о вот все вместе...
   - Уговорите Джей Ди отозвать заявление, - сказал я.
   Питер покачал головой.
   - Мы с братом никогда не ладили. Сколько себя помню, вечно  грызлись.  Мы
совершенно разные люди,  даже  внешне.  Думаем  по-разному,  действуем  тоже
по-разному. В юности я, помнится, даже злился, вспоминая, что Джошуа  -  мой
родной брат, и втайне подозревал, что это не так. Думал, его усыновили,  или
что-нибудь в этом духе. Наверное, у него были точно такие же  подозрения  на
мой счет.
   Он допил кофе и понурил голову, уткнувшись подбородком в грудь.
   - И вы пыталась уговорить Джей Ди, но тот настроен по-боевому, и у нее не
было...
   - Правдоподобного предлога?
   - Да.
   - Жаль, что она вообще назвала имя Ли, - сказал я.
   - Жаль, - согласился Питер. - Но что сделано, то сделано.
   Он проводил меня до двери, и я вышел на улицу, залитую бледным  сероватым
солнечным светом. Когда я шагал к машине, Питер крикнул мне вслед:
   - Если вы не захотите впутываться, я вас пойму.
   Я оглянулся:
   - Вы прекрасно знаете, что у меня нет выбора.
   - Я этого не знал, - возразил Питер. - Но надеялся, что так.
   ***
   Садясь в машину, я размышлял, что мне теперь делать. Ни  единой  ниточки,
ни единой толковой задумки, ничего. Можно было бы опять  позвонить  Зеннеру.
Вдруг он вспомнил какие-то новые  подробности  своей  беседы  с  Карен?  Или
съездить к Джинни в  колледж  Смита.  Либо  к  Анджеле  и  Бабблз.  Глядишь,
что-нибудь и припомнят, хотя едва ли.
   Я полез в карман за ключами, и моя рука наткнулась  на  какой-то  листок.
Достав его, я увидел, что это фотография негра в лоснящемся пиджаке.
   Роман Джонс. Я совсем запамятовал о нем. Парень просто  исчез,  затерялся
среди других персонажей, утонул в море лиц. Я долго  вглядывался  в  снимок,
стараясь запомнить черты, понять, чего стоит их  обладатель.  Но  не  сумел:
слишком уж заурядная была физиономия. Кривая ухмылка  самца,  облаченного  в
крутой прикид. Не разберешь, то ли веселая, то ли злорадная. Безликий  образ
на публику.
   Я никогда не блистал красноречием, и меня удивляет, откуда у  моего  сына
Джонни эта ловкость в обращении со словами. Оставаясь наедине  с  собой,  он
возится с игрушками и выдумывает разные забавные каламбуры,  сочиняет  стихи
или сказки, которые увлеченно рассказывает самому себе. У  Джонни  чертовски
тонкий слух, и он то и дело прибегает  ко  мне  с  расспросами.  Однажды  он
спросил, что такое девфамация, причем произнес это слово правильно,  хотя  и
очень осторожно, словно боялся раздавить его языком.
   Поэтому я совсем не удивился, когда Джонни подошел ко мне и спросил:
   - Пап, а что такое подпольный акушер?
   - Зачем тебе это?
   - Один полицейский сказал, что дядя Арт - подпольный акушер. Это плохо?
   - Иногда, - ответил я.
   Джонни  прильнул  к  моему  колену,  уткнувшись  в  него  подбородком,  и
посмотрел на меня громадными карими глазами, точь-в-точь такими  же,  как  у
Джудит.
   - А что это такое, пап?
   - Ты не поймешь, - ответил я, пытаясь выиграть время.
   - Это какой-то доктор? Навроде невропатолога?
   - Да. Только акушер делает другую работу, - я усадил Джонни на  колено  и
ощутил приятную тяжесть маленького тельца. Мой сын  подрастал  и  становился
увесистым. Джудит уже начала поговаривать о новом малыше.
   - Это врач, который занимается маленькими детьми, - пояснил я.
