мана пиджака две капсулы с лекарством, бросил
в рот; телохранитель протянул ему плоскую бутылку.
   - А горячего чая у нас нет? - спросил Джонс. - Обыкновенного горячего
чая?
   - Мы загрузились холодными напитками, сэр.
   Сэр Питер Джонс откинулся на спинку сиденья, смежил веки: лицо
совершенно больное, не похоже на то, каким оно было десять минут назад, в
бункере.
   Зазвонил белый телефон. Телохранитель снял трубку, выслушал абонента,
протянул сэру Питеру:
   - Государственный департамент.
   Питер Джонс кивнул, протянул слабую руку, взял трубку ледяными пальцами.
   Говорить начал, однако, бодро и весело:
   - Здравствуйте, Харви, вас тревожит старая кляча Джонс. Не найдете для
меня минут тридцать завтра утром, от десяти до одиннадцати? О'кэй. Спасибо.
   Новый телефонный звонок; телохранитель, что сидел рядом, негромко
пояснил:
   - Профессор Бинн.
   Сэр Питер кивнул:
   - Доброе утро, дорогой Бинн. У вас уже утро, не так ли? Я славно
поработал, но боюсь, что не успею вернуться к двум часам, как
договорились, - все-таки шесть часов л„та. Не рассердитесь, если я
заявлюсь под ваши рентгены к пяти? Спасибо.
   Нет, нет, не тревожьтесь, чувствую себя прекрасно.
   Джонс снова откинулся на мягкую кожу сиденья, тихонько застонав;
телохранители молча переглянулись.
   - Здесь где-нибудь есть аптека [В США аптека часто одновременно и бар,
и маленький универсальный магазин]? - спросил сэр Питер.
   - Все медикаменты в машине, сэр, - ответил телохранитель.
   - Я спрашиваю, - тихо повторил Питер Джонс, - по дороге на аэродром
есть какая-нибудь аптека? Маленькая провинциальная аптека, где дают
чертовы бутерброды и торгуют горячим чаем?
   ...Маленькая придорожная аптека на бензозаправочной станции.
   Сэр Питер вышел из туалета, прополоскал рот теплой водой из-под крана,
вернулся в уютное, совершенно пустое помещение аптеки-бара, сел за
цинковую стойку, улыбнулся фиолетовому негру в униформе "Тексако" и
спросил:
   - У вас есть горячий чай? Очень горячий чай?
   - Кофе, сэр, - ответил негр. - У нас здесь мало кто пьет чай.
   - А если я не люблю кофе?
   - Очень сожалею, сэр, но здесь нет чая.
   Джонс показал телохранителю глазами на музыкальный ящик. Тот опустил
монету и нажал кнопку. Он знал, что любит хозяин. Зазвучала грустная песня
Чарли Чаплина.
   А в машине пронзительно зазвонил красный международный телефон; один из
телохранителей подошел к Джонсу, который бессильно обвис на стойке:
   - Бонн, сэр. Генерал Том Вайерс.
   - Пусть переключат на этот аппарат, - шепнул сэр Питер, - Какой здесь
номер? - спросил телохранитель негра.
   - 9742-582, сэр, - ответил тот.
   Телохранитель неслышно сорвался с места.
   - Как тебя зовут? - спросил Джонс негра.
   - Меня зовут Джо Буэд, сэр.
   - У тебя красивое имя.
   - О да, сэр.
   На стойке затрещал телефон; негр схватил трубку:
   - Аптека-бар "Сладкая тишина" слушает.
   Питер Джонс страдальчески хмыкнул, покачал головой; телохранитель
вырвал у негра трубку и протянул хозяину.
   - Здравствуй, Том, - прежним, бодрым голосом проговорил сэр Питер. - Я,
видимо, разбудил тебя? Прости, но мне нужно чтобы ты завтра же вылетел
сюда со всеми материалами. Ты понимаешь меня? Не совсем? Так вот, наш
молодой друг включил счетчик. Мы проигрываем темп. Я жду тебя, Том.
   Питер Джонс протянул телохранителю трубку. Тот опустил ее на рычаг.
   - Дай-ка мне стакан крутого кипятка, сынок, - попросил Джонс негра.
   - У нас нет чистого кипятка, сэр. У нас только горячий кофе.
   Джонс вздохнул; телохранитель помог ему подняться; шаркая ногами,
старик пошел к своей огромной машине, провожаемый грустной песней Чарли
Чаплина.
