, спасибо, я просто посмотрю.
   Честно говоря, переодеться мне хотелось, но я понимал, что лучше этого не
делать.  Пока  на  мне  обычный  повседневный  костюм,  я  остаюсь   простым
наблюдателем. Мне совсем не с руки быть или  хотя  бы  считаться  участником
вскрытия. А то еще подумают, что я как-то повлиял на формулировку выводов.
   - Кажется, мы с вами незнакомы, - обратился я к Хендриксу. -  Меня  зовут
Джон Берри.
   - Джек Хендрикс, - он улыбнулся, но не подал мне  руку:  Хендрикс  был  в
перчатках и уже успел прикоснуться к лежавшему перед ним трупу.
   - Я тут показывал Хендриксу разные  занятные  штуковины,  -  подал  голос
Гаффен, кивком указывая на тело и отступая на шаг, чтобы  я  мог  подойти  и
посмотреть.
   На столе лежал труп молодой негритянки,  довольно  смазливой.  Но  кто-то
испортил ее красу, всадив три пули в грудь и живот.
   - Хендрикс безвылазно сидит в своей Мемориалке  и  еще  не  видел  ничего
подобного, -  продолжал  Гаффен.  -  Мы  обсуждали  происхождение  вот  этих
отметин. - Он указал на несколько рваных  ранок  на  предплечьях  и  голенях
девушки.
   - Я думаю, это ссадины от колючей проволоки, - предположил Хендрикс.
   Гаффен желчно усмехнулся.
   - Колючая проволока... - эхом повторил он.
   Я  промолчал.  Я  знал,  что  это  за  ранки.  Но  человек,  не   имеющий
достаточного опыта, никогда не догадался бы, откуда они взялись.
   - Когда ее привезли? - спросил я.
   Гаффен покосился на Хендрикса и ответил:
   - В пять утра. Но смерть наступила  где-то  около  полуночи.  Это  вам  о
чем-нибудь говорит? - спросил он Хендрикса.
   Тот покачал головой и закусил губу. Гаффен попросту издевался над парнем.
Я подумал было, что надо вступиться  за  Хендрикса,  но  не  стал:  всех  не
защитишь. Медика хлебом не корми, дай только повергнуть  в  трепет  младшего
товарища. Эскулапы называют  это  "учением".  И  я,  и  Гаффен,  и  Хендрикс
прекрасно понимали, что происходит.
   - Как, по-вашему, где был труп эти пять часов? - спросил Гаффен.
   - Не знаю, - с несчастным видом пробормотал Хендрикс.
   - Попробуйте угадать.
   - На кровати?
   - Черта с два! Обратите внимание на трупные пятна. Тело вообще не лежало,
оно находилось в сидячем положении и с наклоном.
   Хендрикс снова взглянул на труп и в очередной раз покачал головой.
   - Ее нашли в сточной канаве, - продолжал Гаффен. - На Чарльстон-стрит,  в
двух кварталах от Поля брани. В сточной канаве.
   - О ..
   - Ну-с, теперь-то вы сможете определить происхождение  этих  штуковин?  -
спросил Гаффен.
   Хендрикс опять покачал головой. Это могло продолжаться до  бесконечности,
и Гаффен не преминул бы  извлечь  из  своей  забавы  максимум  удовольствия.
Поэтому я откашлялся и сказал:
   - Вообще-то, Хендрикс, это крысиные укусы. Их ни с чем не спутаешь: крысы
сначала прокалывают кожу  клыками,  а  потом  отрывают  клиновидные  полоски
ткани.
   - Крысиные укусы... - еле слышно повторил Хендрикс.
   - Век живи - век учись, - назидательным тоном изрек Гаффен и взглянул  на
часы. - Мне пора на патоисследование. Рад был повидаться, Джон. - Он  стянул
перчатки, вымыл руки и снова повернулся к Хендриксу.
