- Идиотизм какой-то, я не могу ста'вить...
   - Тшшш, Питер...
   Юрс взял ручку, написал на листке бумаги: "Центральное разведывательное
управление. Прошу составить конкретный вопросник по каждой интересующей
позиции.
   Агент обязан передавать данные, а не делиться соображениями по ловоду
того, что "должно быть сделано если"..."
   Резидент дважды прочитал текст, внес правку, смягчавшую тон телеграммы
(вместо слов "агент обязан передавать данные" написал: "Значительно
целесообразнее, если мы будем продолжать получать информацию, которая
представляет серьезнейший стратегический интерес, нежели чем..."), и
отправил документ шифровальщикам, заключив его фразой о том, что Н-52
является ценнейшим источником секретной информации, которого необходимо
всячески оберегать, з а п у с к а я в работу лишь в экстремальной
ситуации; использовать его в целях выяснения одних лишь т е н д е н ц и й
нерационально; русские - особенно такого уровня, как Н-52, - привыкли к
конкретике вопроса и ответа...
 
 
   5
 
 
   Получив эту телеграмму из московской резидентуры, ЗДРО довольно долго
сидел над ней, потом выехал в город, встретился, соблюдая все меры
конспирации, с главой ракетной корпорации Сэмом Пимом, а после этого
вызвал Кемплера, шефа секции "особого назначения".
   - Послушайте, Алек, а где этот самый Пол? Раньше он, мне кажется, жил
под именем Анхел?..
   - Пол на базе, - ответил Кемплер, - где же ему еще быть?
   - Как его состояние?
   - Вполне приличное... Мы несколько ограничили его в алкоголе, сейчас он
пришел в себя.
   - Полагаете, его можно включить в комбинацию?
   Кемплер - маленький колобок с сияющими, словно у восторженного ребенка,
глазами - поинтересовался:
   - Дело связано с выездом?
   - Нет. С консультацией.
   - Естественно, по русской проблематике?
   - Конечно.
   - Можно.
   - Вы ему абсолютно верите?
   - Перебежчикам никто не верит а б с о л ю т н о. В чем будет его
задача?..
   - Сегодня, желательно до обеда, он должен составить вопросник...
Скажем, по танковому потенциалу русских в Восточной Германии... Меня
интересует м е т о д его мышления, ясно? Надо, чтобы русского спрашивал
русский, вот в чем штука. И более всего меня интересует, чтобы этот самый
Анхел составил часть вопросов в сослагательном наклонении. Не понятно?
Поясняю: нас занимает вопрос, что предпримут русские, если мы договоримся
с ними о каком-то соглашении, связанном с "мерами доверия" в Центральной
Европе... Будут они выводить войска или же начнут свои обычные хитрости?
Какие? Меня интересуют в первую очередь д о п у с к и, основанные на
мнениях компетентных руководителей, доверительные разговоры с теми, кто
обладает в ы х о д а м и, все, что угодно, но только не личное мнение
агента. Американец никогда не поймет психологию мышления русского агента
так, как именно русский... Меня интересует: что должны делать русские,
если, скажем, переговоры о мерах доверия для них лишь способ выиграть
время и запустить в серию новые виды... танков... Пусть ваш Анхел составит
развернутый и подробный вопросник. Потянет?
 
 
   6
 
 
   ...Анхелом был Алексей Босенко, бежавший на Запад в 1964 году; на
первом же собеседовании с американскими разведчиками в Берне заявил:
"Именно я встречался с Ли Харви Освальдом, когда он запросил в Союзе
политическое убежище, а Москва ему в этом отказала; именно я был тем, кто
пришел к нему в номер, когда он, будучи ошеломлен отказом властей,
имитировал самоубийство в ванне, перерезав не ту вену..."