   ...Поддерживаемый под локоть телохранителем, Питер Джонс опустился на
сиденье машины, и в это как раз время зазвонил белый телефон.
Телохранитель снял трубку, выслушал говорящего, прикрыл мембрану ладонью:
   - Помощник министра здравоохранения мистер Лодж, сэр. Питер Джонс молча
протянул руку к трубке:
   - Дорогой Кони, здравствуйте! Нет, я звоню с юга. О-о, чувствую себя
прекрасно!
   Слушайте, поскольку вы пропустили два заседания нашего совета
акционеров, я начну против вас драку. Или же найдите для меня время утром,
вместе позавтракаем. О'кэй? Спасибо. Встретимся в Бернc-Хаузе.
   ...В ресторане Бернс-Хауз было тихо и пусто, всего два гостя - помощник
министра здравоохранения Кони Лодж и сэр Питер.
   - Кого это должно убедить, сэр Питер? - задумчиво спросил Лодж,
выслушав старика.
   - Это должно испугать, Кони.
   - Опять-таки - кого?
   - Общественное мнение.
   - Общественное мнение делают, сэр Питер. И на удар, который мы обрушим
на Дейвида Ли, его "Мисайлс индастри" ответит встречным ударом.
   - Бесспорно. Только когда? Фактор времени за нами, да и потом им
труднее пугать людей, чем нам. Я и наша корпорация - это самолеты. К нам
уже привыкли, самолеты сделались бытом. А ракеты, которые заражают
окружающую среду особенно в южных штатах, я подчеркиваю - в южных штатах
особенно, - такое не может не содействовать рождению страха.
   - Думаете, это помешает "Мисайлс индастри" получить семь миллиардов
долларов в конгрессе?
   - Вряд ли. Однако это поможет нам получить не меньше. Мы обязаны думать
о будущем: тень в пустыне создают саженцы, которым год от роду. Создать
тень, - сэр Питер усмехнулся, - аналогично понятию бросить тень, в нашем
жестоком деле, во всяком случае. Если вы сможете сориентировать серьезных
ученых на такого рода кампанию страха, мои газеты выпустят залп против
Дейвида ди. Немедленно.
   - Необходимо выступление двух-трех сильных научных обозревателей, сэр
Питер, - задумчиво откликнулся Лодж. - Нужны звезды, м эти звезды должны
так и т а к о е рассказать Америке - и не одним лишь южным штатам, на
которые вы всегда ставите, но и северным тоже, - что новая ракетная
индустрия Дейвида Ли может принести нашей стране, чтобы люди содрогнулись
от ужаса. Лишь получив повод такого рода, я смогу начать официальное
расследование.
   Во весь экран - огромное сердце Питера Джонса.
   Профессор Бинн оторвался от рентгеноскопа, взглянул на коллег:
   - Он обречен. Он может умереть сейчас, здесь, на столе.
   - Странно, что он еще ходит. У него лоскуты, а не сердце. Сколько ему?
- спросил один из собравшихся на консилиум.
   - Восемьдесят. Как вы относитесь к операции на митральном клапане? -
ответил профессор Бинн.
   - Сколько он стоит?
   - Не менее трехсот миллионов. Впрочем, никто этого не знает точно. Но
если его выберут на третий срок, он будет стоить миллиард, в этом я не
сомневаюсь.
   - Выберут его или не выберут - какая разница: он проскрипит полгода.
Это максимум.
   Бинн отошел от рентгеноскопа к селектору, стоявшему на белом столе,
выключил страшную пульсирующую фотографию старческого сердца, нажал кнопку
селектора - прямая связь с другим кабинетом, где на хирургическом столе
под рентгеном лежал Джонс, - и сказал:
   - Одевайтесь, Питер, мы идем к вам.
   - Могу я попросить горячего чаю, Бинн?
   - Можете. По-прежнему ничего не болит?
   - Нет. Ну а если честно: как мои дела?
   - Все нормально, Питер. Но бой против Мухаммеда Али вы не выдержите.
   Питер Джонс усмехнулся:
   - Это меня не волнует. Я его куплю. Он упадет от моего удара в первом
раунде. Я ведь стою триста миллионов или вроде этого, не так ли?
   Стремительно-испуганные взгляды профессоров; глаза всех Устремлены на
кнопки микрофонов селекторной связи с соседним кабинетом.
   Бинн усмехнулся:
   - Я не вру моим пациентам, коллеги. Я их злю. Именно это придает им
импульс силы... Да, я позволил ему услышать ваши слова... Для других это
может быть шоком, а для сэра Питера всего хорошая психотерапия... Пошли,
он ждет...
