и техобслуживания?
   - Есть.
   - Ирина в Пицунде отдыхает, а мне колодки надо поменять.
   - Ты же начальник! Тебя шофер возит, - сказал Степанов.
   - А в воскресенье? - Славин посмеялся. - Я без Арины как без рук.
   - Почему до сих пор не женишься?
   - Вопрос не комментируется, - ответил Славин, - тем более он
бумеранговый:
   отчего не разводишься с Надеждой, хоть уж пятнадцать лет живешь
раздельно?
   - Ладно, поедем в наш гараж, - вздохнул Степанов, - там ребята все
мигом сделают... У нас теперь лучшее техобслуживание, Виталя, в
кооперативных гаражах:
   качество и время гарантированы.
   - Не поеду, - ответил Славин. - Ты безответственный человек, тебе
можно, а я должностное лицо, - была б Ирина, ее отправил.
   - Тогда скажи мне, должностное лицо, где записано, что в кооперативном
гараже нельзя сделать ремонт машины?
   - А где сказано, что можно?
   - Вот мы с тобой и пришли к главному: до тех пор пока мы не издадим
свод законов, где будет черным по белому напечатано, что можно, а что
нельзя, - только тогда по-настоящему раскрутится инициатива и
предприимчивость. Мы, Виталя, традиционно горазды на запреты, вот в чем
вся штука... А инициатива требует р а з р е ш и т е л ь н о с т и...
Опять-таки, пусти на телевидение умного юриста, час в месяц, ответы на
самые острые вопросы: что можно и что нельзя, со ссылкой на законы и
кодексы, - как бы это помогло и рабочим, и бригадному подряду, и
руководителям! Ты, кстати, знаешь, что такое "шабашник"?
   - Известно - гад и стяжатель.
   - Как бы мы без этого "стяжателя" коровники строили и клубы? - вздохнул
Степанов. - Так вот, толковый словарь русского языка трактует это понятие
совершенно противоположно тому, какой смысл вкладывает в него наша
журналистика.
   Во-первых, "шабаш", столь нервирующий радетелей общинной равности, есть
"день молитвы, суббота" - по-древнееврейски; по-нашему же "шабаш" означает
"отдых, конец работе, пора роздыха". Истинный же, сегодняшний смысл этого
слова я понял из такого объяснения великого филолога Владимира Даля: "По
шабашкам на себя работаем", то есть заработок на семью в то время, когда
другие гуляют субботу или иной какой праздник... Нет бы заглянуть в
словарь, поискать корни, понять изначалие, суть слова, так нет ведь,
повторяем, что на слуху, не удосужившись разобраться в истине.
   - Любопытно, - заметил Славин. - Это факт, не поспоришь, очень
любопытно.
   - Мы заложили в это понятие прямо противоположный смысл, понимаешь? У
Даля есть еще одно объяснение: "Как солнце в пятницу закатилось, так жид и
среди дороги распрягает коней и шабашует"... А наш шабашник именно в
пятницу и начинает свое дело - вплоть до понедельника; пока остальные
гуляют, он на "Жигули"
   зарабатывает... А мы его за хорошую работу, которая предполагает
высокую оплату, мордой об стол.
   - Ты, кстати, не интересовался, что такое "облом"? - задумчиво спросил
Славин. - Гончаров ведь не зря взял эту фамилию для своего героя...
   - Посмотрю. Интересно.
   - Можешь не смотреть. Я помню. "Облом" - это значит "неуч".
   - Что ты говоришь?! И про шабашников - тоже знал?
   - Как ответить? - вздохнул Славин. - "Впервые услышал"? "Конечно, знаю"?
   - Правду ответь.
   - Убежден, что всякая правда нужна человеку?
   - Горький говорил, что не всякая. И я с ним согласен.
   - Я тоже... Что у тебя с фильмом?
   Степанов махнул рукой:
   - Э... Года через два, глядишь, что-нибудь сварганим.
   - Ты объясни мне толком, отчего вы снимаете картины годами?! Ведь на
Западе такие темпы привели бы кинобизнес к краху, Митя!