   - Как простой акушер? Не подпольный?
   - Да, - ответил я. - Как простой акушер.
   - Он достает ребенка из мамы?
   -  Да,  только  совсем  по-другому.  Иногда  ребенок  бывает  нездоровый.
Рождается, а говорить не может...
   - Они все не могут, - заметил Джонни. - Только потом учатся.
   - Да, - согласился я. - Но  некоторые  рождаются  без  ручек  или  ножек.
Иногда появляются уродцы.  Чтобы  этого  не  произошло,  доктор  вытаскивает
такого ребеночка до срока и убирает.
   - Пока он не вырос?
   - Совершенно верно, пока он не вырос.
   - А меня тоже вытащили до срока?
   - Нет, - ответил я, обнимая сына.
   - А почему у некоторых детей нет рук или ног?
   - Это просто случайность, - ответил я. - Ошибка.
   Джонни вытянул руку и принялся изучать ее, сжимая и разжимая пальцы.
   - Руки как руки, - сказал он.
   - Да.
   - Но ведь они есть у всех.
   - Нет, не у всех.
   - У всех, кого я знаю.
   - Верно. Но иногда люди рождаются и без рук.
   - Как же они играют в мяч?
   - Они вообще не играют.
   - Это плохо, - рассудил Джонни и снова пытливо посмотрел на  свой  сжатый
кулачок. - А почему у тебя руки на месте?
   - Ну... потому что... - начал я, но вопрос оказался мне явно не по силам.
   - Почему?
   - Потому что внутри человека есть особый код.
   - А что такое код?
   - Ну, это такие указания. Код говорит человеку, как ему расти.
   - Код?
   - Это что-то вроде чертежа.
   - А... - задумчиво протянул Джонни.
   - Понимаешь, это как твои кубики. Ты смотришь на картинку и  строишь  то,
что на ней нарисовано. Вот что такое чертеж.
   - Ага.
   Я не знал, понял ли он меня.  Джонни  поразмыслил  над  моими  словами  и
поднял глаза.
   - А если достать ребенка из мамы, что с ним будет?
   - Он уйдет.
   - Куда?
   - Просто уйдет, - буркнул я, в надежде избежать дальнейших объяснений.
   - Эх, - вздохнул Джонни, слезая на пол.  -  А  дядя  Арт  на  самом  деле
подпольный акушер?
   - Нет, - сказал я, понимая, что не могу ответить иначе. Не  хватало  еще,
чтобы мне позвонила воспитательница детского сада  и  сообщила,  что  дядька
Джонни делает подпольные аборты.
   Но чувствовал я себя препогано.
   - Вот и хорошо, - молвил Джонни. - Я очень рад.
   И побрел прочь.
   ***
   - Ты ничего не ешь, - сказала Джудит.
   Я отодвинул тарелку.
   - Спасибо, я не очень голоден.
   Джудит повернулась к Джонни.
   - Доедай, сынок.
   Джонни зажал вилку в маленьком кулачке.
   - Я не очень голоден, - сказал он и покосился на меня.
   - Еще как голоден, - заверил я его.
   - А вот и нет.
   Дебби, совсем еще крошка, с  трудом  достававшая  носом  до  края  стола,
бросила нож и вилку.
   - Я тоже не голодная, - заявила она. - И еда невкусная.
   - А по-моему, очень вкусная, - возразил я и, дабы исполнить  родительский
долг, набил рот снедью. Детишки подозрительно наблюдали  за  мной.  Особенно
Дебби. Она была на удивление смышленой для своих трех лет.
   - Ты просто хочешь, чтобы мы тоже ели.
   - Нет, мне правда нравится, - ответил я, снова набивая рот.
   - Ты притворяешься!
   - Ничего подобного.
   - Тогда почему ты не улыбаешься? - спросила Дебби.
   К счастью, в этот миг Джонни все-таки решил подкрепиться.  Погладив  себя
по животу, он сказал:
   - А ведь и правда вкусно.
