нужно в целях пропаганды?
   Несколько опешив, Славин переспросил:
   - "Нам"?! Вы сказали "это было нам нужно"?!
   - Я еще не научился отделять себя от общества, - вздохнул Кульков. -
Постарайтесь меня понять верно. Если на чашу весов положить то, что я
сделал для повышения обороноспособности страны, а противоположить этому
информацию, которой обменивался с коллегами по науке во имя идеи
договоренности между нашими странами, то, уверяю, счет будет в мою пользу,
как гражданина, члена нашего социалистического общества.
   - Вы еще, видимо, не пришли в себя, Геннадий Александрович. Вы несете
ахинею, простите за резкость. А вам есть что сказать мне по делу, особенно
в связи с последним запросом из Лэнгли... Вы ведь и сами несколько
растерялись, расшифровав его, не правда ли? Помните текст?
   - Какой именно вы имеете в виду?
   - Послушайте, вы боретесь за каждую секунду, - сказал Славин, и слова
эти потрясли Кулькова, потому что лысый повторил то, о чем он сам думал
при аресте; точно, они изобрели что-то такое, что пишет мысли, с еще более
леденящим душу ужасом подумал Кульков. Только б не вспоминать т о! Нельзя!
Гибель! Конец! - Вы боретесь даже за долю секунды, - повторил Славин, с
удивлением заметив, что Кульков расплескал кофе - так задрожала его тонкая
рука с длинными, красиво с д е л а н н ы м и ногтями. - Или я не прав? Вы
поправляйте меня... Пока что допрос не начался, я не следователь, можете
со мной беседовать... Вам подполковнику Гаврилову придется о т в е ч а т
ь... На каждый вопрос... Можете, конечно, отказываться, лгать, но мы знаем
правду, Геннадий Александрович, всю правду...
   Вот в чем штука...
   - Нет, вы не знаете всей правды, - откашлявшись, возразил Кульков. -
Это только от меня зависит, открыть ее вам или нет. Зато от вас зависит
другое: сохранить мне жизнь или лишить меня этого дара...
   - Полагаете, что пятнадцать лет в камере - это жизнь?
   - Не торопитесь присуждать меня к пятнадцати годам. Я же не зря спросил
вас:
   действует ли и поныне закон о раскаявшихся и "разоружившихся"?
   - Действует. Мы не привлекаем к суду шпиона, который сразу же пришел к
нам и во всем признался. Но, Геннадий Александрович, вы же йе пришли к
нам... Нам пришлось самим брать вас...
   - А это как посмотреть... Я же ехал к вам с повинной... А вы
поторопились меня арестовать...
   - Повторяю, ЧК находится не в Шереметьеве...
   - А если в Шереметьеве этой ночью должен был находиться тот, в ком вы
заинтересованы куда больше, чем во мне? И я хотел приехать к вам не с
пустыми руками? А в сопровождении человека, знающего всю ц е п ь? Что вы
скажете на это?
   - Я отвечу, что предложение любопытно. Нам бы, конечно, было
небезынтересно познакомиться с тем, кто знает цепь, но, согласитесь, с
нашей помощью -- обратись вы к нам вовремя - это можно было бы сделать
значительно более профессионально.
   - Пожалуйста, постарайтесь меня понять... Если вы согласитесь с моей
версией, что я ехал к вам добровольно отдать себя в руки наших славных
органов, мое положение позволит мне - в этом случае - принести нашему делу
максимальную пользу...
   - Н а ш е м у д е л у, - задумчиво повторил Славин. - Вот что я вам
скажу, Геннадий Александрович: хотите облегчить себя, хотите хоть в чем-то
искупить вину, говорите. Намерены торговаться - не выйдет. При всем моем
определенном отношении к Пеньковскому, должен повторить: он проигрывал
достойно...
   - И ни словом не обмолвился обо мне.
   "Это он ничего, - подумал Славин, - врезал весомо, значит, оклемался".
   - Почему вы убеждены в этом?
   - Потому что в противном случае вы бы меня давно нашли.
   - Резонно, - согласился Славин. - Еще кофе?
   - Да, если вас не затруднит.
   - Когда у вас выход на очередную связь?
   - Вы же сказали, что вам и это известно...
   Славин кивнул:
   - Мы сфотографировали текст, который вы заложили в "Национале",
сохранив при этом след вашего п а л ь ц а.
