ению наличие чести у человека, работающего на Лэнгли...
   - Во-первых, работавшего, а во-вторых, не на Лэнгли, а на ученых,
озабоченных, как и я, вопросом сохранения мира на земле...
   - Вы это придумали или такая реплика вам была заранее написана,
Геннадий Александрович?
   - Ни то ни другое. Это моя глубокая убежденность, внутренняя
убежденность...
   Простите, мы с вами так много говорим, вы меня называете по
имени-отчеству, а я лишен такой привилегии, неловко...
   - Я не представился? Странно... Меня зовут Иван Иванович...
   Кульков усмехнулся:
   - Хороший псевдоним, легко запоминать.
   - Все-то вы про нас знаете, - вздохнул Славин и посмотрел прямо в глаза
Кулькова. - А вот что вы знаете про азы Уголовно-процессуального кодекса,
хотел бы поинтересоваться?
   Лицо Кулькова дрогнуло, глаза заметались, зрачки расширились.
   - То есть? Вы имеете в виду статью, связанную со шпионажем?
   - Нет... В данном случае я имел в виду статьи о доказательствах по
уголовному делу.
   - Ну, не знаю... Понятые, свидетели...
   - А вот отпечатки пальцев, по-вашему, являются уликой?
   - Не знаю.
   - Хотите почитать разъяснение по этому поводу?
   - Зачем же? Я верю вам... В отличие от вас я верю каждому вашему
слову...
   - Так вот, отпечатки пальцев, обнаруженные на месте преступления или на
орудии преступления, носят характер улики... Суд принимает это в качестве
доказательства... Конечно, вы можете опровергать заключение экспертов,
доказывать случайность появления отпечатков ваших пальцев на определенном
месте, опять-таки ваше право... Но это будет голословное опровержение
факта, которое суд во внимание не примет.
   - Спасибо за исчерпывающее разъяснение... Зачем вы сказали мне об этом?
   - Для того чтобы вы, подумав, вспомнив былое, ответили мне правду до
того, как вам будет представлена улика...
   - Но мне нечего сказать! Я и так доверчиво открыл вам душу! Предложил
план игры!
   Написал - под диктовку - сообщение туда! Испытал огромное облегчение,
когда признался вам во всем! И начал помогать...
   Славин поднялся, отошел к дивану, стоявшему у противоположной стены, и
аккуратно, артистическим жестом, снял покрывало с какого-то плоского
предмета - это был чемодан, подаренный Кульковым "любимому другу" Георгию
Иванову перед его командировкой в Париж.
   - Чей это? - спросил Славин. - Вообще-то вам его должны были предъявить
для опознания несколько позже, но следователь Гаврилов пошел мне
навстречу, я решил ускорить дело, времени у нас в обрез.
   Лицо Кулькова снова п о т е к л о; как же меняется оно в моменты, когда
надо принимать решения; студень какой-то, ложкой можно накладывать да на
стол капнет...
   - Нет, я не знаю, чей он...
   - Не знаете, - повторил Славин. - Что ж, и на старуху бывает проруха...
Могли запамятовать, столько лет прошло... Ну а если ознакомить вас с
показаниями профессора Иванова? Хотите почитать? Или буквы перед глазами
прыгают?
   - Погодите, погодите, - сказал Кульков, шаркнув подошвами, - это же
чемодан профессора Иванова! Я вспомнил! Это Жорин чемодан!
   - Вот видите, - усмехнулся Славин. - У вас, видимо, ассоциативная
память... Вам надо увидеть, а уж потом вы начинаете вспоминать...
   - Совершенно верно! Вы правильно заметили: у меня, как у математика,
выборочная память! Разве можно все удержать в голове?! Черт-те сколько
дел, важных дел...
   - Вы подарили этот чемодан Иванову?
   - Я? Не помню... Вряд ли... Почему именно я?
   - Так показывает Иванов.
   - Видимо, он ошибается, я... Нет, нет, положительно не помню...
Вообще-то я люблю дарить, но разве упомнишь все подарки, которые
когда-либо делал друзьям и знакомым?
   - Мы помним, - отрезал Славин. - Список подарков, которые вы делали,
возвращаясь из командировок за рубеж, вам предъявят... Большинство мы
изъяли, что-то около девяноста семи предметов... Потренируйте память, вы
же идете от зримого образа, правда?
   - Значит, все уже знают о том, что я здесь?
   - Только те, кому нужно. Вы же просили - в интересах операции против
ЦРУ, предложенной вами, - не сообщать о факте ареста...
