себе: "При чем здесь раковый больной? Там
полнейшая безнадежность, а я принимаю участие в операции по борьбе с ЦРУ,
мы сейчас по одну сторону баррикад; да, оступился, с кем не бывает, но
ведь теперь с прежним все кончено!"
   Он сейчас постоянно жил какими-то странными представлениями: то видел
себя возвращающимся домой; нет, конечно же, сразу к Насте, с Лидой жить
невозможно, старуха; иногда, впрочем, ему казалось, что он произносит
заключительную речь на пресс-конференции для иностранных журналистов, в
которой клеймит империализм и рассказывает о том, как был продан
Пеньковским ЦРУ. В этот момент он слышал свой голос, наблюдал себя со
стороны - в строгом сером костюме, обязательно с жилетом, красно-синий
галстук. .Был убежден, что его речь будет передаваться по первой программе
телевидения; в свое время фильм "Заговор против Страны Советов"
   смотрел с ужасом, забившись в угол кровати, особенно когда давали
показания арестованные. "Нет, я ни в коем случае не стану выступать перед
камерами телевидения в джемпере, что за неопрятность?! Надо быть
подтянутым, убежденным в своей правоте".
   Но сегодняшней ночью, после того как его водили по городу, какие-то
пьяные парни толкнули в метро и только потом Славин вытащил у него из
кармана конверт, появилось еще видение, которое он мучительно отгонял от
себя в Москве: он идет на место встречи, его ведут на место встречи... но
потом оставляют одного... "Им придется оставить меня одного, иначе у них
ничего не получится, они не смогут получить у л и к у..." Но как раз в те
минуты, когда он будет один, из-за стены перелетят - на заспинных мощных
моторчиках - "зеленые береты" с маленькими "шмайссерами", подхватят его, и
он окажется там, на свободе... "Я, который решился принять бой один на
один со слепой, одержимой силой, и я победил в этом бою, выиграл схватку,
я, Ген Кулькоу, звезда двадцатого века, человек, которому удалось то, что
не удавалось никому и нигде..."
   Он явственно видел толпу репортеров в нью-йоркском аэропорту; головы,
головы - море голов; ощущал тонкий аромат роз, которые ему преподносит
женщина в слезах; нет, почему в слезах?! Она же смеется, она счастлива
первой приветствовать меня на земле Америки, стройная блондинка с
ослепительной улыбкой и мягкими, теплыми ладонями.
   - Что случилось? - спросил лейтенант из группы Гречаева. - Зачем вам
так срочно понадобился Иванов?
   Видение померкло - сладостное, близкое, желаемое; надо напрячься, чтобы
оно не исчезало; оно должно быть с ним все время; ведь он ведет партию
именно так, как надо; ЧК клюнула, как и было запланировано; они двадцать
раз проговаривали вариант "Либерти" с Робертом; пусть вначале все плохо, в
конце будет так, как задумано; только не забыть какую-нибудь мелочь, самые
важные дела всегда срывались из-за мелочей...
   - Я должен сообщить товарищу Иванову крайне важную вещь... Я только
сейчас вспомнил... Все может рухнуть, мы погубим операцию...
   - Скажите мне, я передам, полковник занят.
   - Нет, я скажу только ему! Только ему! Ясно вам?! Я открою это лишь ему
одному!
   Когда Славин спустился, Кульков потянулся к нему, облегченно вздохнув:
   - Наконец-то! Я совсем забыл! В левой руке у меня должна быть
"Литературная газета"! Последний номер! Наверное, это какой-то знак, меня
лишь сейчас осенило...
   - Ну, хорошо, а где мы достанем "Литературку"? - спросил Славин.
   - Не знаю, - упавшим голосом сказал Кульков. - Но я должен держать
газету в левой руке.