   - Честно? - не поверила Дебби.
   - Да, очень, - подтвердил Джонни.
   Дебби принялась ковырять вилкой еду,  осторожно  взяла  немножко,  но  не
успела поднести вилку ко рту - все посыпалось на платье. После этого  Дебби,
как и полагается нормальной женщине, разозлилась  на  всех,  кроме  себя,  и
заявила, что еда отвратная и с нее довольно. Джудит начала  строго  величать
ее "юной леди" (верный признак материнского раздражения), а Дебби  принялась
канючить, и это продолжалось до тех пор, пока Джонни не покончил с едой и не
показал нам горделиво свою вылизанную до блеска тарелку.
   Прошло еще полчаса, прежде чем нам удалось уложить детей.  Вернувшись  на
кухню, Джудит спросила:
   - Кофе?
   - Да, пожалуй.
   - Мне жаль, что малыши капризничают. Последние дни им было очень нелегко.
   - Как и всем нам.
   Джудит разлила кофе и присела к столу.
   - Мне все не дают покоя эти письма к Бетти, - сказала она.
   - А что такое?
   - Ничего особенного. Просто их  общий  дух.  Оказывается,  вокруг  нас  -
тысячи и тысячи людишек,  которые  только  и  ждут  удобного  случая.  Тупые
узколобые мракобесы.
   - Демократия в действии, - ответил я. - Эти людишки правят страной.
   - Хватит надо мной смеяться.
   - Я не смеюсь. Я понимаю, о чем ты говоришь.
   - Мне страшно, - продолжала Джудит, пододвигая мне сахарницу. -  Кажется,
мне лучше уехать из Бостона и никогда не возвращаться сюда.
   - Везде хорошо, где нас нет, - ответил я. - Пора  бы  свыкнуться  с  этой
мыслью.
   ***
   У себя в кабинете  я  убил  два  часа,  просматривая  старые  учебники  и
журнальные статьи. И размышляя. Я не знал, как  связать  воедино  всех  этих
людей - Карен  Рэнделл,  Сверхголову,  Алана  Зеннера,  Бабблз,  Анджелу.  Я
пытался разобраться в действиях и побуждениях Уэстона,  но  в  конце  концов
только еще больше запутался.
   - Девять часов, - объявила Джудит, входя.
   Я поднялся и натянул пиджак.
   - Убегаешь?
   - Да.
   - Далеко?
   Я улыбнулся.
   - Поеду в один бар в центре.
   - Это еще зачем?
   - Будь я проклят, если сам знаю.
   "Электрический виноград" располагался рядом с  Вашингтон-стрит.  Выглядел
он весьма непритязательно - старое кирпичное здание  с  широкими  витринами,
заклеенными бумагой, на которой красовались надписи: "Зефиры  каждый  вечер.
Лихие плясуньи". Не знаю, как насчет плясуний, но рок-н-ролл  и  впрямь  был
лихой и разносился по всей округе.
   Было десять часов. Четверг. Не очень оживленный вечер.  Два-три  морячка,
столько же проституток. Эти последние отирались  в  конце  квартала,  приняв
зазывальную стойку цапли и выпятив животы.  Одна  каталась  вокруг  бара  на
маленькой спортивной машинке. Проезжая мимо меня, она улыбнулась,  захлопала
замурованными в тушь ресницами.
   Внутри бара было чадно, смрадно,  влажно  и  по-звериному  потно.  Грохот
стоял оглушительный, он  сотрясал  стены,  давил  на  барабанные  перепонки,
спрессовывал воздух едва ли не до жидкого  состояния.  У  меня  зазвенело  в
ушах. Я остановился, чтобы глаза малость  привыкли  к  темноте.  В  кабинках
вдоль стены стояли  дешевые  дощатые  столы,  возле  другой  стены  тянулась
длинная стойка. Перед сценой был тесный пятачок, на котором отплясывали двое
матросов и две молодые толстухи весьма неопрятного облика. Вот,  собственно,
и вся клиентура.