   Работники европейской резидентуры ЦРУ слушали его с затаенным
интересом, отправили в Вашингтон, привезли в Лэнгли, неделю допрашивали, а
потом посадили в камеру, где он и провел тринадцать месяцев; выпустив
наконец из одиночки, ему сделали пластическую операцию лица, вручили новые
документы и посадили на б а з у - ни выехать свободно, ни знакомых
пригласить, тотальная изоляция; так продолжалось еще полтора года; потом п
о д в е л и "приятеля", журналиста Джозефа, и женщину, которая затем стала
женой. По прошествии многих лет разрешили передвижения по городу; в
маленьком баре ночью, когда решил добавить "стопаря", подошел рыжий
парень, шепнул: "Я от главного". Босенко неторопливо обернулся и сразу же
врезал в веснушчатое лицо бутылкой. "Тоже мне, проверку устраивают, у меня
бы спросили, как это надо делать". С тоской вспомнил Николину Гору,
освещенные подмосковным солн-Цем кроны высоких сосен, их гладкие, янтарные
стволы; чем дальше, тем явственнее ощущал вкус шашлыка, который жарили на
костре, собравшись компанией в воскресенье на берегу Москвы-Реки. Уж если
гуляли, то гуляли от души, не как здесь - один выдал, три в уме. Эх,
жизнь, жизнь, вот уж воистину не ведаем, что творим...
   Босенко прекраснейшим образом понимал, что ж е н а пишет о нем
еженедельные рапорты, передавая их к о н т а к т у по пятницам, когда
выезжала в город за покупками. Джозеф был никаким не журналистом, а
невропатологом из спецгруппы ЦРУ, р а з м и н а л, пытаясь составить
точный психологический портрет перебежчика. "Пиши, пиши, рожа, хрен ты
меня поймешь!" Пил теперь каждый день; поправляться утром ж е н а не
позволяла с тех пор, как началась бессонница.
   Постепенно пришло страшное ощущение назойливого и одинокого присутствия
на чужом празднике: люди вокруг путешествовали, веселились, раскованные,
крепкие, уверенные в себе, а он чувствовал себя маленьким просителем в
огромной приемной, где даже секретарши нет - автомат-робот, говорящий
бесстрастным, нечеловеческим, скрежещущим голосом: "Вуд ю плиз сит даун
энд вэйт э литтл бит..." ["Будьте любезны, присядьте и подождите
немного..." (англ.)] А чего ждать-то? Поезд ушел, промахнул на слепой
скорости все станции с любезными сердцу названиями, назад не воротишься...
   Имена и фамилии меняли ему довольно часто, перебрасывали с базы на
базу; безымянный странник, в котором каждый видит иностранца, боже мой,
как же горек хлеб на чужбине...
   Когда стало совсем плохо, ж у р н а л и с т, не покидавший его ни на
день, завел разговор о князе Курбском: "Только палачи Грозного называли
его поступок изменой, на самом деле истинное подвижничество, борьба за
Русь, за то, чтобы дать ей, многострадальной, справедливость и закон".
   "Курбский у поляков был пожалован командующим, - заметил тогда Босенко.
- А я?"
   Стали давать работу, связанную с консультациями; сразу же понял, что
это о г р ы з к и, продолжающаяся проверка; чужак, он и есть чужак; потом
пригласили прочесть лекции десяти охламонам; контакта не получилось, хотя
люди здесь воспитанные, такту учены с детства, впрямую обидного не
говорят, просто перестают общаться, если не пришелся по душе.
   Пожаловался, что не знает страну: "Хочу посмотреть Америку". Вопрос
довольно долго обсуждался у руководства управления, потом выделили двух
сопровождающих; в Сан-Франциско испытал ужас, даже дыхание перехватило:
два молодых негра трижды обогнали его автомобиль; машинально спрятал
голову под щиток, отчетливо при этом понимая, что, если полоснут из
"шмайссера", щиток не спасет, снесет череп за милую душу. Стал пить еще
больше. Дважды предложили просмотреть запись беседы с перебежчиками.
Боролся с искушением: "Пусть эти молодчики посидят, как я, в подвале, при
слепящем свете прожектора, пусть поводят их на допросы", однако, опасаясь
засветиться, ответил уклончиво; американцы посмеялись, потрепали по плечу:
"Вы теперь живете в свободной стране, не бойтесь высказывать свое мнение
открыто, это вам не Россия, где надо контролировать каждое слово".
   ...Кемплеру обрадовался; тот круче всех нес по кочкам Лэнгли, костил
шефов безмозглыми бюрократами; однажды пошутил: "Скажите, к кому
обратиться, убегу в Москву, там-то уж меня должны оценить, а?!"
   Над вопросником Босенко работал увлеченно; полюбопытствовал, надежен ли
уровень человека, который должен ответить на все то, о чем спрашивают:
танки, самоходки и прочее...