   - Задержания, - поправил Кульков. - Пожалуйста, употребляйте это слово,
мне не так больно...
   - Ладно, вернемся к чемодану... Вы утверждаете, что не дарили его
Иванову?
   - Нет, я бы так категорически не говорил... Я сказал, что не помню. Я
же не хочу вводить вас в заблуждение... Не помню...
   - Вы помните, Геннадий Александрович, вы все прекрасно помните...
   - Да нет же! Иванов вполне мог сам купить этот чемодан!
   - Он не мог купить этот чемодан.
   - Почему?! Он всегда любил изящные вещи, особенно заграничные, он...
   - Он не мог купить этот чемодан, - повторил Славин. - Дело в том, что
чемоданы этой фирмы не закупались Внешторгом... Они слишком дорогие,
люксовые... На такого рода товар не будет спроса у массового покупателя, а
ведь мы о нем должны думать в первую очередь...
   - Конечно, - подтвердил Кульков, - понятно, что в первую очередь надо
думать о запросах трудящихся.
   Славин отвел взгляд от лица Кулькова, надолго замолчал, потом подошел к
чемодану, открыл его, молча показал, как закладывается информация в
тайник, сработанный не кустарно, а вполне профессионально, с
противомагнитной защитой, работа лабораторий ЦРУ, и, не оборачиваясь,
сказал:
   - Тут отпечатки ваших пальцев, Геннадий Александрович... Именно вы
всегда собирали Иванова в командировки. Используя его в качестве
курьера... До той поры, пока вам не приказали написать на него донос,
чтобы самому перейти к академику Крыловскому... Значит, работать на ЦРУ вы
начали не в позапрошлом году, а значительно раньше... Отправляйтесь-ка в
камеру и готовьтесь к допросам, следователь вас заждался.
   - Нет! - тонко закричал Кульков и повалился на колени. - Нет же! Я хочу
искупить! Поймите, мне стыдно! Я не скрываю! Мне мучительно стыдно за все,
что было! Не лишайте меня возможности искупить хоть малую толику моей
вины! Молю вас, Иван Иванович!
   Славин вздохнул, лицо собралось морщинами - не терпел избыточных
эмоций. Из-за этого даже редко ходил в театры, чаще всего покупал билеты
на "Принцессу Турандот". Другие спектакли его просто раздражали, особенно
когда актеры дышат трепещущими ноздрями и по минуте держат бессмысленные
паузы, рассчитывая на нервических старух. В таких случаях Славин просто
уходил.
   - Встаньте, - сказал он. - Я не переношу истерик... У мужчин тем
более... Если вы намерены искупить свою вину - понятно, хоть в самой малой
степени, - объясните на пальцах, в чем состоит смысл "Либерти"?
   - Что?! - Кульков "сыграл" непонимание. - О чем вы?!
   - Не надо выгадывать время. Или вы объясняете мне, что это такое, или я
объясню вам, но это будет наша последняя встреча, Геннадий Александрович...
   Кульков снова увидел лицо Питера, вспомнил его слова; все развивается
именно так, как тот и говорил; только продолжать игру, только бы не
сорваться, только вести себя именно так, как начал, тогда он вырвется...
   Встав с пола, Кульков тяжело вздохнул, потер лицо ладонями и ответил:
   - Смысл операции "Л и б е р т и" состоит в том, чтобы по этому
условному сигналу мой непосредственный руководитель из ЦРУ Гарри Сайтон
приехал в столицу Германской Демократической Республики и там нелегально
встретился со мной.
   - Зачем?
   - Для обсуждения вариантов моего ухода на Запад.
   - А какие варианты возможны?
   - Первый вариант: он вручает мне американский паспорт и билет на
поезд... Второй - уход самолетом, но через третью страну, скорее всего
Африканского континента...
   - Вы хорошо помните Гарри Сайтона?
   - Да! Я сразу опознаю его! Вы захватите с поличным!
   - Вы имеете в виду американский паспорт с вашей фотографией?!
   - Конечно.
   - Где и когда вы встречались с Гарри Сайтоном?
   - Первый раз в Париже, когда он передал мне этот треклятый чемодан...
   - А второй раз?
   - Через год... В Женеве... Именно он предложил мне устранить Георгия
Иванова с того поста, где тот работал в то время.
   - Он разговаривал с вами о Пеньковском?
   - Да.
   - Когда?
   - Практически во время каждой из этих встреч.
   - Он говорил вам, что Пеньковский является их агентом?