   - Милый мой, так там же есть продюсер, который может заработать! Там
кино не галочка, - мол, сняли еще один фильм о рабочем! Когда я делал
первую картину, мой директор, хитрец и умница, гонял меня в Госкино, чтобы
я в ы б и в а л побольше денег на смету. Я доверчиво ходил. Мне, кстати,
именно тогда впервые сказали, что я "слишком настырен"... А я ж не за себя
хлопотал, за дело... Ну, выбил я деньги, а потом спросил директора:
"Натан, скажи правду, а сколько тебе вообще нужно, чтобы снять фильм?" -
"Половина того, что дали". - "Зачем же ты меня заставлял ходить и
кланяться?" - "Если б мне верили, Митя, давали деньги в руки, мне бы
хватило вам всем платить ежемесячную премию и фильм бы мы снимали за пять
месяцев, а не за год. Я ведь живу в кандалах, Митя, я не могу яйца купить,
которые должны стоять в кадре на столе, я их обязан заказать в студийной
мастерской, чтобы занять рабочих! Чертовы яйца будут делать из дерева и
красить нитролаками, каждое яичко стоит пять рублей, десяток - полсотни, а
купить за рубль настоящие - не моги, казнят! Костюм артисту я должен шить,
купить - опасно, ревизоры замучают, а в комиссионном подобрать - так прямо
инструкцией запрещено, угодишь под суд. Каждый мой шаг расписан. Я, Митя,
вроде кассира:
   говорят - плати, плачу, нельзя - молчу в тряпочку..."
   - Погоди, но ведь студии выгодно, чтобы картина была скорее снята,
Митя! - искренне удивился Славин. - Сейчас-то ведь можно всю эту дикость
пересмотреть!
   - Ну-ну, - вздохнул Степанов. - Попробуй. Аппарат студии хочет получить
премию, Виталя, И это понятно. Все заранее спланировано: когда какую
картину сдадут главку. Если я заканчиваю фильм раньше срока, все равно за
перевыполнение плана администрации премии не будет, не положено. Какой же
им смысл помогать мне? Они заинтересованы в том, чтобы я сдал фильм
попозже, у них свой отсчет выгоды. Все приличненько, все спокойненько,
исключительная благодать... Куда торопиться?
   Пусть режиссер еще раз проконсультирует сценарий, есть спорные реплики,
кому-то может не понравиться, помозговать никогда не мешает, семь раз
отмерь, и все такое прочее... Мое горение неугодно аппарату студии,
Виталь, я им поперек горла с моими сроками стану, настырный...
   - Вот ужас-то, а?! - Череп Славина, гладко бритый, яйцеобразный, свело
морщинами. - Ну, хорошо, если вы все про это знаете, отчего продолжается
эта дикость?
   - Так ведь все это заинструктировано, десятилетиями расписано по
тысячам документов, образовался панцирь, не шелохнешься...
   - Предложение?
   - Оно вопиет, Виталий. Оно просто, как дважды два: съемочная группа
получает деньги на картину. В руки! Под ответственность директора, который
живет не в безвоздушном пространстве! В каждой съемочной группе существует
партийный коллектив, профсоюз, глаз хватает! Сняли быстрее, экономнее -
оставшиеся деньги разделите на премию. Как между членами группы, так и
среди аппарата студии. Это все очевидно, как мычание.
   - Так отчего не мычим?
   - Боязнь поступка... Откуда ж взяться инициативе?!
   - Но сейчас-то мы постоянно подталкиваем к ней, Митя!
   - А закон? - чуть не застонал Степанов. - Где закон, который бы отменил
п р и в ы ч к и?! Любой хозяйственник требует гарантий. "Правду" читаешь?
То-то и оно.
   Кто более всего рискует? Тот, кто работает инициативно. Нашим
бесчисленным "главначпупсам" инициатива стоит поперек горла. А пока мы их
не порушим авторитетом разрешающего закона, обречены на то, чтобы
топтаться на месте. Нужен закон, Виталя, - убежденно, с болью, повторил
Степанов. - "Ты, директор завода, можешь то-то и то-то, но тебе запрещено
то и то". Тогда дело покатится! Но если только графы запретов снова не
окажутся трехзначными, - горазды мы на то, чтобы "тащить и не пущать"...
На Западе именно этим корят социализм, хотя прекрасно знают, что выражение
это пришло в нашу повседневность из русской литературы прошлого века... А
нынешние литературные плакальщики ноздрями трепещут: "Раньше было все
прекрасно, ура, наши традиции величавы!" Разные у нас были традиции! И
глаза на это закрывать чревато бедами: врач, который не хочет видеть
болезнь, - преступник.
   - Пессимист ты, Митяй, - вздохнул Славин.
   - Если бы... Пессимисту - хорошо, у него заранее на все ответ: "Э, что
бы ни делали, ничего не выйдет..." А я верю, что выйдет, понимаешь?