   - Это что, сигнал? Мол, все в порядке?
   - Мне этого не объяснили. Сказали, что на заключительной фазе операции
"Либерти"
   каждая мелочь может быть решающей.
   - Когда они вам про это сказали?
   - Не помню...
   - Во время первых встреч?
   - Нет. Скорее всего, на последней...
   - В Вене?
   - Нет, в Женеве...
   "Накануне начала переговоров, - подумал Славин, - сходится; значит, они
давно задумали свой фокус? Ну и ребята! А если не задумали? Что тогда? -
спросил он себя. - Если допустить, что мои предположения гроша ломаного не
стоят? Не слишком ли вольно я позволяю себе думать за моих американских
контрагентов? Нет, - возразил он себе, - они действуют вопреки здравому
смыслу, если вспомнить то, что кто-то когда-то писал о методе Лейбница;
молодец Кони, вовремя внес коррективу, все-таки он тактичен совершенно на
особый лад, чудо что за человечина..."
   Славин повторил:
   - Они объяснили вам смысл этого сигнала, Геннадий Александрович? Знак
благополучия? Или, наоборот, опасности?
   - Нет, не уточнили.
   - И вы не поинтересовались?
   - Зачем же?! Я боялся их спугнуть...
   Славин поразился:
   - Кого спугнуть?!
   - ЦРУ, кого же еще... Я ведь втягивал их в игру, я был убежден, что
рано или поздно мы разоблачим их...
   - Слушайте, это, конечно, очень хорошо и даже замечательно, что вы их
втягивали в игру, но дело сложнее, чем вы думаете. Если вы ч и с т ы и
газета есть сигнал о том, что вы за собою не тащите слежки, тогда вас
будут вывозить... Но ведь если ЦРУ поймет, что за вами смотрят, они не
станут рисковать... Это вы понимаете?
   - Да, да, конечно! - Кульков лихорадочно думал, пытаясь осмыслить свою
позицию, з а д у м к у этого лысого беса, возможные шаги людей с той
стороны. - Конечно, т о в а р и щ Иванов, я должен держать газету,
свернутую в трубочку, но так, чтобы были видны ордена на первой полосе, в
левой руке...
   - Точно?
   - Да, да, совершенно точно, сейчас я вспомнил все, до самых мельчайших
подробностей...
   "Гарри Сайтон тогда сказал: "Если вас арестуют, да, да, я беру крайний
случай, и вы втянете их в игру, а они на нее обязательно пойдут, в самый
последний момент вы в с п о м н и т е про газету. А потом расскажете им
информацию про левую и правую руку... Если вы будете держать газету в
левой руке, тогда наша машина проедет мимо вас, не притормозив, а мы вас -
с этого же места - вывезем совершенно иначе, у нас коммандос со
спецоборудованием... Это, конечно, рискованно, но мы знаем, как это
сделать, репетировали не раз и не два, у нас крепкие ребята с хорошей
школой..."
   - Точно? Уверены, что в левой? Не перепутали?
   - Нет, нет, товарищ Иванов, не перепутал.
   - Кофе хотите?
   - Очень. Как это трогательно, что вы постоянно помните о моей пагубной
страсти к кофе.
   - Без сахара сделать?
   - Без, если можно.
   - Можно, - ответил Славин и поднялся. - Больше ничего мне не хотите
сказать?
   - Нет, нет, если я что-нибудь вспомню, то...
   - То времени уже не будет.
   - Даю вам слово русского ученого; я открыл все, что знал...
   - Про Зауэрштрассе вы раньше никогда не говорили?
   - Нет, нет, что вы! Меня самого удивило, отчего в последний момент
возникла эта улица, речь всегда шла о другой.
   - Память-то у вас как? - усмехнулся Славин. - Провалов не бывает?
   - Нет, что вы, я очень цепко помню события, мелочи, слова...
   Даже, знаете, интонации запоминаю...
   - Ну что ж... Тогда прекрасно... Пошли отправлять письмо на
Ляйпцигерштрассе, пора...
 