   - Нет.
   - Убеждены?
   - Конечно.
   - Что его интересовало в Пеньковском?
   - Вс„.
   - А что вы ему отвечали?
   - Я?
   - Ну, естественно, не я, - усмехнулся Славин. - Я бы знал, что ему надо
ответить.
   - Старался давать обтекаемые ответы...
   - Почему?
   - Не знаю... Я боялся Пеньковского... Думал, что это проверка...
   - Вы думали, что это проверка? - переспросил Славин и неторопливо, чуть
не по слогам, врезал: - Скажите, а сколько вариантов и значений дал этот
самый Сайтон для использования слова "либерти" в шифровке?
   Лицо Кулькова снова п о т е к л о; Славин понял, что угадал. "Бойся
везения вначале", - вспомнил он слова Абеля, тот часто повторял именно эту
фразу; сейчас Кульков задаст какой-нибудь вопрос, чтобы выгадать время.
   - Что вы имеете в виду? - спросил наконец Кульков, облизнув сухие губы.
   - Ничего, - устало ответил Славин. - Ровным счетом ничего. Но от того,
к а к вы ответите, зависит лишь одно: поверю я вам или нет. Конкретно:
примем мы ваше предложение о поездке в Берлин или отвергнем... Не
торопитесь говорить... Идите в камеру и подумайте...
   ...На сообщение Кулькова, заложенное им в контейнер тайника - под
контролем контрразведчиков - и взятое через пятнадцать минут Питером
Юрсом, радиоответа, как это бывало ранее, в тот же день не последовало...
   В КГБ не знали, что сразу после прочтения информации Н-52 московская
резидентура ЦРУ отправила в Лэнгли срочную шифрограмму: одна из цифр
написана Н-52 таким образом, как было обусловлено заранее - в случае
провала.
   ...Прочитав расшифрованное сообщение, ЗДРО вытянул ноги, запрокинул
руки за голову и закрыл глаза, не зная, радоваться этой новости или
печалиться; любой агент обречен, вопрос времени; сейчас важно другое -
настало ли время, когда провал Н-52 угоден и, соответственно, р о з ы г р
ы ш "Либерти", или же время еще не приспело; рано, поздно, не успел,
переторопил - значения не имеет; в р е м я или нет, вот в чем вопрос...
   "Папа!
   Я получил письмо.
   На все твои доводы я бы мог ответить своими.
   Но это будет перебранка, а она представляется мне недостойной.
   Ты не прав ни в одной из своих посылок. Все твои соображения несут на
себе печать пристрастного домысла.
   К сожалению, я обязан открыть тебе правду.
   Тетя Мэри объяснила мне, что врачи сказали маме, как ей опасно рожать.
Но ведь ты итальянец, а как итальянец может жить, не имея детей? И ты
заставил маму родить меня. И поэтому ее не стало.
   Тетя Мэри сообщила мне об этом три года тому назад, когда у тебя
появилась именно та женщина, которая так сострадала, что ты не научил меня
ценить добро.
   Передай мою глубокую благодарность твоей подруге за заботу обо мне. Я
очень тронут и отдаю дань ее бесспорным педагогическим способностям.
Только пусть бы она решилась пожертвовать собою, чтобы удовлетворить
прихоть мужчины, которого любит: родить ребенка, зная, что это унесет ее в
могилу.
   Не считай меня неблагодарным. Я никогда не забуду то добро которое ты
для меня сделал.
   Эту горькую правду ты вынудил меня сказать своим жестоким письмом.
   Сейчас я живу у бабушки, нам с Дэзи здесь удобнее, и старенькая
счастлива, что не одна. Так что звони. Я буду рад услышать тебя.
   Стивен"...
   Кузанни отложил письмо, не в силах пошевелиться. Что он такое говорит?!
Это же бред какой-то!
   "Ну и что? - спросил он себя, ощущая громадную тяжесть в плечах, словно
чугунные плиты положили на них. - Ну и что? Если он поверил в это, ничто
его не переубедит, это навсегда... Но Мэри не могла так сказать! Это
невозможно! Так позвони ей, - сказал он себе, по-прежнему не в силах
пошевелиться. - Зачем? Что это изменит? - спросил он себя. - Как - что?!
Ведь это ложь! Ты же сам писал ему про беду интеллигентов: обижаются,
вместо того чтобы действовать... Но почему Мэри так сказала ему?! Почему?!