   На  возвышении  грохотали  "Зефиры",  ансамбль  из  пяти   человек.   Три
гитариста, барабанщик  и  певец,  который  лизал  микрофон,  обхватив  ногой
штатив.  Музыканты  производили  чертовски  много  шума,  но  их  физиономии
оставались тупыми и бесстрастными, словно парни чего-то ждали и наяривали на
своих инструментах, просто чтобы скоротать время.  Слева  и  справа  от  них
стояли две девицы из подтанцовки в бикини с оборочками. Одна была круглолица
и коренаста,  другая  -  прекрасна  ликом  и  безобразна  фигурой.  В  свете
прожекторов кожа девиц казалась белой как мел.
   Подойдя к стойке, я попросил чистого виски со льдом. Теперь можно было не
сомневаться, что мне подадут немилосердно разбавленный напиток.  Этого  я  и
хотел.
   Расплатившись, я принялся разглядывать музыкантов. Роман, жилистый крепыш
с копной жестких черных кудряшек на голове, мучил гитару.  В  розовом  свете
рампы его напомаженная шевелюра прямо-таки сверкала.  Играя,  он  пристально
вглядывался в свои пальцы.
   - Неплохие ребята, - сказал я бармену.
   Он передернул плечами.
   - Неужто вам нравится такая музыка?
   - Конечно. А вам?
   - Дребедень, - ответил он. - Какофония.
   - Что же вы предпочитаете?
   -  Оперу,  -  сообщил  мне  бармен  и  отправился   обслуживать   другого
посетителя. Я так и не понял, шутит он или нет.
   "Зефиры" завершили свой номер, и  матросы  на  танцплощадке  захлопали  в
ладоши, но их никто не поддержал. Продолжая покачиваться в такт  только  что
отгремевшей мелодии, певец подался к микрофону  и  с  придыханием  произнес:
"Спасибо, спасибо", - как будто ему внимала многотысячная аудитория.
   - А теперь, - объявил певец, - мы исполним старую песенку Чака Берри.
   "Старой песенкой" оказалась  "Долговязая  Салли".  И  впрямь  старье.  Во
всяком случае, достаточно древняя, коль скоро я прекрасно помнил, что  песнь
сия - творение Литтл Ричарда, а вовсе не Чака  Берри.  Под  нее  я,  бывало,
отплясывал с девчонками в таких же дурацких заведениях. Это было во времена,
когда  негры  еще  считались  забавными  существами.  Не  людьми,  а  просто
приложением к музыке. Разумеется, я тогда еще и не помышлял о женитьбе. В те
дни белые парни могли спокойно заходить в бар "Аполлон" в Гарлеме.
   Ох, эти старые добрые времена.
   "Долговязую Салли" они  исполнили  просто  здорово:  громко  и  недлинно.
Джудит презирает рок-н-ролл, и это грустно:  мне  он  всегда  нравился.  Но,
когда я подрастал, рок-н-ролл еще не успел войти в моду. Тогда  он  считался
грубой утехой низших сословий, и начинающие  музыканты  играли  произведения
Лестера Лэнина и Эдди Дэвиса, а Леонард Бернстайн еще  не  знал,  что  такое
твист.
   Но времена меняются.
   Наконец "Зефиры" завершили выступление,  подключили  к  своим  усилителям
проигрыватель и пустили пластинку, после  чего  спустились  с  подмостков  и
потянулись к стойке. Когда Роман поравнялся со мной, я тронул его за плечо:
   - Позвольте вас угостить.
   Он изумленно взглянул на меня:
   - С какой стати?
   - Я - поклонник Литтл Ричарда.
   Негр обглазел меня с головы до ног.
   - Не заговаривай мне зубы.
   - Я не шучу.
   - Тогда мне - водки, - сказал он, устраиваясь на соседнем табурете.
   Когда бармен подал стакан, Роман осушил его единым духом и сказал:
   - Сейчас пропустим еще  по  одной,  а  потом  пойдем  потолкуем  о  Литтл
Ричарде.