   - Немецкий полковник, - ответил Кемплер, - весьма компетентен, учился в
Москве, жена русская. Босенко усмехнулся:
   - Ну, тогда я стану так составлять вопросы, чтоб немец отвечал, а не
русский.
   Сколько можно со мной темнить?!
   - Не был бы таким умным, не темнили б, - неожиданно жестко ответил
Кемплер. - Человек с вашей сноровкой многого бы мог добиться дома, какого
черта сунулись в наше болото?!
   Говорил так не случайно; за многие годы с Босенко скопилась достаточная
информация; просчитали, что особенно хорошо он работает, когда обижен, -
некая форма самоутверждения.
 
 
   7
 
 
   ...После того как вопросник был готов, ЗДРО пригласил к себе Лайджеста
- тот в свое время изучал связи Пеньковского.
   - Послушайте, Джо, называя Н-52 самым перспективным человеком из
окружения полковника, вы базировались на беседах с ним самим? Или на его
информации?
   - Нет, прежде всего на устной информации Пеньковского... Он назвал мне
Н-52 в Лондоне после ужина...
   - Не хотите вспомнить подробности?
   - Существует запись нашей беседы. Я фиксировал все разговоры с Олегом
Пеньковским, чтобы потом легче налаживать перепроверку его информации...
   - Вы ему не до конца верили? - с какой-то затаенной тоской спросил З Д
Р О; его круглые карие глаза были печальны, лицо бледное, в сетке мелких
морщин, - такие персонажи, как правило, играют образы добрых и
справедливых сыщиков из криминальной полиции: один против всех, пистолет
не носит, логик, постигает преступника и л о м а е т его во время
финальной беседы. - Вы не верили Пеньковскому, - повторил он, теперь уже
не вопрошающе, а жестко, утверждая свою правоту.
   - Признаться, да, - медленно, словно бы сопротивляясь самому себе,
ответил Лайджест. - Я и сейчас не до конца убежден, что его расстреляли...
Вполне мог быть поставлен хороший спектакль для подтверждения переданной
нам через него дезинформации...
   - Тогда и Н-52 может оказаться каналом дезинформации?
   - Может. Я не верю русским. Они совершенно не просчитываются...
   - Но ведь данные Н-52 сходятся с теми данными, которые получает НСА
[Национальное агентство безопасности США], Джо. Это не агентурная
разведка, а техника, тут не придумаешь... И эти данные не в нашу пользу.
   Лайджест снова пожал плечами:
   - Я высказываю свою точку зрения, быть может, я не прав, мне трудно
переступить себя... Что же касается подробностей, не зафиксированных в
записи... Это трудно пересказать... Иногда одна гримаса говорит больше,
чем развернутая шифротелеграмма... Когда Пеньковский сказал, что мистер
Кульков подвержен испепеляющей страсти скакать по лестнице вверх, хватаясь
не за перила, но за и м е н а, он так усмехнулся, такая гамма чувств была
в этой усмешке. Русские невероятно многозначительны в мимике... Это только
наши кремленологи называют их скованными... Ерунда... Надо понять их уметь
всматриваться в их глаза, просчитывать с м ы с л молчания или улыбки...
Лучшие мимы мира, поверьте слову...
   - Испепеляющая страсть скакать по лестнице, хватаясь за имена, -
задумчиво повторил ЗДРО. - Знаете, а ведь в этом действительно характер
человека...
   Видимо, Н-52 обидится, если его п о д т о л к н у т ь к модели ответа?
   - Почему? Наоборот. Он с радостью выскажет свое мнение, если поймет, ч
е г о мы от него ждем.
   - Что вы имеете в виду? - насторожился ЗДРО. - Мы ждем от него того же,
что и раньше: объективной информации...
   Лайджест вздохнул:
   - Босс, порою я чувствую смертельную усталость от того, что мы все
хитрим, отдавая себе отчет в том, что при этом каждый прекрасно понимает
эту затаенную хитрость - каждый против каждого... Словом, не бойтесь
подсказать Н-52 то, что хотите услышать. Он правильно поймет вас. Только
успокойте его патетикой.
   Русские крайне высоко чтут затаенный смысл слова... "Правильно ли мы
поняли вас, дорогой друг, что Кремль не остановится ни перед какими
мерами, чтобы - в случае резкого охлаждения в американо-советских
отношениях, которые связаны со "стратегической оборонной инициативой", -
добиться немедленного и устрашающего превосходства, бросив на это все свои
резервы?" Такую формулировку он примет, поверьте... Я ведь старый, я
понимаю, босс, что вам нужно... Хитрите с молодыми и с начальниками, а
меня держите в союзниках. Я по ночам думаю, как жить, когда выйду на
пенсию... Мне стало скучно приезжать на работу каждое утро, босс...