Верю... Но сердце рвет из-за тех глупостей, которые творят люди, рвущие на
груди рубаху: "Я - патриот; поднатужимся, наляжем!" А может, и не глупость
это, а саботаж? Не знаю... Ты когда-нибудь ходил по районам наших
новостроек после одиннадцати вечера?
   - Нет.
   - Походи. У Главмосстроя с филенкой туго, двери тоненькие, все
слышно... Ты обрати внимание на то, какую музыку в квартирах играют...
Джаз Виллиса Канновера... "Голос Америки" именно в одиннадцать начинает
его крутить, как раз когда наше телевидение норовит всех без исключения
трудящихся - как в детском саду - уложить в кроватки... Итак, ящик
выключен!.. По радио передают классическую музыку; дансингов в городах
нет; клубы уже закрыты в ресторан - не водку жрать, а потанцевать под
хороший оркестр и кофе попить - нельзя, в десять кончают пускать... А
"Голос" именно в это время дает пять минут джаза и минуту информации, да
еще какой... Есть люди-совы, Виталя, а есть петухи. Одни поздно ложатся,
другие рано, а мы всех под один гребень... Посчитали б, сколько в Москве
рабочих со скользящим графиком, кто домой со смены приходит в восемь
вечера, а завтра ему на завод только к часу... Ну не хочет он спать! Не
хочет!
   Молодой он! Ему двигаться надо, веселиться, не все ж книге прилежны,
увы... Нет, никто эту проблему - с точки зрения социологии - не изучает...
Да разве одну эту? Возьми другое: ты занят, и я занят... А надо купить
билет на самолет...
   Значит - с нашими-то очередями, - день потерян. А если организовать
службу посредников? Как это сделано во всем мире?! Нет, трать
государственное время, только б тот, кто облегчит тебе жизнь, а
государству сэкономит миллионы рабочих часов, не заработал лишнюю десятку
- "стяжатель"! Эхе-хе-хе! Читал, как обрушились на молодежь за то, что она
иностранные майки носит с чужими флагами и мордашками французских
кинозвезд? Нет, чтобы травить наших текстильщиков за то, что своих звезд
экрана не пропагандируют, свой флаг на майках и своего Гагарина не рисуем,
- так нет же, опять-таки воюют со следствием, а не с причиной...
   Только придурок не купит свое, если оно лучше иностранного...
   Славин потянулся с хрустом:
   - Что сейчас пишешь?
   - Я - накануне, Виталя, только поэтому сейчас с тобой и сижу... Когда
начну - уйду в подполье. Я и машинка, нет ничего прекраснее, ей-богу...
   Славин посмотрел на часы:
   - Не опоздаешь?
   - Нет.
   - Будешь писать только из Женевы?
   - Хочу поездить.
   - Но главная цель командировки - переговоры о вооружениях?
   - Да, - ответил Степанов. - Так записано в решении...
   - Я тебя отвезу в Шереметьево.
   - Спасибо... Ирину поцелуй, когда прилетит... Кто-то из французов очень
верно сказал: "Каждое расставание - это немножечко смерть..."
   Сладость свободного сочинительства-I Закончив изучение архивов,
документов Библиотеки конгресса и материалов, опубликованных в "Ньюсуик" и
"Форин афферз" о скандальной схватке ракетостроительного концерна Сэма
Пима авиационной корпорацией Джозефа Летерса, режиссер и сценарист Юджин
Кузанни работал теперь дома один. Сын переехал к подруге. По ночам, когда
Голливуд засыпал и лишь стрельчатая листва громадных пальм, устремленных в
провальную жуть черно-атласного неба, шелестела, словно тоненькие
металлические стружки, которые сбрасывали с бомбардировщиков ВВС США во
Вьетнаме, чтобы вызвать помехи на радарах противовоздушной обороны.
   "Хороший образ, - подумал Кузанни, - можно использовать в монтаже;
спокойствие ночного Голливуда, одиночество, становящееся привычным,
металлический шелест пальмовых стрел в темноте; встык - такой же звук над
Вьетнамом; пейзажи даются на такой же, как здесь, тишине, а потом экран
должен взорваться от свистящего рева турбин сверхзвукового
бомбардировщика, а после ландшафт исчезнет, поднятый в небо взрывом
многотонной бомбы, черной, пахнущей шлаком, безжизненной пылью; на
медленном оседании сожженной земли пойдут титры фильма; когда гарь и дым
развеются, я покажу иной ландшафт, наш юг, Сан-Диего, безмолвную
устремленность баллистических ракет; словно корабли инопланетян, стоят они
в скальной пустыне - безнадежность лунной поверхности, тишина, абсолютная,
шершавая тишина, и нет уже шелеста пальм, ощущение тотальной, безнадежной
в ы ж ж е н н о с т и планеты..."