   Тот все еще таращился на пулевые ранения и укусы.
   - Неужели она пять часов просидела в сточной канаве?
   - Да.
   - И полиция ее не нашла?
   - В конце концов нашла.
   - Кто же ее так уделал?
   Гаффен прыснул.
   - Это вы мне скажите. У нее поражение слизистой оболочки рта, сифилис  на
начальной стадии. Она лежала в нашей больнице. Пять раз воспалялись трубы, с
этим она тоже лежала у нас.  Когда  ее  нашли,  в  лифчике  оказалось  сорок
долларов. - Гаффен взглянул на Хендрикса, покачал головой и ушел.
   Когда мы остались вдвоем, Хендрикс сказал:
   - И все-таки я не понимаю. Она что, была проституткой?
   - Да, - ответил я. - И ее застрелили. А потом она пять часов  провалялась
в сточной канаве, где ее грызли крысы.
   - О!
   - Такое случается, - добавил я. - И весьма часто.
   Открылась дверь, и в прозекторскую въехала каталка с  накрытым  простыней
телом. Санитар взглянул на нас и спросил:
   - Вы вскрываете Рэнделл?
   - Да, - ответил Хендрикс.
   - На какой стол ее положить?
   - На средний.
   Санитар подкатил тележку поближе и  переместил  тело  на  стальной  стол.
Сначала - голову,  потом  ноги.  Труп  уже  успел  окоченеть.  Санитар  снял
простыню, ловко сложил ее и бросил на тележку.
   - Надо расписаться, - сказал он, протягивая Хендриксу бланк.
   Хендрикс поставил свою подпись.
   - Я не очень в этом разбираюсь, - признался  он  мне.  -  Во  всяких  там
полицейских делах. Я только однажды работал  для  властей.  Производственная
травма. Рабочему проломило голову, и он помер. Но сегодняшний случай  мне  в
диковинку.
   - Почему вас назначили на это вскрытие? - спросил я.
   - Наверное, просто не повезло. Я слышал, что вскрывать должен был Уэстон,
но, наверное, он отказался.
   - Лиланд Уэстон?
   - Он самый.
   Уэстон  был  главным  патологоанатомом  Городской  больницы.   Прекрасный
старикан и, вероятно, лучший из бостонских специалистов.
   - Ну что, начнем, пожалуй, - предложил Хендрикс.
   Он подошел к раковине и приступил к долгой  кропотливой  процедуре  мытья
рук. Меня всегда раздражали патологоанатомы,  которые  усердно  обрабатывают
руки перед вскрытием. Получается какая-то  вульгарная  пародия  на  хирурга.
Человек в наряде, состоящем из мешковатых штанов  и  безрукавки  с  глубоким
вырезом,  драит  руки,  чтобы  взяться  за  пациента,  которому  уже   давно
наплевать, занесут ему заразу или нет. Вот ведь дурь.
   Но на Хендрикса  я  не  сердился,  потому  что  он  просто  тянул  время,
собираясь с духом.
   ***
   Вскрытие - зрелище не из приятных. Особенно удручающее,  когда  на  столе
лежат останки такой молодой и красивой девушки, как Карен Рэнделл.
   Обнаженное тело лежало навзничь,  белокурые  волосы  струились  в  потоке
бегущей по столу воды, ясные синие глаза  слепо  смотрели  в  потолок.  Пока
Хендрикс надраивал руки, я быстро осмотрел тело  и  ощупал  кожу.  Она  была
гладкая и холодная, белая с сероватым отливом. Именно такой  и  бывает  кожа
человека, умершего от потери крови.
   Хендрикс  проверил,  заряжен  ли  фотоаппарат,   жестом   попросил   меня
посторониться и сделал три снимка с разных ракурсов.
   - У вас есть ее история болезни? - спросил я.
   - Нет, она у старика, мне дали только выписку из амбулаторной карты.
   - И что там?