   Кульков снова ощутил в горле шершавый комок.
   - Но вы же понимаете, что я могу написать то, что н а м выгодно, а могу
вообще ничего не писать. А ведь вам нужно взять с поличным того человека,
который будет забирать мою информацию...
   - Резонно, - снова согласился Славин. - Очень хорошо мыслите. Ваше
предложение?
   - Я его уже внес.
   - А я вам ответил: говорить я с вами согласен, торговаться- не моя
профессия.
   Считаете своим долгом хоть как-то искупить свою вину, пожалуйста. Нет -
ваше дело. Главную задачу мы выполнили, перекрыли утечку информации, дело
кончено.
   - Согласен, - сказал Кульков. - Верно. Но я готов предложить вам свою
помощь в игре против ЦРУ.
   - Давайте сформулируем ситуацию иначе, Геннадий Александрович: если
руководство позволит мне привлечь вас к операции, я буду продумывать
возможность вашего использования в деле... Но, признаться, я не очень-то
убежден, что мне это разрешат... Слишком уж вы замарались... И действовали
вполне осознанно... много лет... Будем называть вещи своими именами:
сначала вы предали эту страну, н а с... Теперь собираетесь предать тех, на
кого работали.
   - Мы же не на собрании, - облизнув шершавым языком пересохшие губы,
сказал Кульков. - Я предлагаю р а з о б л а ч и т ь тех, кто путем шантажа
понудил меня свернуть с того пути, на котором я стоял.
   - Закон гарантирует вам только одно: следствие и суд тщательно разберут
все то, что было до этой ночи. Но ни следствие, ни суд не пройдут мимо
того, что может произойти после сегодняшнего рассвета... Вносите
предложения, я готов слушать...
   - Можно взглянуть на вопросник? Самый последний, который вы
расшифровали? - спросил Кульков.
   - Вы имеете в виду тот, что вы изъяли из тайника вчера ночью?
   - Я запамятовал время... Вспомню, если вы мне покажете расшифрованный
текст...
   - Вы помните время, - сказал Славин. - Помните с точностью до минуты...
Вы хотите проверить, действительно ли мы знаем вс„ или же берем вас на
пушку.
   - Вы вправе думать так, как считаете целесообразным... Я же сказал то,
что полагал сказать совершенно необходимым...
   Славин вышел из-за стола, открыл сейф, вмонтированный в стену,
покопался в папках, достал одну, синего цвета, принес ее на стол, полистал
страницы, вытащил два листка, сколотых пластмассовой красненькой скрепкой,
и протянул Кулькову:
   - Это?
   Лицо Кулькова снова стало т е ч ь, когда он пробежал страницу: "Знают
вс„!
   Читали все запросы из Лэнгли! Вот ужас-то, а?! Но ведь они не читали
мои ответы!
   А только это может быть уликой! В этом спасение!"
   - Да, - сказал наконец Кульков. - Это.
   - Вот видите, - вздохнул Славин и, положив руку на папку, заметил: -
Тут целая брошюра: "Что хочет знать ЦРУ - особенно во время женевских
переговоров - о ракетном потенциале Советов".
   - Но у вас нет второй брошюры. С таким же броским названием: "Что ЦРУ
узнало - во время женевских переговоров по разоружению - о ракетном
потенциале Советов".
   - Почему же? - Славин пожал плечами. - Есть. Он снова поднялся, отошел
к сейфу, достал оттуда маленький конверт, вернулся, положил на стол:
   - Ознакомьтесь.
   Кульков достал из конверта зажигалку "Пьер Карден"; лицо п о т е к л о
еще зримее; щеки обвисли, под глазами впадины, словно у старика, который
вынул на ночь изо рта протез: ни одного зуба, шамкающая пустота.
   - Да вы смелее, Геннадий Александрович, смелее, - п о д т о л к н у л
его Славин мальчишеской какой-то улыбкой. - Вы же знаете, как обращаться с
этой камерой...
   Мы проявили все семьдесят два кадра, вот вам лупа, читайте, ваша
работа, вы же документы щелкали, не я...
   - У вас нет сигареты?
   "Ощутив шок, обязательно просите у них сигарету, - вспомнил он слова
Питера, который инструктировал его по операции "Либерти", когда они
встретились в Цюрихе, в баре на Банхофштрассе, - это верный признак того,
что вы дрогнули, они это с ъ е д я т, а уж после этого начинайте поэтапно
ц е д и т ь информацию, приберегая главный козырь на самый конец".