Ведь я всегда считал ее своим другом! Мэри, милая Мэри, с ямочками на
щеках, как же ты могла произнести такую кощунственную ложь?! Зачем?!"
   Он все-таки пересилил тяжесть этих треклятых чугунных плит и медленно
поднялся.
   "А зачем я поднялся? - подумал он. - Ах да, мне ведь надо найти телефон
Мэри, я давно ей не звонил, запамятовал номер, плохо... А где моя записная
книжка? В сумке, - ответил он себе. - Где она, кстати?"
   Сумку он искал медленно и сосредоточенно; перерыв шкаф, заглянул под
кровать, потом увидел, что проклятая сумка лежит на столе, рядом с
телефоном, в трех сантиметрах от письма Стива...
   - Мэри, здравствуй, - набрав семнадцатизначный номер, сказал он и
закашлялся, горло свело спазмой.
   - Здравствуй, Юджин! Как хорошо, что ты позвонил! Я читала твою
корреспонденцию из Женевы, очень интересно...
   - Ты говорила... - начал было Кузанни, но снова закашлялся. "Не хватало
еще тут сдохнуть; везти свинцовый гроб чертовски дорого, меня же не
застрелили, сам помер, государство самолет не предоставит, оплачивать
расходы придется семье, бедный Стив, и так я здорово поиздержался, застряв
с этим сценарием о проклятом Сэме Пиме..."
   - У вас там холодно, в Европе? - заботливо поинтересовалась Мэри. - Ты
простудился, бедненький Юджин?
   - Ответь мне... - Кузанни откашлялся в третий раз и, сжав кулаки так,
что ногти впились в кожу, медленно, чуть не по слогам, произнес: - Ты
говорила Стиву, что его мать не могла рожать, это грозило ей смертью, но
я, паршивый итальянец, мечтавший лишь о продолжении рода, заставил ее дать
жизнь мальчику?
   - Я не могла ему этого не сказать, Юджин, - ответила Мэри. - Элеонора
была моим самым любимым человеком...
   - Почему же ты никогда мне об этом не говорила?
   - Как?! Ты что... не знал?
   - Если бы я знал, разве бы я посмел, разве бы я...
   - Юджин, милый! - Голос женщины сорвался. - Я была убеждена, что
Элеонора сказала тебе об этом! Юджин, отчего ты молчишь?!
   Кузанни медленно положил трубку на рычаг; трубка тоже стала чугунной,
весила не менее тонны.
   "Зачем ты продолжаешь скрипеть на этом свете? - спросил он себя. - Кому
ты нужен с твоими дерьмовыми фильмами, эффектными корреспонденциями из
Европы, премьерами, разгромными рецензиями Ларри Арса и медалями,
полученными в Сан-Себастьяне и Каннах?! Никому ты не нужен!
   Элеонора промолчала о том, что врачи запретили ей рожать... И Мэри,
которая знала, тоже молчала тогда об этом. И только один я, доверчивый
идиот, носился, счастливый, по городу... Бедная Элеонора, бедная моя,
бедная, бедная... Но ведь она хорошо перенесла роды! - чуть не закричал
он. - Ведь она встала на пятый день, это все неправда! Она расцвела после
родов! Никогда не была так красива, как в тот день, когда мы привезли
Стива домой!"
   Он машинально начал листать страницы записной книжки. "Что ты ищешь? -
спросил он себя. - Телефон доктора, который наблюдал Элеонору во время
беременности", - ответил он себе и вдруг ощутил, что кто-то снял чугунные
плиты с плеч и головы, стало легко. Он позвонил в справочный сервис
Голливуда, запросил телефоны клиники доктора Самуэля Баренбойма; в
приемном покое ответили, что доктор Самуэль Баренбойм умер семь лет назад;
у него были пергаментные руки, вспомнил Кузанни, совершенный пергамент,
только не желтоватый, а прозрачный, с ощущением легкой голубизны,
наверное, сосуды очень близки к коже.
   - Мне надо поднять историю болезни Элеоноры Кузанни, - сказал он, - это
моя жена, она родила в вашей клинике моего сына первого октября шестьдесят
второго года... Все время беременности ее наблюдал доктор Баренбойм.
   - Мы подготовим выписку, мистер Кузанни. Я передам вашу просьбу в
информационный центр. Куда вам позвонить? И пожалуйста, продиктуйте номер
вашего банковского счета, мы пришлем документы к оплате за сервис
непосредственно в ваш банк...