   - Клинический диагноз - смерть от вагинального кровотечения, осложненного
общей анафилаксией.
   - Общая анафилаксия? Откуда она взялась?
   - Ума не приложу,  -  отвечал  Хендрикс.  -  С  ней  что-то  сотворили  в
отделении экстренной помощи, вот только что?
   - Занятно... - пробормотал я.
   Покончив с фотографированием, Хендрикс  подошел  к  грифельной  доске.  В
большинстве прозекторских висят  такие  доски,  на  которых  патологоанатомы
записывают данные вскрытия - отметины на теле, вес и внешний вид  органов  и
тому подобные сведения. Хендрикс вывел на доске  имя  покойной  и  номер  ее
карточки, и в этот миг в анатомичку вошел еще один человек.  Я  сразу  узнал
лысый  череп  и  сутулую  спину  Лиланда  Уэстона.  Лиланду  перевалило   за
шестьдесят, и он уже собирался на пенсию, но,  несмотря  на  сутулость,  был
полон сил и выглядел эдаким живчиком. Лиланд быстро пожал нам  руки.  С  его
приходом Хендриксу заметно полегчало.
   Уэстон тотчас взял все в свои руки и приступил  к  вскрытию  -  так,  как
всегда делал это на моей памяти: раз пять обошел  вокруг  стола,  пристально
всматриваясь в объект и бормоча что-то себе под нос, и, наконец, взглянул на
меня.
   - Вы ее осматривали, Джон?
   - Да.
   - И что?
   - Недавно она прибавила в весе, - ответил я.  -  На  молочных  железах  и
боковых поверхностях бедер заметны натяжения кожи. Вес явно избыточный.
   - Хорошо, - похвалил меня Уэстон. - Что-нибудь еще?
   - Да. У  нее  довольно  необычный  волосяной  покров.  На  голове  волосы
светлые, но над верхней губой -  тонкая  полоска  темного  пушка.  Такие  же
темные волоски и на предплечьях, редкие и тонкие.  По-моему,  они  появились
совсем недавно.
   - Хорошо, - повторил он и кивнул, а потом  одарил  меня  тусклой  лукавой
улыбочкой старого учителя. Уэстон обучал  премудростям  ремесла  почти  всех
бостонских патологоанатомов. - Хорошо. Но главное вы упустили. -  Он  указал
на чисто выбритый лобок. - Вот это.
   - Но ведь ей сделали аборт, - подал голос Хендрикс. - Это всем известно.
   - Никому ничего не известно, - строго проговорил Уэстон. -  До  окончания
вскрытия никто  ровным  счетом  ничего  не  знает.  Мы  не  имеем  права  на
скоропалительные выводы. Опрометчивые диагнозы - прерогатива клиницистов.  -
Он улыбнулся, натянул перчатки и продолжал:
   - Отчет о вскрытии должен быть составлен безукоризненно, потому что  Джей
Ди Рэнделл будет изучать  каждую  его  букву.  Итак,  -  Уэстон  внимательно
осмотрел лобок Карен. - Бритый лобок. Определить, почему он выбрит, довольно
трудно. Возможно, перед абортом. Но многие пациенты делают это  по  причинам
личного свойства. В данном случае мы видим, что лобок выбрит аккуратно,  без
единой царапины или пореза. Это важно, ибо на всем белом свете  не  найдется
медсестры, способной так ловко очистить  от  волос  этот  довольно  мясистый
участок тела. Медсестры обычно бреют второпях, а маленькие порезы совершенно
безопасны. Значит...
   - Значит, она брилась сама, - вставил Хендрикс.
   - Вероятно, - кивнув, ответил Уэстон. - Разумеется, это  не  поможет  нам
определить, связано ли бритье с операцией. Но обстоятельство  явно  достойно
внимания, и давайте не будем забывать о нем.