   - Давно стали курить? - спросил Славин.
   - После того как встретил Олега Владимировича.
   - Странно... Я опрашивал ваших школьных и институтских знакомых, они
говорили иное...
   - Так ведь столько лет прошло, могли забыть...
   - Гуляева помните?
   - Нет. Кто это?
   - Игорь Гуляев...
   - Я его не знаю.
   - Он вас знает... Он сидел за партой позади вас... На вечере в вашей
мужской школе потанцевал с Лидой Киреевой. Вы же за ней ухаживали, да? Вы
столкнули Гуляева с лестницы из-за этого танца... Бедняга, сломал ногу...
Он уверяет, что вы еще в девятом классе курили... Сигареты марки
"Ароматные", двадцать копеек пачка...
   - Я никого не сталкивал с лестницы...
   - Вы и Проскуряк, был такой урка... Вы его с собой привели, бутылку ему
купили... Неужели не помните?
   - Теперь обо мне можно говорить все что угодно...
   - Мы сплетен не собираем, Геннадий Александрович... Например, ваш
бывший декан, Антон Гаврилович, без ума от вас: "Надежда администрации,
борец против прогульщиков, никто, как Гена Кульков, не умел провести
персональное дело против нарушителей морали..." Я полистал эти дела, вы
лихо выступали.
   - Как я понял, сигарет у вас нет? - заметил Кульков, снова
притронувшись шершавым языком к пересохшим, потрескавшимся губам.
   - Ну почему же, есть... Какие хотите? Я заметил, вы предпочитаете
ментоловые, "Салем"?
   - С большим удовольствием я бы сейчас выкурил "Памир"... Были такие
сигареты в дни моей молодости, черный табак, словно "Галуаз", только
стоили дешевле - десять копеек за пачку, если не изменяет память...
   - Есть и "Галуаз", - сказал Славин. - На выбор.
   - Тогда, пожалуйста, "Галуаз"...
   Он затянулся, жадно глотая дым, закрыл глаза, ноздри его на какой-то
миг затрепетали, сделавшись белыми, хрящеватыми. "Только не торопиться, -
молил он себя, - я веду себя верно; этот лысый, не ведая об этом, помогает
мне; больше всего я боялся напора, крика, требования отвечать; этот
увалень - другая порода, туго мыслит; я чувствую, поддается..."
   - Так вот, - затянувшись еще раз, Кульков чуть откинулся на спинку
стула, - эти данные не были мною отправлены... Да они и не пришлись бы,
судя по последнему вопроснику, по вкусу тем, кого интересует ракетный
потенциал Роди... Советского Союза...
   - Вовремя поправились, - заметил Славин. - Слово "Родина" сейчас
звучало бы, согласитесь, несколько цинично...
   - Да, я вынужден с этим согласиться. Но хотите верьте, хотите нет, я
был, есть и останусь патриотом России...
   - Какой? - лениво поинтересовался Славин. - Генерал Власов тоже
провозгласил себя истинным патриотом "матушки-России" - без коммунистов,
комсомольцев, профсоюзных активистов, а их, активистов, почитай, сто
миллионов.
   - Я презираю Власова, даю слово...
   Славин посмотрел в окно: надо было хоть на мгновение отвлечь себя от
этого человека; погасив гнев, он негромко сказал:
   - Мы все время отвлекаемся, не находите? У меня будет трудный день, да
и вас, видимо, пригласят на допрос... Пойдите-ка лучше в камеру и
постарайтесь уснуть...
   Кульков покачал головой:
   - Вы не позволяете мне досказать то, что я обязан... Посмотрите
вопросник и прочитайте те документы, которые содержатся в микрофильме.
Данные, которые я пересылал американским ученым...
   - Кому, кому?! - поразился Славин. - Ученым?
   - Конечно. Не ЦРУ же, - ответил Кульков, глотая комок. - Я обменивался
информацией с теми учеными, которые являются противниками ядерной
конфронтации, в этом вся суть. Люди, которые получали мою информацию, были
и продолжают оставаться на той позиции, что мы и Штаты имеем равный
паритет ракетных мощностей... А "ястребов", которые верховодят в
Вашингтоне, такого рода правда не устраивает... Судя по последнему
вопроснику... "Ястребы" подталкивают меня к тому, чтобы я завысил уровень
ракетной оснащенности Ро... Союза... Они заинтересованы в том, чтобы я
передал не объективную информацию, а с л у х и, базирующиеся на моих
беседах с военными руководителями и ведущими конструкторами... Мне
кажется, их бы устроили даже мнимые беседы, лишь бы я передал то, на что
они намекают в последнем вопроснике.