   - Я звоню из Европы, - ответил Кузанни, продиктовав свой телефон в
Голливуде с автоматическим ответчиком и здешний, в Женеве. - Я бы просил
вас связаться с моим адвокатом: Эрвин Эбель, запишите, пожалуйста, его
телефон; он подтвердит мою просьбу и договорится с вами об оплате по
любому тарифу за экстренность справки. Я должен получить ее через час.
   Из Голливуда позвонили ровно через час:
   - Мистер Кузанни, это Лайза Эдмунде, информационный центр клиники
профессора Джозефа Баренбойма-младшего... Диктую выписку из истории
болезни... Вы готовы?
   Копия уже отправлена вашему адвокату... Итак, Элеонора Кузанни-Уолкер,
1938 года рождения, страдала язвенной болезнью и начальной формой диабета;
в результате кардиологического исследования было установлено, что
пациентка...
   - Погодите, - Кузанни нетерпеливо перебил неизвестную ему Лайзу
Эдмунде, проклиная себя за несдержанность, - там сказано, что ей было
запрещено рожать, что роды могли стоить ей жизни?
   - Любые роды могут стоить жизни, - мягко ответила женщина. - Любые,
мистер Кузанни. Однако такого рода заключения в истории болезни миссис
Кузанни-Уолкер нет... Содержалась рекомендация доктора Баренбойма
отправить ее на кардиологический курорт для укрепления сердца...
   - Так я же возил ее туда!
   - Простите, - женщина из клиники не поняла его, - что вы сказали?
   - Я вот что скажу. - Кузанни снова почувствовал на плечах чугунную
тяжесть. - Я скажу вот что... Пожалуйста, сделайте еще одну ксерокопию
этого заключения...
   Нет, сделайте ксерокопию всей истории болезни и срочно отправьте
экспресс-бандеролью в Лос-Анджелес... Записывайте адрес, пожалуйста... Там
очень сложный индекс, дом на берегу океана, вдали от поселка...
   ...Кузанни позвонил Степанову; долго слушал гудки, только потом понял,
что его нет, уехал. "Ты же сам отдал ему машину; голова совершенно не
варит, вот что значит шок, а?!"
   Он дал отбой; посидел в задумчивости с трубкой в чугунной руке. "Если я
обречен на то, чтобы быть сегодня одному, напьюсь, а мое лекарство от
сердечных перебоев кончилось, сердце порвется, обидно; жаль Стива,
пыжится, а ведь еще маленький, я ему еще года три нужен, пока защитит
докторскую и получит место в хорошем институте... Увы, без галантерейщика
из мафии Равиньоли, "почетного консула"
   Италии в Лос-Анджелесе, ни черта не получится... Нет, отчего же, -
возразил он себе, - рано или поздно получится, Стив очень талантливый
математик... Только жаль времени... На то, чтобы занять плацдарм, у него
без моей помощи уйдет лишних пять или шесть лет, а они необратимы... В его
годы не думают о том, как невосполнимо время, это только в моем возрасте
близко видишь безглазый ужас этой невосполнимости, особенно если наблюдал
раскопки, когда ученые измеряют черепа..."
   Кузанни набрал номер рецепции; ответила девушка.
   - Добрый вечер, - сказал он, - где ваш коллега?
   - О, месье, у меня трое коллег! Которым вы интересуетесь?
   - Тем, который учился в Штатах.
   - Это Жюль! Минуту, я позову его! Он пьет кофе в баре...
   Жюль взял трубку через несколько секунд. "Бежал, что ли, - подумал
Кузанни, потом понял: - Девица переключила телефон на бар, они теперь, как
и мы, сплошь телефонизировались, даже в туалетах поставили аппараты".
   - Послушайте, - сказал Кузанни, - тут у вас в городе есть колл-герлс
[девушки, вызываемые по телефону в номер отеля (англ.)]?
   - Я должен посмотреть вечернюю газету, сэр, - ответил Жюль. - Там
должны быть номера телефонов... Какой тип вы предпочитаете?
   - Вы бы при вашей коллеге не говорили, - заметил Кузанни, - она,
наверное, совсем молоденькая...
   - У нее двое детей, - рассмеялся Жюль. - И потом все в порядке вещей:
мужчина, оторванный от домашнего очага, вправе найти успокоение...
   ...Пришла высокая красивая женщина лет двадцати шести, одетая с
вызывающей роскошью; по-английски ни слова.
   - А как у вас с итальянским? - Кузанни заставил себя улыбнуться. -
Понимаете?
   - О, совсем немного! Но ведь вы пригласили меня