   Уэстон действовал быстро и четко. Он измерил рост покойной (5 футов  и  4
дюйма) и взвесил ее (140 фунтов). Если учесть, сколько крови потеряла Карен,
вес был довольно внушительный. Занеся эти данные на грифельную доску, Уэстон
сделал первый надрез.
   Обычно покойников вскрывают тремя  разрезами,  которые  образуют  фигуру,
похожую на букву "Y". Два разреза  идут  от  плеч  до  середины  туловища  и
смыкаются под грудной клеткой, а третий тянется  от  точки  соединения  двух
первых до лобковой кости. Затем тремя лоскутами снимаются  кожный  покров  и
мягкие ткани, вскрывается  грудная  клетка  и  начинается  осмотр  сердца  и
легких. Следующая ступень - перевязывание и,  рассечение  сонной  артерии  и
толстой кишки, рассечение трахеи и глотки. После этого патологоанатом  одним
движением извлекает из тела все внутренние органы - сердце, легкие, желудок,
печень, селезенку, почки и кишечник.
   Наконец выпотрошенный труп зашивают, и начинается тщательное исследование
органов, делаются  срезы  для  лабораторного  анализа.  Пока  патологоанатом
занимается этим, его ассистент снимает с трупа скальп, удаляет черепной свод
и извлекает мозг, если на это получено специальное разрешение.
   Я только теперь заметил, что в прозекторской нет ассистента, и сказал  об
этом Уэстону.
   - Все верно, - ответил он. - Это вскрытие мы должны  сделать  сами  -  от
начала до конца.
   Уэстон начал резать, а я наблюдал за ним. Его  руки  слегка  дрожали,  но
движения были поразительно точны и расчетливы. Как только он вскрыл  брюшную
полость, оттуда фонтаном брызнула кровь.
   - Отсос, быстро! - приказал Уэстон.
   Хендрикс  принес  бутыль  со  шлангом.  Скопившаяся  в  брюшной   полости
жидкость, состоявшая почти  из  одной  крови,  имела  темно-бурый  цвет.  Ее
откачали и взвесили. Получилось без малого три литра.
   - Жаль, у нас нет истории болезни, -  посетовал  Уэстон.  -  Хотел  бы  я
знать, сколько единиц ей влили в отделении экстренной помощи.
   Я кивнул. В теле человека не так уж много крови, в среднем кварт пять,  и
если  в  брюшной  полости  накапливается  три  литра,  значит,  где-то  есть
прободение.
   Когда кровь откачали, Уэстон извлек внутренности, положил их на  стальной
поддон, промыл и тщательно осмотрел. Начал  он,  разумеется,  со  щитовидной
железы.
   - Любопытно, - сказал Уэстон, взвешивая ее на ладони. -  Похоже,  граммов
пятнадцать.
   Здоровая щитовидка весит от двадцати до тридцати граммов.
   - Впрочем, это может  быть  вполне  допустимое  отклонение,  -  продолжал
Уэстон, вскрывая орган и осматривая срез.
   Ничего необычного мы не заметили.
   Уэстон рассек трахею сверху вниз, до самой развилки, и  осмотрел  легкие,
которые были  увеличены  и  имели  белесый  оттенок.  Обычно  легкие  бывают
темно-розового цвета.
   - Общая анафилаксия, - сказал он. - Вы не  знаете,  на  что  у  нее  была
аллергия?
   - Нет, - ответил я.
   Хендрикс вел записи. Уэстон искусно  управился  с  бронхами,  после  чего
вскрыл легочные артерии и вены. Затем он рассек  сердце  двумя  петлевидными
надрезами слева и справа и вскрыл все четыре желудочка.
   - Полный порядок, - сказал Уэстон и взрезал коронарные артерии. Они  тоже
были в норме, если не считать небольшого атеросклероза.