   Кузанни взял свой маленький, карманный диктофон - работал только с ним,
знай себе наговаривай то, что я в л я е т с я перед глазами и явственно
слышится в ушах, - еще раз посмотрел на фото сына; какой прекрасный был
парень еще год назад, единственный друг, господи, как сложна жизнь наша,
и, поднявшись из-за стола, начал неторопливо ходить по кабинету, окна
которого выходили в сад; сценарий своего фильма он диктовал так, словно бы
видел на экране все, о чем говорил:
   - Весна восемьдесят пятою, Нью-Йорк, биржа... Тяжелый, постоянный,
тревожный гул голосов; на огромном бело-красном электронном табло
пульсирует экономическая жизнь страны, которая выражена в цифрах,
означающих взлеты и падения акций ведущих корпораций. За этими точечными
взлетами пунктов специалисты сразу же видят разорение одних, счастье
других, надежду третьих.
   На табло резко возникают цифры стоимости акций "Авиа корпорейшн";
зафиксировано падение еще на два пункта; взрыв оживления среди
присутствующих пугает жесткой немедленностью реакции биржевых маклеров.
   Дейвид Ли - президент "Мисайлс индастри" ["Ракетная индустрия"], -
наблюдая за тщательно просчитанным сумасшествием биржи, обернулся к
спутникам:
   - По-моему, после этого сэру Питеру Джонсу не подняться.
   И быстро двинулся к выходу. Он шел мимо кабин, где сидели маклеры,
связанные прямыми телефонами со своими компаниями и клиентами, мимо тех
закутков, где обосновались журналисты и, улыбаясь, слушал их быстрые,
кричащие сообщения:
   "Компания, созданная сэром Питером, зашаталась"; "Самолеты Питера
Джонса не нужны больше нашим ВВС?"; "Сегодняшнее падение акций на бирже
свидетельствует о кризисе политики сэра Питера!".
 
   Этот же день, три часа спустя.
 
   ...Техас, маленькое ранчо миллиардера Питера Джонса - президента "Авиа
корпорейшн". Около конюшни - телевизионные установки, где толпятся
репортеры газет и фотокорреспонденты; идет съемка вывода коней, их
объездки.
   Когда увели танцующего каурого жеребца, из конюшни вразвалочку появился
ковбой:
   - А сейчас наш главный сюрприз: трехлеток Виктори, подарок сэру Питеру
от принца Фарука.
   На Виктори выехал сам сэр Питер, кряжистый седой старик, чем-то похожий
на Жана Габена - в потрепанных джинсах, клетчатой, красно-белой рубахе и
замасленной широкополой техасской шляпе.
   - Как конь, ребята? Хорош? - улыбнулся Питер Джонс журналистам.
   Первый корреспондент:
   - Почему принц Фарук подарил вам этого коня?
   - Видимо, потому, что любит нашу страну. Второй журналист:
   - Тогда он должен был подарить этого жеребца президенту...
   Питер Джонс усмехнулся:
   - Он и подарил его президенту.
   Второй журналист:
   - Олицетворяете Штаты с Вашей корпорацией?
   - Не навязывайте мне модель ответа, дружище.
   Третий журналист:
   - Надеетесь быть переизбранным президентом "Авиа корпорейшн" на третий
срок?
   - Это не моя забота. Это решает собрание акционеров. Я из породы тех
стариков, которые подчиняются воле большинства. Если акционеры пнут меня
коленом под зад, я уйду. Если же попросят остаться, что ж, останусь.
   Первый журналист:
   - В истории нашей страны президентом - я имею в виду Штаты, а не
корпорацию - на третий срок был избран только один человек, Франклин
Делано Рузвельт.
   - Мы бы его провели и на четвертый срок, а вот я на четвертый срок не
рассчитываю.
   Третий журналист:
   - Сегодняшнее падение акций вашей корпорации на бирже грозит какими-то
последствиями?
   Питер Джонс похлопал коня по шее:
   - Ответь этому парню, коняга. Ответь ему во весь голос. Мне нельзя -
обвинят в неуважении к прессе.
   Первый журналист:
   - Правда ли, что вы ненавидите президента компании "Мисайлс индастри"
Дейвида Ли?
   Сэр Питер сокрушенно покачал головой:
   - Дейвид Ли - мой друг, молодой, умный, верный друг! Я бы мечтал, чтобы
именно он закрыл мне глаза, когда сдохну. Спасибо, ребята! Не пишите о
моем коне плохо, других таких больше не будет.