   - Хорошо.
   Получив вторую порцию, Роман отправился к дальнему столику. Я  побрел  за
ним. Серебристый пиджак музыканта поблескивал в полумраке.  Мы  сели.  Роман
заглянул в свой стакан и сказал:
   - Давай-ка полюбуемся серебряным кругляшом.
   - Что?
   - Жетон, - поморщившись, объяснил негр. - Бляха, мальчик. Если у тебя  ее
нет, я ничего не скажу.
   Наверное, вид у меня сделался вконец обескураженный.
   - Господи, когда же они наймут хоть  одного  легавого  с  мозгами?  -  со
вздохом молвил Роман.
   - Я не легавый.
   - Так я и поверил. - Он взял стакан и поднялся.
   - Погодите, - остановил я его. - Хочу показать вам кое-что.
   Раскрыв бумажник, я вытащил служебное удостоверение. Негр  склонился  над
ним, щуря глаза в полутьме.
   - Не врешь, - сказал он  наконец.  И,  хотя  в  голосе  Романа  слышались
насмешливые нотки, он снова сел за столик.
   - Не вру, - подтвердил я. - Я врач.
   - Ладно, пусть врач, хотя от тебя и разит легавым. Что ж, давай установим
правила. Видишь вон тех четверых  парней?  В  случае  чего  они  заявят  под
присягой, что ты показал мне карточку врача, а не  бляху  полицейского.  Это
получение показаний обманным путем. В суде такое не проходит, приятель. Тебе
все ясно?
   - Я просто хочу поговорить.
   - Верю, - ответил Роман  и,  отпив  глоток,  тускло  ухмыльнулся.  -  Мир
слухами полнится.
   - Правда?
   - Правда. - Он взглянул на меня. - Откуда ты узнал обо мне?
   - Есть разные способы.
   - Какие же?
   Я передернул плечами:
   - Да всякие.
   - Кто меня ищет?
   - Я.
   Негр расхохотался.
   - Ты? Шутки в сторону, приятель. Уж тебе-то ничего не нужно.
   - Ну что ж, - я встал. - Вероятно, я обратился не по адресу.
   - Погоди-ка, мальчик.
   Я остановился. Роман поигрывал своим стаканом и смотрел в стол.
   - Сядь, - велел он мне.
   Я сел. Продолжая таращиться на свой стакан, музыкант изрек:
   - Товар - что надо. Дерьмом не разбавляем. Высшего качества. И за высокую
цену, понял?
   - Понял, - ответил я.
   Роман нервно почесал локти и запястья.
   - Сколько мешков?
   - Десять, пятнадцать. Сколько есть.
   - Сколько надо, столько и будет.
   - Тогда пятнадцать, - сказал я. - Но сперва посмотрю.
   - Ладно, ладно, сперва посмотри. Товар в порядке.  -  Он  снова  принялся
чесать руки сквозь серебристую ткань пиджака. Потом вдруг улыбнулся:
   - Но сначала скажи мне одну вещь.
   - Что такое?
   - Кто тебя навел?
   - Анджела Хардинг, - после минутного колебания ответил я.
   Похоже, он был озадачен. Неужто я дал маху? Роман заерзал на  стуле,  как
человек, мучительно ищущий какое-то решение, и наконец спросил:
   - Она что, твоя подружка?
   - Вроде того.
   - Когда ты с ней виделся?
   - Вчера.
   Негр медленно кивнул.
   - Вон дверь, - сообщил он мне. - Даю тебе  тридцать  секунд.  Не  успеешь
убраться, разорву на части. Слышишь, легавый? Тридцать секунд.
   - Ладно, - сказал я. - Это была не Анджела, а ее подруга.
   - Кто такая?
   - Карен Рэнделл.
   - Отродясь не слыхал.
   - А я думал, ты знаешь ее как облупленную.
   Роман покачал головой.
   - Нет.
   - Мне так сказали.
   - Значит, тебе наврали. Наврали с три короба.