   Все остальные органы были  здоровы.  Кроме  матки.  Она  имела  лиловатый
оттенок, потому что была окрашена кровью. Размерами и формой она  напоминала
электрическую лампочку. Когда Уэстон перевернул  ее,  мы  увидели  разрез  в
эндометрии и  мышечной  ткани,  ставший  причиной  кровоизлияния  в  брюшную
полость.
   Но меня удивил размер.  По-моему,  беременные  матки  такими  не  бывают,
особенно на четвертом месяце, когда плод достигает пятнадцати сантиметров  в
длину. У него уже бьется сердце, образуются глаза, формируются черты лица  и
скелет. На четвертом месяце беременности матка заметно увеличена.
   По-видимому, Уэстон думал о том же.
   - В неотложке ей, конечно, могли дать окситоцин, - сказал он.  -  Но  все
равно картина чертовски занятная.
   Уэстон сделал сквозной разрез на стенке матки и  вывернул  ее  наизнанку.
Внутренность была выскоблена осторожно и  тщательно,  прореха,  по-видимому,
появилась позже. Матка была наполнена  кровью  и  какими-то  полупрозрачными
желтоватыми сгустками.
   - "Куриный жир", - сказал Уэстон.
   Значит, сгустки появились после смерти.
   Он промыл матку и тщательно осмотрел поверхность эндометрия.
   - Это сделал не профан, -  рассудил  Уэстон.  -  Во  всяком  случае,  азы
технологии выскабливания ему известны.
   - Но дырку он все-таки пробил.
   - Да, - согласился Уэстон. - Единственный прокол во  всех  смыслах  этого
слова. Что ж, по крайней мере, мы точно знаем, что  Карен  не  делала  этого
сама.
   Это было важное  открытие.  Многие  вагинальные  кровотечения  происходят
оттого, что женщины сами пытаются прервать беременность, используя для  этой
цели лекарства, соляные растворы, мыло, вязальные  спицы  и  прочие  сходные
средства. Но вряд ли Карен смогла бы выскоблить  себя  так  профессионально:
тут требовался общий наркоз.
   - Как по-вашему, это беременная матка? - спросил я Уэстона.
   - Сомневаюсь, - ответил он. - Очень сомневаюсь. Давайте осмотрим яичники.
   Он вскрыл их и принялся искать  желтое  тело,  которое  образуется  после
выделения зрелых яйцеклеток. Поиски оказались безрезультатными, но это ни  о
чем не говорило: желтое тело  начинает  рассасываться  на  четвертом  месяце
беременности, а Карен была почти на пятом.
   Вошел ассистент и спросил Уэстона, можно ли зашивать.
   - Да, пожалуй, - ответил мой учитель.
   Ассистент наложил швы и закутал тело в чистую простыню.  Я  повернулся  к
Уэстону.
   - Вы будете осматривать мозг?
   - Нам не разрешили, - ответил он.
   Судебные медэксперты, даже  требуя  вскрытия,  обычно  не  настаивают  на
обследовании мозга. Разве что если есть подозрение на душевное расстройство.
   - Но мне казалось, что семейство Рэнделл, где почти все врачи...
   - Джей Ди двумя руками за. Но миссис Рэнделл уперлась. Отказала  наотрез.
Вы с ней знакомы?
   Я покачал головой.
   - Та еще дамочка, - сухо сказал Уэстон  и  снова  занялся  внутренностями
покойной, сантиметр  за  сантиметром  обследовав  пищеварительный  тракт  от
пищевода до заднего прохода. Все было в норме. Я уже видел  все,  что  хотел
увидеть, поэтому  не  стал  дожидаться  окончания  этого  действа.  Отчет  о
вскрытии, несомненно, будет составлен в самых туманных выражениях. Во всяком
случае,  на  основании  осмотра  жизненно  важных  органов   Карен   Рэнделл
невозможно сказать, что она определенно была беременна.
   6
   Как и большинству патологоанатомов, мне нелегко застраховать свою  жизнь.