   Остеохондроз, пиелонефрит, да и потом, не вижу реальных результатов...
А я американец, настоящий американец, я работаю в радость только в том
случае, если налицо результаты... Россия - это болото, которое засосет
всех нас... Ничего у нас с ними не выйдет, верьте слову, босс...
   Во время перерыва Кульков не попросил секретаря принести ему обед в
кабинет, а отправился в соседнее кафе, заказал салат и сосиски, подошел к
телефону-автомату и, проверившись, три раза набрал один и тот же номер -
Юрса. Это означало то, что и следовало ожидать: необходима срочная связь.
   Славин терпеть не мог свой большой, начальственный стол в кабинете,
какой-то странной, пятиугольной формы. "Он во всем оригинал, - подшучивали
те, кто не очень-то благоволил к полковнику - даже кабинет себе выбрал
особый, не как у других... Единственную фотографию держит в книжном шкафу,
словно вызов: п о д р у г а Ирина. Как можно встречаться с женщиной семь
лет и до сих пор не оформить отношения? Хороша воспитательная работа с
молодыми сотрудниками".
   Славин, понятно, знал об этом, посмеивался, попросил Эдика, давнего
приятеля из Тбилиси, еще больше увеличить портрет Ирины: "Все прекрасное -
а, согласись, Иришка сама прелесть - способствует вдохновению, причем
именно вдохновение есть самый действенный побудитель р а б о т ы!"
   Трудился он, как правило, в углу кабинета, возле телевизора, где стояли
маленький столик ручной работы и старинное низкое кресло, обитое настоящей
кожей; как-то заметил Груздеву: "Что ни говори, а по маминой линии я
наполовину армянин, видимо, поэтому пристрастие к низкой и мягкой мебели".
   Именно здесь-то он и устроился (позвонив предварительно в Пицунду,
чтобы узнать, каким рейсом Ирина возвращается с юга), углубившись в чтение
папки, переданной ему генералом. У того по-прежнему в поле зрения два
аспекта одной, как ему казалось, проблемы: тончайшие нюансы на переговорах
в Женеве и при этом дело Пеньковского, все его связи, особенно московские;
парижские и лондонские были уже отработаны досконально, заново изучены и
перепроверены, методика связи с британской разведкой и ЦРУ - тоже; генерал
пытался - Славин понял это по его осторожным карандашным пометкам - найти
в показаниях Пеньковского и всех опрошенных свидетелей хотя бы намеки на
имена, дружеские клички, ласковые прозвища, а возможно, и фамилии,
каким-то образом обойденные предварительными исследованиями. Генерал шел
от вполне логического построения: коль скоро профессора Иванова в научный
центр рекомендовал Пеньковский, а Иванов с давних лет дружил с Кульковым,
возникал вопрос, на который необходимо получить точный ответ: не
пересекались ли пути этих людей? А если пересекались, то когда? Где?
   На какой почве?
   Славин открыл папку, к которой была приколота записка генерала:
"Поглядите, любопытно, хорошо бы и в этом материале постараться еще и еще
раз поискать связи. Генерал Васильев ждет Вашего звонка".
   В о п р о с: В среде товарищей и собутыльников вы пользовались
возможностью узнавать военные тайны?
   П е н ь к о в с к и й: Да.
   В о п р о с: Вы их спрашивали?
   П е н ь к о в с к и й: Нет, они сами по пьянке выбалтывали.
   В о п р о с: Вы сказали, что у вас были собутыльники. Это что, ваши
постоянные друзья и товарищи или случайные люди, встречавшиеся только в
ресторанах?
   П е н ь к о в с к и й: У меня не было настоящих, близких друзей с
большой буквы, потому что, если бы такие были, я бы мог проговориться: в
порядке совета, помощи... А те, которые ко мне обращались с какими-то
просьбами (я с удовольствием их выполнял), были не прочь разделить со мной
бутылку коньяку с лимоном.
   В о п р о с: А кто платил?
   П е н ь к о в с к и й: Когда инициатива принадлежала мне, я платил.