   - А как вы бы поступили, не арестуй мы вас?
   - Я бы продолжал передавать объективную информацию... Я отдаю себе
отчет в том, что в пламени ядерной конфронтации победителей не будет.
   - Вообще-то вы, как я погляжу, все эти годы вели патриотическую работу,
а? - не удержался Славин. - Некая форма борьбы за мир, не правда ли?
   - Напрасно вы иронизируете... Внутренне я оправдывал то, что произошло,
только этим. Да, они спровоцировали меня, да, я не нашел в себе мужества
повиниться...
   Но потом я понял, что мне надо делать... И сражался против их
"ястребов" так, как мог... Я передавал им только то, что так или иначе
было им известно в результате работы их спутников...
   Славина подмывало дополнить слово: "шпионов", но он сдержался,
чувствуя, что Кульков приступает к главной части игры; он не ошибся.
   - Убежден, что та информация, которую они ждут, связана с переговорами
в Женеве, - продолжил Кульков. - Полагаю, они намерены торпедировать
переговоры, опираясь, в частности, на мою информацию. Я им такой
возможности давать не намерен...
   - Предложения? - снова повторил Славин.
   - Позвольте мне заложить тайник в воскресенье... С объективными
данными, а не с тем, в чем они заинтересованы... Они сразу же ответят
очередной радиограммой, мы ее прочитаем...
   - Мы ее прочитаем, - медленно повторил Славин. - А что? Заманчиво...
Вот вам стило, пишите заявление, понесу наверх, будем ждать решения...
   - Вы же наверняка фиксируете нашу беседу... Неужели этого недостаточно?
   - Запись нашей беседы прослушают аналитики, Геннадий Александрович...
Они посчитают, в каких пунктах нашего собеседования вы лгали, а где
открывали правду... Но, как говорится, дело любит форму... Пишите... Чтобы
потом не было разговоров о принуждении, угрозах... Пишите, вот ручка...
   ...Рассвет для шального московского мая выдался на удивление, потому
что был необычайно тихим и солнечным; небо высокое, пронзительно-голубое,
будто в Домбае в начале февраля.
   - Может, наконец установится погода, - вздохнул Славин, - мы ведь в
последние годы лета не видим... Генерал усмехнулся:
   - Зато видим увеличение выпуска автомобилей... И грузовики, которые
терроризируют город... В большинстве столиц грузовики давным-давно ездят
по улицам ночью, а мы гранитно стоим на привычном...
   - Община, - усмехнулся Славин, повторив интонацию Степанова. - Ведь за
ночную работу водителям грузовиков надо больше платить, а это нарушение р
а в е н с т в а - богатеи среди шоферов появятся, нельзя...
   - Думаю, не только в этом дело, - возразил генерал, открывая папку
(перед началом серьезного разговора всегда "делал шаг в сторону",
разминаясь, словно спортсмен). - Мне кажется, что городские власти не
хотят идти в Министерство финансов и хлопотать дополнительные средства...
А мы все дело поставили на режим экономии... Могут "неверно понять",
кто-нибудь на собрании зацепит, к чему рисковать?.. Посадили бы умного
экономиста за компьютер, попросили бы посчитать без гнева и пристрастия -
вот бы и получили справку: увеличение заработной платы тем шоферам
грузовиков, которых перевели на ночной график, даст миллионы экономии
народному хозяйству - на одних только дневных пробках, когда попусту жгут
десятки тонн бензина под светофорами, тратим черт знает сколько... А ведь
не бензин жгут, а золото - время, говоря иначе...
   - На что так рассердились? - деловито поинтересовался Славин.
   Генерал вдруг рассмеялся:
   - На Центральное разведывательное управление, Виталий Всеволодович. Я
ведь тоже кончил работу по оперативным материалам на Пеньковского...
Знаете, о чем я - чем дольше их изучал - думал?
   - Я лишен дара ясновидения...
   - Жаль... Хорошо иметь ясновидящего помощника...