В  страховых  компаниях  нас  боятся  как  огня.  Мы  постоянно  возимся   с
туберкулезными бактериями, злокачественными опухолями, смертоносной заразой,
и, разумеется, страховщики перестраховываются. Никто не хочет продавать  нам
полисы. Я знаю только одного человека, которого страхуют еще более неохотно,
чем меня. Это биохимик по имени Джим Мэрфи.
   В молодости Мэрфи был футбольным полузащитником в команде Йеля и едва  не
попал в сборную восточных штатов, что уже само по себе можно считать большим
достижением, хотя если вы видели Мэрфи, в частности, его глаза, то  едва  ли
сумеете понять, как он добился такого успеха. Мэрфи  почти  слеп.  Он  носит
очки с линзами двухсантиметровой толщины и ходит, понурив голову, словно эти
стекляшки тянут его к земле. При обычных обстоятельствах они  ему  помогают,
но в состоянии душевного волнения или легком подпитии он начинает натыкаться
на все, что попадается на пути.
   Внешне Мэрфи совершенно не похож  на  высококлассного  футболиста,  пусть
даже из университетской команды. Чтобы  постичь  загадку  его  успеха,  надо
видеть, как он движется. Мэрфи чертовски проворен и наделен  лучшим  в  мире
вестибулярным аппаратом. В бытность его игроком партнеры по команде изобрели
несколько хитроумных приемов и научились направлять Мэрфи в нужную  сторону,
после чего он слепо несся вперед. Иногда он совершал великолепные пробежки в
противоположном направлении, но в общем  и  целом  такая  командная  тактика
работала, хотя пару раз Мэрфи и забежал за черту - "на всякий случай".
   Он всю жизнь увлекался спортом смельчаков. В тридцать лет от  роду  Мэрфи
заболел альпинизмом и тотчас столкнулся  с  непреодолимыми  сложностями  при
страховании жизни. Тогда он заделался автогонщиком, и все  было  в  порядке,
пока не слетел на своем "Лотосе" с трассы. Машина перевернулась четыре раза,
и водитель получил множественные переломы обеих ключиц.  После  этого  Мэрфи
решил, что страховка не терпит суеты, и забросил свои подвижные игры.
   Мэрфи  настолько  быстр   и   порывист,   что   умудряется   пользоваться
стенографией даже в устной речи.  Он  тараторит  причудливой  скороговоркой,
словно ему некогда вставлять в свои высказывания все необходимые  артикли  и
местоимения. Это сводит с ума его секретарш и помощников. Впрочем, не только
это. Мэрфи даже  зимой  настежь  распахивает  окна,  ибо  ненавидит  спертый
воздух. Когда я вошел в его лабораторию в бостонском роддоме, то увидел, что
помещение до потолка завалено яблоками. Они были везде - в холодильниках, на
полках с реактивами, на столах, даже на бумагах  в  качестве  грузиков.  Две
ассистентки в белых халатах поверх толстенных свитеров сидели на табуретах и
жевали яблоки.
   - Жена, - пояснил Мэрфи, пожимая мне  руку.  -  Специализируется.  Хочешь
яблочко? Сегодня "белый налив" и "кортленд".
   - Нет, спасибо.
   Мэрфи молниеносно вытер о рукав очередное яблоко и впился в него зубами.
   - Вкусно, - промычал он. - Честно.
   - Я тороплюсь, - сообщил я ему.
   - Как всегда, - прохрумкал Мэрфи. - Господи, вечно ты как угорелый. Когда
я последний раз видел тебя и Джудит? Несколько месяцев назад. Чем ты  только
занимаешься? Терри играет в защите за Белмонт первого ноября. -  Он  схватил
со стола фотографию парня в футбольной экипировке и сунул ее  мне  под  нос.
Терри рычал прямо в объектив и казался уменьшенной копией  Мэрфи.  Такой  же
низкорослый и такой же крутой.
   - Скоро повидаемся, - заверил я его. - И обсудим наши