Когда меня приглашали, то платил тот, кто приглашал. Или платили вместе. Я
не был стеснен в денежных средствах. Поэтому, когда мне разведчики
прислали деньги, они этим меня обидели.
   В о п р о с: Значит, вы работали на английскую и американскую разведки
бескорыстно?
   П е н ь к о в с к и й: Я знал, что мой труд ими оценивается очень
высоко. Нельзя сказать, что я все это делал бескорыстно, это было бы
враньем. Я знал, что там откладывается на мой счет на будущее и, когда
будет нужно, я смогу получить за все, но за полтора года моей преступной
связи с ними я от них денег не получал.
   Мне прислали три тысячи рублей, я сказал об этом чистосердечно, хотя
мог бы и утаить. Я сделал жест: купил подарки (серебряные вещи) и вместе с
пакетом с деньгами попросил Винна передать разведчикам.
   В о п р о с: Скажите, какие-нибудь вещи вы получали из-за границы?
   П е н ь к о в с к и й: Из-за границы я получал вещи, которые мне
привозил Гревилл Винн по моей просьбе. За эти вещи я с ним всегда
расплачивался, не желая быть у него в долгу, потому что он человек
бизнеса, да и к чему он будет мне покупать за свои деньги?
   В о п р о с: Не была ли это оплата за услуги?
   П е н ь к о в с к и й: Никак нет. Гревилл Винн никогда никаких ценных
подарков мне не привозил, а привозил лишь различные безделушки, сигареты,
виски, пластинки.
   Славин подолгу вчитывался в каждое слово, не то что фразу; однажды
Степанов сказал ему: "Старик, твое армянство просматривается именно в том,
как ты читаешь; предки по маминой линии, видимо, носили в мешках землю на
камни в горах, чтобы создать себе поле. Все это, конечно, прекрасно, но,
читая таким образом рассказ или роман, не выхолащиваешь ли ты мысль,
заложенную в словах писателя, постепенно заменяя ее своею? Не навязываешь
ли ты себя той литературе, которую читаешь?" - "Вряд ли, - после долгого
раздумья ответил тогда Славин. - Да и потом литература - одно, а работа -
совсем иное. Я от рождения достаточно доверчивый человек и качество это в
себе, честно говоря, ценю. Но служба в контрразведке приучила к тому,
чтобы проверять значение каждого слова - а за словом стоит человек, не
кто-нибудь, - и только после этого принимать решение, которое отмене не
подлежит".
   Славин поднялся, подошел к телефону, набрал номер генерала Васильева -
живая энциклопедия, о Пеньковском знал все, вел его дело как-никак.
   - Александр Васильевич, это Славин...
   - Наконец-то, - усмехнулся тот, - генерал уж трижды звонил, жду не
дождусь!
   - Так ведь к вам неподготовленным приходить страшно, - в тон ему
ответил Славин, - ам - и нет полковника! Я предпочитаю самолично изучить
все, что можно... Хотя все равно без вас я так ничего до конца и не пойму.
   - Будет тебе, - вздохнул Васильев, - все поймешь прекрасно и без
меня... Когда приедешь?
   - Мне хотелось бы еще раз прочитать фрагмент речи защитника
Апраксина... И показания свидетелей...
   - Ты со свидетелей начни, Виталик, - сказал Васильев. - А я тут еще
помаракую, что тебе может пойти на пользу...
   - Спасибо, Саша, - ответил Славин; один на один он говорил с Васильевым
на "ты", испытывая к этому человеку чувство огромной симпатии: он того
заслуживал...
   Славин вернулся к столику и принялся заново читать допросы свидетелей,
медленно ведя остро отточенным грифелем по строкам; кое-где ставил точки
на полях, заметные лишь ему одному.
   П р е д с е д а т е л ь с т в у ю щ и й: Вы знаете Пеньковского?
   С в и д е т е л ь Р у с а к о в: Да.
   П р е д с е д а т е л ь с т в у ю щ и й: Какие у вас были с ним
взаимоотношения?
   С в и д е т е л ь Р у с а к о в: Нормальные.
   П р е д с е д а т е л ь с т в у ю щ и й: Подсудимый Пеньковский, вы
знаете свидетеля?
   П е н ь к о в с к и й: Да, свидетеля Русакова я знаю.
   П р е д с е д а т е л ь с т в у ю щ и й: Какие у вас взаимоотноше