 
   "Все решает темпо-ритм п р е д п р и я т и я"
 
 
   1
 
 
   Это значило, что Кульков был замечен на Ляйпцигерштрассе, когда шел по
широкой улице, чтобы опустить заявление, переписанное - как и было указано
в инструкции - от руки, в ящик квартиры, арендованной корреспондентским
пунктом газеты.
   - Спасибо, - обрадовался Уолтер-младший, - добрые новости, сердечное
вам спасибо. Газета была?
   - Да.
   - Именно та?
   - Да. Наблюдали в бинокль, та именно.
   Уолтер-младший положил трубку:
   - Все в порядке! Д е л о идет по плану.
   - В какой руке была газета? - спросил старший.
   - Они не сказали, - ответил Уолтер-младший. - Если бы было не так, как
надо, они бы сделали четыре звонка...
   Старший и Ник переглянулись, ничего более не спрашивали.
   Старший попросил разрешения закурить (он спрашивал разрешения перед
каждой сигаретой; видимо, воспитывался в провинции, люди из глубинки
обычно крайне деликатны, это утомительно для окружающих, невольно
обязывает и тебя самого вести так), лицо его собралось мелкими морщинами;
снова посмотрел на часы и обернулся к помощнику:
   - Ну что ж... Как себя ведет твой внутренний индикатор, Ник?
   - Зашкаливает...
   Уолтер-младший рассмеялся:
   - В таком случае оставайтесь здесь, мы все проведем одни.
   Ник вздохнул:
   - Если все обойдется, через десять лет я напишу об этом книгу - сотня
тысяч баков в кармане. Старший удивился:
   - Ты напишешь? Я ее уже написал! Через год ухожу в отставку, надо ж
как-то убить время! Болтать на диктофон - чем не отдых по вечерам, когда
кончишь заниматься хозяйством на ферме?!
   - Босс, - усмехнулся Ник, - что у вас за странная манера постоянно
играть роль свинопаса?! Стоило ли ради этого заканчивать философский
семинар в Гарварде?
   По тому, как старший стремительно глянул на своего помощника,
Уолтер-младший понял, что тот сказал правду: "Ну и контора, тотальное
неверие друг другу!
   Все-таки в армии такое невозможно; корпоративность людей, служащих под
погонами, предполагает иные отношения между своими. Слава богу, что я
остался в Пентагоне; отец верно говорил, что после ухода Донована
политическая разведка стала приватной конторой, где костоломы обслуживают
только тех, с кем повязаны бизнесом".
   Звонок телефона был резким, словно ночной стук в дверь.
   - Да, слушаю, - ответил Уолтер-младший.
   - Из бюро "Чикаго стар" только что позвонили в западную зону... Было
три звонка по три гудка в каждом.
 
 
   2
 
 
   ...Частный детектив Прошке устроился с телевиком на чердаке; оттуда
хорошо просматривалось - через стеклянную крышу - ателье художника, а
через громадные окна - зональная граница...
 
 
   3
 
 
   ...Шааби приник к оптическому прицелу; рядом с ним замер с карабином в
руках Зинеджо, в прошлом чемпион Палермо по стендовой стрельбе; до этой
встречи знакомы не были; условным паролем обменялись в пустом пыльном
подъезде, говорили шепотом, поднимались по лестнице на цыпочках, хотя
знали, что квартиры пустуют; лежали на широких подоконниках тихо, ощущая в
висках тугую пульсацию. Зинеджо сюда привез на арендованном "вольво"
Луиджи Мачелли; через три минуты Шааби подвез Бинетти. В машине никто не
произнес ни слова; арендовали ее через синдикат. В центре, возле станции
метро "Зоо", на бензоколонке стояло десять машин, отобрали мощный "БМВ" с
приемником и кассетным проигрывателем. Бинетти сразу же включил музыку -
запись фестиваля из Сан-Ремо; деньги и авиационный билет на рейс,
следовавший во Франкфурт в двадцать десять, передал в перчатках,
по-прежнему не говоря ни слова; паспорт турка положил в карман пиджака, а
ему протянул потрепанное удостоверение на проживание в ФРГ, выписанное на
имя палестинца Юсефа эль-Насра. "Но я же не говорю по-арабски!" Бинетти
чуть усмехнулся. "Ну и не надо" - эти четыре слова произнес одними губами,
почти беззвучно; когда Шааби вылез из машины, так же беззвучно, но очень
явственно артикулируя, сказал: "Когда улетишь отсюда, во Франкфурте тебя
встретят, получишь новые бумаги и билет на следующий рейс, счастливо".
 