   - Рискованно, - возразил Славин. - Каждый из нас имеет что-то такое,
что принадлежит только ему, всеобщее обозрение нежелательно...
   - Спору нет. - Лицо генерала обрело свое обычное, собранное, несколько
даже жестковатое, выражение. - Так вот, Виталий Всеволодович, я пригласил
вас для того, чтобы вы разбили мою версию...
   - А вы мне потом выговор влепите...
   Словно бы не услыхав шутливого замечания Славина, генерал продолжил:
   - Зачем Лэнгли - особенно в последнее время работы этого агента - нужно
было попусту светить Пеньковского? Зачем они заставляли, его постоянно
рисковать, требуя чуть ли не еженедельного обмена информацией? Они
намеренно подталкивали его к провалу...
   - Доказательства, пожалуйста...
   - Посмотрите эту папочку на досуге, я кое-что подобрал.
   - Посмотрю самым внимательным образом.
   - Словом, я позволил себе допуск версии, - заключил генерал. - Либо
они, практически выдав нам агента такого уровня, как Пеньковский, хотели
вызвать в стране психоз шпиономании, тотальную подозрительность, которая в
век научно-технической революции чревата необратимыми последствиями,
поскольку отсутствие живого обмена идеями отбрасывает на десятилетия, либо
он перестал им быть нужен, потому что нашли более серьезную замену...
   - Кульков? - спросил Славин.
   Генерал не ответил, продолжая говорить неторопливо, словно бы
присматриваясь к своим словам со стороны:
   - Попробуйте поспрашать его: кто-нибудь когда-нибудь из американских
коллег говорил с ним о Пеньковском? Особенно в самом начале его работы
против нас. Вы наверняка почувствуете, лжет он или приближается хоть к
какому-то подобию правды.
   - Версия интересна, - заметил Славин, - но мне сдается, что она грешит
неким сверхжестким прагматизмом... Отдать такого агента, как Пеньковский,
во имя раскачки психоза?
   Генерал убежденно ответил:
   - Мавр сделал свое дело... Если они решили, получив замену, отдать его
нам, чтобы вызвать в стране волну подозрительности, то, значит,
комбинировали возможность его провала заранее. Видимо, они заранее
планируют гибель своего агента, но при этом тщательно просчитывают, как
обратить это себе на пользу...
   Правда, с Лесником, с их Трианоном, они проиграли вчистую, с сухим
счетом... Но я не знаю, что у них было запланировано, не покончи он с
собой... А что запланировано с Кульковым? Какие акции они предпримут,
догадайся о его провале?
   А если они уже как-то узнали об этом? У вас есть предложения?
   - Есть, - ответил Славин. - Есть, товарищ генерал. Мне очень хочется п
о в е р и т ь Кулькову.
   "Стивен! Дорогой мой человек!
   По тем телефонам, которые ты мне оставил, ни тебя, ни твоей подружки
нет: я звонил к вам утром, днем и ночью. Поэтому решил написать тебе. Тем
более что один русский - я тебе рассказывал о нем, хотя ты мог и не
запомнить, если был увлечен своими формулами, - сказал страшную фразу:
"Помирись со Стивом, иначе не сможешь писать..." Вообще-то я давно сочинил
письмо, потому что разговоры у нас как-то не получались последнее время:
на каждый мой довод ты легко, чуть раздраженно и снисходительно выдвигал
свои, очень четкие, достаточно холодные и резкие, которые опровергали мою
позицию, - посылал в хороший нокаут... Я обижался, не стану лгать тебе...
Наверное, это плохо... Говорят, что за детей, как и за любимых женщин,
надо уметь воевать. Правда, на понятие такого рода "войны" люди не
проецируют тот необратимо-стремительный ужас, который я воочию видел во
Вьетнаме и Ливане, отнюдь. Речь идет о хитрости, маневрах, экономических
рычагах - словом, о постепенности, которая противопоказана как тебе, так и
мне: наверное, дают себя знать капли итальянской крови, тем более наш с
тобою Голливуд мало чем отличается от Неаполя. Я имею в виду климат,
естественно.
   Умом-то я понимаю, как можно в о е в а т ь за тебя, существует
несколько способов, вполне действенных. Поскольку мама умерла, когда ты
был совсем маленьким, ты всегда тянулся к тете Мэри, тем более они с мамой
погодки, очень похожи и характер у обеих ангельский. Я ведь помн