   Я полез в карман и достал фотографию Романа.
   - Это было в ее комнате в колледже.
   Негр молниеносно выхватил у меня снимок и разорвал его пополам.
   - Какая такая фотография? - невозмутимо спросил  он.  -  Знать  не  знаю.
Никогда не видел эту девицу.
   Я откинулся на спинку стула. Роман злобно зыркнул на меня.
   - Брось это дело, - посоветовал он.
   - Я пришел сюда за покупкой, - сказал я. - И уйду, как только  куплю  то,
что мне нужно - Ты уйдешь немедленно, если у тебя есть голова на плечах.
   Он снова принялся чесать руки. Взглянув на него, я понял, что больше  мне
ничего не выведать. По доброй воле парень говорить не будет, а заставить его
я не мог.
   - Что ж, ладно. - Я встал, "забыв" на столе очки. - Кстати, ты не знаешь,
где можно достать тиопентал?
   Его зрачки на миг расширились:
   - Чего?
   - Тиопентал.
   - Никогда не слышал. А теперь катись,  пока  кто-нибудь  из  тех  славных
парней у стойки не затеял с тобой драку и не раскроил твой поганый череп.
   Я вышел на улицу. Было холодно. Опять моросило.  Я  посмотрел  в  сторону
Вашингтон-стрит, на яркие  огни  других  заведений,  в  которых  посетителей
оделяли рок-н-роллом, стриптизом и наркотиками. Выждав полминуты, я вернулся
в бар.
   Мои очки по-прежнему лежали на столике. Взяв их,  я  повернулся  и  обвел
взглядом зал. Роман стоял в телефонной будке в углу.
   Что ж, это и требовалось выяснить.
   4
   За  углом  в  конце  квартала  была  грязная  забегаловка,  где  подавали
гамбургеры за двадцать центов. Эта дыра гордо сияла  огромной  витриной,  за
которой трапезничали смешливые девчонки и двое-трое доходяг в длинных, почти
до пола, драных плащах. В углу сидели трое моряков, они хохотали  и  хлопали
друг дружку по спине, вспоминая победы на любовном фронте и мечтая  о  новых
завоеваниях. В глубине зала виднелся телефон.
   Я позвонил в Мемориалку и спросил  доктора  Хэммонда.  Девушка  соединила
меня с отделением неотложной помощи, где он сегодня дежурил.
   - Нортон, это я, Джон Берри.
   - В чем дело?
   - Мне нужны еще кое-какие сведения из архива, - сказал я.
   - Тебе повезло, - ответил он. - Похоже, нынче  у  нас  выдался  спокойный
вечер. Две-три царапины и пара пьяных драчунов. Что ты хочешь узнать?
   - Запиши. Роман Джонс. Черный, лет двадцать пять. Мне надо  знать,  лежал
ли он у вас и наблюдался ли амбулаторно. И когда.
   - Хорошо. Роман Джонс. Стационар и амбулатория. Сейчас проверю.
   - Спасибо.
   - Ты еще позвонишь?
   - Нет. Скоро заеду.
   Как выяснилось впоследствии, я выразился чересчур мягко.
   ***
   Повесив трубку, я вдруг обнаружил, что голоден, и купил "хот-дог" с кофе,
поскольку не мог заставить себя съесть гамбургер в  такой  дыре.  Во-первых,
потому что при их приготовлении нередко  используются  конина,  крольчатина,
субпродукты и прочая гадость, которую можно раздобыть по дешевке. Во-вторых,
потому что бактерий,  гнездящихся  в  одном  гамбургере,  достаточно,  чтобы
заразить целое войско. Уровень  заболеваемости  трихинеллезом,  например,  в
Бостоне в шесть раз выше, чем в среднем по стране. Нет, лучше не рисковать.
   У   меня   есть   дружок-бактериолог,   день-деньской   просиживающий   в
лаборатории, выращивая  микроорганизмы,  которыми  заражены  пациенты.  Этот
парень настолько запуган, что уже не ход