 
   4
 
 
   - Что это? - спросил Шааби, растерянно глядя на огромный панелевоз,
медленно остановившийся в ГДР, как раз напротив той скамейки, куда должен
был сесть о б ъ е к т; теперь скамейки не было видно. - Что это, а?!
   - Суки, - процедил итальянец, - паршивые суки... Ты был здесь на
чердаке?
   - Нет.
   - Суки, - повторил он. - Надо же было заранее посмотреть, наверное,
оттуда больший обзор.
   ...К панелевозу подъехал небольшой кран; в о п т и к у было отчетливо
видно, как белозубый крановщик что-то кричал шоферу; тот, достав из
бумажного пакета бутылку молока и рогалик, покачал головой, показал
толстым пальцем на часы и начал неторопливо закусывать.
   И как раз в это время подъехало такси; в те секунды, что автомобиль
тормозил, Шааби и Зинеджо заметили на заднем сиденье бритоголового
человека, фотографию которого им показали перед операцией; он спокойно и
неторопливо расплачивался с шофером.
   Когда такси отъехало, бритоголового в машине уже не было.
   - Он сел на ту самую скамейку, - прошептал Шааби. - Я побегу на чердак.
   - Лежи, - сказал Зинеджо, - сейчас крановщик снимет эти панели и уедет,
пять минут, не больше...
   - А если нет? При этих шоферах можно работать?
   - Конечно. Какое нам до них дело? Наше дело - бритый...
   - А может, надо, чтобы никого кругом не было...
   Итальянец усмехнулся:
   - Тогда заранее надо было послать просьбу на радио: "Объявите, чтобы
убрали с такой-то улицы прохожих, мы должны пристрелить бритого".
   - Все же я пойду на чердак...
   - Лежи, - приказал итальянец. - Что ты такой беспокойный? И держи в
прицеле левую сторону панели, бритый может выйти с твоей стороны... А я
буду страховать правую... Как только панель снимут, как только он о т к р
о е т с я, - сразу же стреляй. После того как упадет, сделай контрольные
выстрелы по лежащему, понял?
   - Эта пуля убьет, даже если просто руку царапнет.
   - Ага, - усмехнулся итальянец, - так мы и поверили... В теории все
хорошо, они за теорию деньги и гребут, а вот пускай бы поработали, как мы,
теоретики...
   - Слушай, а если этот панелевоз пришел сюда неспроста?
   - Ну и что? Мы же за стеной. Нам-то какое дело?
   - Ты думаешь, полицейские не контачат друг с другом? Это они на словах
лаются, а когда дело доходит до стрельбы, сразу объединяются...
   - Через минуту после того, как дело будет сделано, мы с тобой уедем в
аэропорт... Пусть себе объединяются. Нам-то какое дело? Смотри, смотри,
крановщик потянул панель, сейчас откроется бритый...
   И он действительно открылся; человек с бритой головой сидел на
скамейке, зажав в левой руке газету; в позе чувствовалась напряженность;
будто каменный; не шелохнется; ждет кого-то, ясное дело.
   Первым выстрелил итальянец, пуля за пулей; вторым - Шааби; было видно,
как взорвался бритый череп, брызнуло красно-желтое; человек повалился на
землю; в пересечении объектива итальянец заметил, как крановщик что-то
закричал, испуганно оглянулся, панель грохнулась на грузовик, с которого
ее поднимали, тела на земле не было больше видно; сняв перчатки, итальянец
отбросил ружье, поднялся с подоконника и обернулся к Шааби:
   - Бежим, парень. Работа сделана, машина ждет...
 
