громко  и  властно.  Так  злобно  и
раздраженно обычно орут сержанты на плацу.
   - Отстань, - сказал я.
   Чьи-то сильные пальцы. Крепко держат голову. Свет бьет в глаза.
   - Кончай, Нортон.
   - Не шевелись, Джон.
   - Кончай. - Я закрыл глаза. Ну и усталость. Какая же  усталость.  Вот  бы
уснуть и не просыпаться миллион лет.  И  видеть  дивный  сон  про  прибой  и
песчаный пляж, про медленные волны и их мягкий  протяжный  шелест.  Как  они
накатывают, унося прочь всю грязь.
   - Все в порядке, Нортон. Я просто...
   - Не шевелись, Джон.
   "Не шевелись, Джон. Не шевелись, Джон. Не шевелись, Джон".
   - Ради бога, Нортон...
   - Замолчи.
   "Замолчи. Замолчи. Замолчи".
   Он достал  свой  резиновый  молоточек  и  принялся  постукивать  меня  по
коленям. Мои ноги задергались, и я почувствовал раздражение,  мне  сделалось
щекотно. Хотелось спать. Крепко-крепко спать.
   - Нортон, сукин ты сын...
   - Замолчи. Ты не лучше любого из них.
   "Любого из них. Любого из них. Любого из них".
   Любого из кого? Интересный вопрос. Сон  медленно  наползал  на  сознание.
Какие-то  гибкие,  будто  резиновые  пальцы  коснулись  век,  заставили   их
сомкнуться...
   - Я устал.
   - Знаю. Вижу.
   - Зато я... ничего не вижу.
   "Ничего. Не вижу".
   Я попытался открыть глаза.
   - Кофе... надо выпить кофе.
   - Нельзя, - ответил Хэммонд.
   - Дай мне плод, - попросил я и тотчас удивился. С чего бы вдруг?  Что  за
несусветная чушь? Или не чушь? Или чушь? Поди разбери.  Ничего  не  поймешь.
Правый глаз разболелся. И  головная  боль  стекала  туда,  к  этому  чертову
правому глазу. Как будто в  череп  забрался  лилипут  и  бил  молоточком  по
глазному дну.
   - Маленький человечек, - сказал я.
   - Что?
   - Ну, человечек. Маленький, - объяснил я. Неужто непонятно? Неужто Нортон
- такой тупица? Все же ясно. Разумное  высказывание  разумного  человека.  И
Нортон просто разыгрывает меня. Дурачком прикидывается.
   - Джон, - сказал он, - ну-ка, сосчитай от ста до единицы. Можешь? А вычти
из ста семь. Получается?
   Я призадумался. Задачка была не из легких. Я представил себе лист бумаги,
белый и глянцевый, и лежащий на нем карандаш. Сто минус  семь.  Так,  теперь
проведем черту, чтобы сподручнее было вычитать...
   - Девяносто три.
   - Молодец. Продолжай.
   Это было еще сложнее  Понадобился  чистый  лист,  и  исписанный  пришлось
вырвать. Так я и сделал. И  тотчас  забыл,  что  там  написано.  Уф,  хитрая
задачка. С подвохом.
   - Давай, Джон. Девяносто три.
   - Девяносто три минус семь... - Я  помолчал.  -  Восемьдесят  пять.  Нет,
восемьдесят шесть.
   - Продолжай.
   - Семьдесят девять.
   - Правильно.
   - Семьдесят три. Нет, семьдесят четыре... Нет-нет, погоди-ка.
   Я отрывал листки и не мог остановиться. Ну и задание! Труднее не  бывает.
Я совсем растерялся. До чего же трудно сосредоточиться.
   - Восемьдесят семь.
   - Нет, не правильно.
   - Восемьдесят пять.
   - Джон, какой нынче день?
   - День?
   Что за глупый вопрос! Видать, Нортону пришла  охота  подурачиться.  Какой
нынче день?
   - Нынче у нас - сегодня, - ответил я.
   - Число?
   - Число?
   - Да, число.
   - Май, - сообщил я ему. - Вот какое теперь число.
   - Джон, где ты находишься?
   - В больнице, - ответил я, взглянув на свой белый халат. Я лишь чуть-чуть
разомкнул веки, потому что они сделались очень тяжелыми. Голова шла  кругом