   Питер Джонс приветливо помахал журналистам рукой, улыбнулся, въехал в
конюшню; ковбои быстро закрыли дверь; осторожно сняли с седла сэра Питера;
лицо - пергаментное, желтое, веки судорожно сжаты.
   ...Тот же день, парк Токсидо, близ Нью-Йорка.
   Огромный "кадиллак" Дейвида Ли въезжает в сад, окружающий его дом на
берегу озера. Навстречу Дейвиду бегут его дети - семилетняя Джуди и
пятилетний Дик.
   Поднимая детей на руки, он - счастливый, сильный - несет их к бассейну,
быстро раздевается, толкает детей в воду, прыгает сам; барахтаются,
веселятся, кричат.
   К бассейну подошла Мэри, личный секретарь Дейвида Ли:
   - Дэйв, на проводе Бонн, будете говорить?
   - Кто звонит?
   - Генерал Том Вайерс.
   - Этот нужен. Переключите аппарат на бассейн и лезьте к нам, будем
хулиганить вчетвером.
   Дейвид Ли подплыл к телефону, снял трубку:
   - Здравствуйте, Том, рад вас слышать. Как погода в Европе? Туман и
дождь?
   Бедные, бедные... Значит, самолеты не летают? - Он рассмеялся. -
Слушайте, Том, видимо, дня через два вам позвонит сэр Питер Джонс. Будьте
с ним так же открыты, как со мной. Я загнал его в угол, он шатается, надо
подтолкнуть... Мы встретимся с ним послезавтра в Сан-Диего, на испытаниях
моих ракет, я пригласил и его, пусть злится...
   Мэри, переодевшись, прыгнула в бассейн, подплыла к Дейвиду, поднырнула
под него и начала целовать его ноги быстрыми пузырчатыми поцелуями.
   ...Сан-Диего, испытательный полигон ВВС США.
   Сэр Питер Джонс неотрывно наблюдает за торжественной, неземной уже, а
причастной космосу ц е р е м о н и е й запуска нового типа
межконтинентальной ракеты.
   Вокруг Питера Джонса, припавшего к окуляру телескопа, замерли офицеры и
генералы, наблюдающие рождение новой звезды. Чуть в стороне, окруженный
толпой военных, стоит Дейвид Ли; объяснения, которые он дает, исчерпывающе
кратки:
   - Затраты на производство наших космических ракет лишь на первый взгляд
кажутся астрономическими. Вложив семь миллиардов долларов в реализацию
нового ракетного проекта, мы - в стратегическом плане - не только разденем
Советы, но и не будем зависеть от нефти, которая, увы, есть кровь авиации,
не правда ли сэр Питер?
   Питер Джонс медленно оторвался от телескопа, улыбнулся:
   - Я приехал, чтобы аплодировать твоему успеху, Дейв, Я восхищен и
разбит, старой перечнице пора на свалку.
   Подойдя к Дейвиду Ли, старик крепко обнял его; потом, обернувшись к
одному из офицеров, тихо спросил:
   - У вас нет горячего чая?
   - Мы пьем только холодную воду, сэр, здесь так жарко.
   ...Питер Джонс кивнул и направился к выходу из бункера. Рядом впереди и
сзади, тенями двинулись его телохранители.
   Он вышел в ночную жару космодрома, прислушался к доверчивой песне
цикад, сел в старомодный "роллс-ройс" и помахал рукой провожавшим его
офицерам; красные фонари бронированного автомобиля сэра Питера
стремительно растаяли в ночи, словно бы их и не было.
   Открыв дверцу вмонтированного в спинку сиденья шофера шкафчика, сэр
Питер выдвинул два телефона - белый и красный. Сняв трубку красного, он
попросил телефонистку на далекой международной станции:
   - Пожалуйста, накрутите мне Бонн, моя прелесть, штаб-квартиру генерала
Тома Вайерса; затем государственный департамент, отдел Восточной Европы,
мистер Харви Джекобс; после этого Пентагон, генерал Киркпатрик. Если его
нет на месте, соедините с номером девятьсот семьдесят три сорок два
восемьсот сорок семь; потом мне нужен помощник министра здравоохранения
Лодж, Вашингтон, дистрикт Колумбия, домашний номер семьсот двадцать семь
восемьсот сорок четыре пятьдесят пять, и, наконец, Нью-Йорк, двести
двадцать восемь сорок три пятьдесят девять, профессор Томас Бинн.
   Питер Джонс достал из кар