   "Верьте первому впечатлению, но при этом вчитывайтесь в каждое слово
документа"
   С л а в и н изредка бросал на профессора Иванова быстрые взгляды,
особенно в те моменты, когда тот неторопливо просматривал свои записи,
сделанные на маленьких листочках плотной, чуть желтоватой бумаги. Крупная
голова несколько асимметричной формы казалась вбитой в крепкие плечи - так
коротка была его мясистая шея, покрытая бисеринками пота; в зале, где шла
защита диссертации соискателем Макагоновым, было душно, но не настолько,
чтобы так уж потеть (видимо, крепко пьет, подумал Славин). Говорил
профессор к о м а н д н о, порою раздражался чему-то, одному ему
понятному, и тогда его голос, и без того тонкий, срывался на фальцет.
   - Все мои критические замечания, - продолжал Иванов, - которые я не мог
не высказать, ни в коем разе не меняют позитивного отношения к работе
соискателя.
   Мы наработали порочный стиль: если уж хвалить, то, что называется,
взахлеб, чтоб ни одного слова поперек шерстки: ура, гений, люди - ниц! Не
верю я такой похвале! За ней угадывается неискренность, а в конечном счете
полнейшее равнодушие к делу... Жаль, что в нашем ученом совете такого рода
настроения по-прежнему бытуют... Как и все мы, я глубоко уважителен по
отношению к Валерию Акимовичу Крыловскому: патриарх, всем известно... Но
зачем же, - Иванов обернулся к председательствующему, - объявлять
выступление Валерия Акимовича с перечислением всех его званий, лауреатств
и титулов? Зачем это трясение золотом прилюдно?! Что это за византийщина
такая?! А между тем работу соискателя, столь нужную оборонной технике,
мурыжили два года! Пока собрали все мнения, утрясли планы, разослали
рецензентам... Два года вон! Я извиняюсь перед соискателем за эту замшелую
дремучесть процедуры вхождения в науку и прошу его, как человека молодого,
не битого еще, не впадать в равнодушный пессимизм. Жизнь - это драка.
   Увы. Особенно в науке. Пора научиться угадывать таланты, а не строить
для них специальную полосу бега с преодолением препятствий. Что создает
спортсмена, то губит ученого. Я поздравляю соискателя: он сказал свое
слово в науке. Это не перепев знакомых истин, не собрание чужих цитат и
схем, это - новая идея, браво!
   ...Инспектор управления кадров долго листал личное дело Иванова, потом
закурил "Приму" и задумчиво заметил:
   - Знаете, товарищ Славин, честно говоря, этого человека я не понимаю...
Да, все говорят, талантлив, да, пашет за двоих, но моральный облик...
   - То есть?
   - С женою не живет, снимает где-то квартиру, женщины вокруг него
вьются, как мошкара; застолья, тяга к светской жизни, понижаете ли: зимой
горные лыжи, летом водные, заигрывание с молодыми, кто только-только начал
делать первые шаги в науке... А выступления на собраниях? Крушит вс„ и
всех, как слон в лавке, никаких авторитетов... А ведь ему не сорок, а
пятьдесят семь, пора б остепениться...
   Славин осмотрел кадровика: в черном костюме, галстук тоже черный,
повязан неуклюжим треугольником; рубашка туго накрахмалена, поэтому -
из-за августовской жары - воротничок подмок, казался неопрятным, каким-то
двуцветным, бело-серым.
   Смешно, подумал Славин, отец рассказывал, как в конце двадцатых за
галстук чуть ли не исключали из партии как буржуазных перерожденцев, а
сейчас на тех, кто без галстука и жилета, смотрят как на хиппи. Времена
изменились!
   - Почему Иванову не подписали характеристику на выезд в Венгрию, на
конгресс по радиоэлектронике? - спросил Славин.
   - Потому что выговор с него еще не снят.
   - За что?
   - За грубость и бестактность по отношению к коллеге по работе.
   - А в чем выразилась эта грубость?
   - Он сказал своему начальнику, что видит в нем фанфарона и
беспринципного приспособленца... Заявил об этом публично...
   - В связи с чем?
   - Я там не был, товарищ Славин... Рассказывают, что профессор Яхминцев,
да, да, начальник отдела, выступил против того, чтобы в нашем центре
защищал свою диссертацию Голташвили, молодой сотрудник, Автандил
Голташвили...