 
   5
 
 
   Когда "додж" - на переднем сиденье Уолтер-младший и Лилиан (в форме,
пилоточка наискосок, чудо что за девушка), а сзади с т а р ш и й и Ник,
заваленные кульками с покупками, сделанными в "Центруме" - выехал из-за
поворота к пустырю, где ждал "объект", их обогнали две машины
"фольксполицай"; за ними неслась, врубив сирену, "скорая помощь".
   Третья машина "фольксполицай" прижала "додж" к обочине.
   - Ну вот, - прошептал Ник, - не обманул меня индикатор...
   - Только спокойно, - процедил Уолтер-младший сквозь зубы; открыв окно,
спросил полицейского: - В чем дело? На каком основании вы задерживаете
нашу машину?
   - Никто вас не задерживает, - ответил полицейский. - Там впереди
происшествие, подождите пять минут и поедете дальше.
   - А я могу развернуться и уехать? - спросил Уолтер-младший.
   Полицейский оглянулся на трассу:
   - Хорошо. Я на всякий случай выйду на осевую, не ровен час, кто-нибудь
вмажет в вас из-за поворота... - И, достав из "Лады" жезл, неторопливо
пошел на середину улицы.
   - Подольше заводите мотор, Лилиан, - тихо, каким-то скрипучим голосом
сказал старший. - И не торопитесь разворачиваться. Я хочу посмотреть,
зачем они вытащили носилки из "скорой помощи"...
   - Да замолчите же вы! - Лицо Ника стало жестким, р у б л е н ы м, и
Уолтер-младший понял, что никакой он не помощник, а настоящий руководитель
операции; "старший" - ширма, даже в этом играли.
   Когда Лилиан наконец тронула машину, Ник отчетливо увидел, как в
"скорую помощь"
   всунули носилки; сомнений не было - окровавленная простыня, недвижное
тело; "объект" устранили красные, видимо, смогли проследить его; не зря
Лайджест дважды повторил во время последнего инструктажа, уже после
совещания у ЗДРО, что у военных, в конторе Уолтера-младшего, возможна
утечка информации; маменькин сынок, прощелыга, из-за него потеряли такого
человека! Ну, разгильдяи!
   До Чек Пойнт Чарли ехали молча, не произнося ни слова; Уолтер-младший
предупредил, чтобы не вступали в объяснения, если машину задержат
пограничники ГДР: "Вы не знаете здешней обстановки, говорить буду один я,
молчите".
   Офицер вышел из будки, козырнул, попросил предъявить документы тех, что
в штатском.
   - Они тоже офицеры, - улыбнулся пограничнику Уолтер-младший. - Устаешь
от постоянного ношения формы...
   - Я понимаю, - ответил офицер вполне дружелюбно. - В выходные дни я
тоже переодеваюсь в штатское.
   Он зашел в будку; Уолтер-младший обернулся; Ник бросил под язык
эвкалиптовый леденец, пососал его мгновение, а потом разгрыз; "старший"
спросил разрешения закурить - на этот раз у Лилиан; выпускник Гарварда,
играющий в свинопаса, снова подумал Уолтер-младший. Люди, лишенные
собственного "я", живут по легенде, которая придумана для них невидимками,
раскассированными по научным центрам, издательствам, специализирующимся на
выпуске детективной литературы, и конторам, которые приобретают права на
сценарии боевиков для Голливуда.
   - Эта процедура всегда длится здесь так долго? - тихо, одними губами,
спросил Ник.
   - Когда как, - ответила Лилиан, нервно сжимая руль маленькими, словно у
девочки, пальцами. - Не хотите угостить меня вашим эвкалиптом?
   "Старший" не сдержался, хмыкнул:
   - Двусмысленная просьба.
   Лилиан - сама наивность, личико кукольное - обернулась:
   - Почему? Я действительно люблю эвкалиптовые леденцы... И в это время
из будки вышел полицейский; документы он держал в руке; козырнув, спросил:
   - Откуда следуете?
   - Из столицы Германской Демократической Республики, - ответил
Уолтер-младший, - откуда же еще?
   - Вы, случаем, не ехали по Любекштрассе?
   - А в чем дело? - Уолтер-младший облизнул пересохшие губы. - Что-нибудь
случилось?
   - Там только что убили человека... Может быть, видели что-то такое, что
может помочь расследованию...
   - Убили человека?! - Уолтер-младший неловко сыграл крайнюю степень
изумления, обернулся к "старшему" и Нику, перевел им на английский, хотя
оба прекрасно поняли пограничника.
   - Действительно, нас обогнала полиция, - сказала Лилиан. - Мы ехали
довольно медленно, неужели там убили кого-то?! Кто?!
   Пограничник внимательно посмотрел на спутников Уолтера, а потом перевел
тяжелый взгляд на него.
   - Вы не откажетесь в случае необходимости ответить на вопросы
криминальной полиции?
   - Пожалуйста, обратитесь к моему командованию, - сказал Уолтер-младший.
- Я обещаю вам доложить руководству о случившемся... Без санкции
командования мне нечего сказать вашей криминальной полиции...
   - А вашим спутникам? Им тоже нечего сказать?
   Уолтер-младший снова перевел и без того понятный всем вопрос; Ник,
"старший" и Лилиан ответили, что они не заметили чего-либо
подозрительного...
   Когда "додж" уже был в американской зоне, "старший" процедил:
   - Ставлю тысячу против одного, что тех немцев, которые имели право
доступа в ваш гараж, где стояла эта машина, уже нет в городе...
   Уолтер-младший обернулся так, словно тело его было составлено из
гуттаперчевых шарниров:
   - Хотите сказать, что это я виноват в трагедии?!
   - А кто же еще? - Лицо Ника свело гримасой гнева. - Кто еще мог знать
обо всем?!
   Кроме него, - он ткнул пальцем в "старшего", - меня и вас?!
 
 
   6
 
 
   Зинеджо спускался по лестнице по-кошачьи, очень мягко, чуть приседая, с
т о р о ж к о, но при этом стремительно; Шааби бежал следом за ним на
цыпочках, потому что каблуки его туфель были огромны; видимо, страдал
из-за своего роста - хотел казаться высоким; Зинеджо дважды обернулся,
лицо перекосило гримасой, прошептал:
   - Тише ты!
   Возле парадной двери Зинеджо замер, осторожно выглянул в