   - Тема интересная?
   - Говорят, интересная, но сам этот Голташвили фрукт, я вам доложу...
Костюмы носит только американские, разъезжает на "фольксвагене", изволите
ли видеть, курит только эти, как их, зеленые такие, воняют мятой...
   - "Салем", - вздохнул Славин. - Сигареты с ментолом?
   - Верно, - ответил кадровик и тоже как бы заново присмотрелся к
Славину, сделал это нескрываемо, как-то по-торговому оценивающе...
   - По одежке встречаем, - заметил Славин. - Если он ворует этот самый
"Салем" или у фарцовщиков покупает - накажут, а коли по закону - какое
наше дело? Каждый сходит с ума по-своему... Да и потом "Салем" вкуснее
наших сигарет, у нас не табак, а средство для мора паразитов.
   - Вы знакомы с ним, что ль? - настороженно спросил кадровик.
   - Пока нет. Почему, кстати, вас это интересует?
   - Потому что он ваши слова повторяет...
   - Значит, думает, - сказал Славин. - Вернемся к бестактности Иванова по
отношению к профессору Яхминцеву...
   - Мне кажется, Голташвили - повод, товарищ Славин...
   - Меня зовут Виталий Всеволодович. Но это - для вашего сведения...
   - Сюда уже сообщили... Так вот, Виталий Всеволодович, мне кажется, что
свара между Ивановым и Яхминцевым имеет дальние корни... Помните, у нас
кибернетику называли буржуазной лженаукой?
   - Еще бы.
   - А Яхминцев в начале пятидесятых был среди тех, кто громил
кибернетику, со всего маху рубил, хоть молод был, только-только в науку
входил, на том антикибернетическом гребне его и вынесло наверх, но потом
он вовремя сделал шаг в сторону...
   - В молодости играли в баскетбол? - поинтересовался Славин.
   - Было, - удивленно ответил кадровик. - Как определили?
   - "Шаг в сторону" - спортивный термин... Ну, и как Иванов отнесся к
тому, что его не пустили на конгресс в Будапешт?
   - Сначала ярился, а потом махнул рукой: "Это не мне надо, а науке,
хотите плесневеть - плесневейте!" Отпуск взял и на Чегет уехал, кататься с
гор.
   Вернулся оттуда с какой-то латышкой, та пожила у него неделю, и снова -
один.
   - Иванов не разведен?
   - Нет.
   - Почему?
   - Мать у него... Старушка старорежимная... Категорически против
разводов, каждый день в церковь к заутрене ходит...
   - Сколько ей?
   - Семьдесят восемь... А отец у него был статским советником, командовал
железной дорогой в Сызрани... Тридцать седьмой год...
   - Реабилитировали?
   - Да. Подчистую.
   - Вы позволите мне поработать с личным делом товарища Иванова?
   - У меня посидите?
   - Пожалуй.
   - Что-нибудь случилось? - поинтересовался кадровик. - Чепе?
   - Чепе, хотя ничего не случилось, - ответил Славин. - Просто обидно,
если стоящего человека не пустили на конгресс, ущерб для науки, в этом он
прав.
   Генерал слушал молча, играя разноцветными карандашами, зажатыми в левой
руке; не перебил ни разу, даже когда Славин прибегал к эпитетам,
рассказывая о талантливости Иванова, стремительности мышления,
неожиданности оценок (эпитетов не любил, предпочитал оперировать фактами),
не сделал ни одной пометки, хотя обычно что-то записывал в блокнот; когда
Славин замолчал, несколько рассеянно поинтересовался:
   - И это все?
   - Да.
   - Как я могу заключить из вашего доклада, Иванов вам нравится?
   - Вполне приличный человек.
   - И вы бы рекомендовали его к поездке в Венгрию на конгресс?
   - Бесспорно.
   Генерал надел очки (на этот раз узенькие щелочки, чтобы удобнее
смотреть на собеседника), пробежал страницу машинописного текста, что
лежала перед ним, и, не поднимая глаз, спросил:
   - Вы бы рекомендовали его для поездки даже в том случае, если бы я
сказал вам, что Иванова на работу в Центр исследований двадцать семь лет
назад рекомендовал Олег Владимирович Пеньковский? А в Будапешт, на
конгресс, прилетал Роберт Баум, связник ЦРУ, встречавшийся в свое время с
Пеньковским в Лондоне? Вот, - генерал подтолкнул красную папку, - это
кое-какая информация, полученная после очередной передачи неустановленному
агенту...
   Когда Славин ушел, генерал позвонил Васильеву, который в свое время вел
дело Пеньковского: "Александр Васильевич, седая голова, выручай, подошли
свои материалы"; тот, понятно, прислал; генерал начал неторопливо
пролистывать тома, делая для себя короткие выписки на маленьких листочках
толстой, мелованной бумаги...
   В о п р о с: Как английская и американская разведки обусловили
дальнейшую связь с вами после вашего отъезда из Англии?
   П е н ь к о в с к и й: Дальнейшая связь рисовалась по нескольким
вариантам.
   Первый: передача указаний по радио. Предусматривался повторный приезд
Гревилла Винна, так как в это время готовилась английская промышленная
выставка в Сокольниках; я, соответственно, поддерживая с ним связь, мог бы
получить указания через него.
   В о п р о с: Через кого вы должны были передавать собранные шпионские
сведения и экспонированные фотопленки?
   П е н ь к о в с к и й: На первом этапе работы я должен был это делать
через Винна, как в Москве, так и в случае моего выезда за границу.
   В о п р о с: Какой вывод вы сделали о роли Винна в этом деле?
   П е н ь к о в с к и й: Поскольку я удостоверился, что Винн посещает
Москву неоднократно в течение года по делам фирмы, то я понял, что на том
отрезке времени, пока я работаю в Госкомитете Совета Министров по
координации научно-исследовательских работ, - это удобный вид связи с
разведками, ибо деловая сторона его приездов была камуфляжем шпионской
связи.
   В о п р о с: Что вы сделали по выполнению задания иностранных разведок
после возвращения в Москву?
   П е н ь к о в с к и й: Вернувшись из Лондона, я подобрал и
сфотографировал ряд научно-технических материалов на двадцати фотопленках.
   В о п р о с: Кому вы передали эти данные?
   П е н ь к о в с к и й: В мае я положил двадцать экспонированных пленок
в коробку от папирос и заклеил ее клейкой лентой. Когда прилетел Винн, я
его встретил в Шереметьевском аэропорту и в машине по дороге в Москву
передал ему коробку с пленками.
   В о п р о с: Вы передавали через Винна письмо для разведчиков?
   П е н ь к о в с к и й: Да.
   В о п р о с: О чем шла речь в письме?
   П е н ь к о в с к и й: Я сообщил им, что приступил к работе: подобрал
материал из различных областей промышленности и техники и сфотографировал
его на двадцати пленках (это были отчеты о посещениях советскими
делегациями различных промышленных предприятий Англии, Америки, Японии), и
просил дать оценку этим данным. Я также указал, что пока не имею
возможности давать информацию политического и военного характера.
   В о п р о с: Иностранные разведчики имели с вами связь по радио?
   П е н ь к о в с к и й: Да. После отъезда Гревилла Винна из Москвы я
получил по радио шифром ответ на свой запрос о том, правильно ли я
использовал лист копировальной бумаги для письма к разведчикам. Мне
сообщили, что я из блокнота ошибочно вырвал лист, который считал копиркой,
а в действительности это была прокладка, то есть обычная бумага, и поэтому
из моей попытки ничего не получилось. Разведчики сами расшифровали причину
моей неудачи. Это было первое радиосообщение, которое я принял.
   В о п р о с: Вы были в Англии еще раз?
   П е н ь к о в с к и й: Да. Я вылетал в Лондон в служебную командировку.
   В о п р о с: Состоялись ли у вас встречи с иностранными разведчиками в
этот приезд?
   П е н ь к о в с к и й: Да.
   В о п р о с: С кем из разведчиков вы встречались?
   П е н ь к о в с к и й: В этот раз я встретился с четырьмя разведчиками:
   Александром, Майлом, Ослафом и Грилье. Кроме того, меня познакомили с
разведчиком по имени Радж.
   В о п р о с: О чем шла речь?
   П е н ь к о в с к и й: На этих пяти встречах был разбор материалов,
полученных от меня, и дана им оценка. Мне разведчики сказала, что из этих
технических материалов можно сделать очень интересные выводы. Меня обучали
пользоваться радиопередатчиком дальнего действия, инструктировали по
фотосъемке, спрашивали о моих знакомых, кого я знаю из числа сотрудников
нашего посольства...
   В о п р о с: Вы были руководителем делегации. Что же в это время без
вас делали члены делегации?
   П е н ь к о в с к и й: Члены делегации занимались своим делом по плану.
Кажда