бу поднимаешь, и чтоб непременно досчитал до пяти, ни больше ни
меньше; таким он видит жест, понимаете?
   - Ну а если режиссер ваш союзник?
   - Черт его знает... Тогда, конечно, я бы предложил ему свое видение...
Вы с мамашей Жоры не знакомы?
   - Шапочно...
   - Посмотрели бы вы, как он выводит ее гулять по воскресеньям в парк...
Она из дворян, аристократка... Почти ничего не слышит и все отчитывает
Жору, отчитывает - и то он делает не так, и это... Надо иметь его
выдержку, чтобы улыбаться, шутить, обещать исправиться... Каждый год
половину своего отпуска тратит на старуху - вывозит под Зарайск, там у ее
отца имение было... А послушайте, как он грохочет на ученых советах?!
Никаких авторитетов...
   - Нечто подобное уже было в кино, - заметил Славин. - Нежность к
матери, грубость на работе... Не помню только в каком... И мне это
показалось несколько искусственным, чересчур прямолинейным...
   - Мир устал от простоты, ищут искусственность, только бы поразить...
Жаль...
   "Нельзя не впасть к концу, как в ересь, в эту удивительную простоту..."
   - Любите Пастернака?
   - Вот кого бы сыграть...
   - Это действительно интересно, - согласился Славин. - Хотя далеко не
просто...
   С колосников, окружавших съемочную площадку, оператор крикнул:
   - Мы готовы, мастер!
   - За работу! - Режиссер хлопнул в ладоши. - Начнем снимать!
   Тубин обернулся к костюмерше - на шинели были две шпалы. Он поправил
пояс, и Славин поразился той перемене, которая в считайные доли секунды
произошла с актером: лицо его сразу же отвердело, лоб стал выпуклым,
нависли надбровья, а нижняя челюсть чуть выступила вперед, придав его
облику выражение сурово решительности...
   - Спасибо вам, - сказал Славин актеру. - Счастливой съемки.
   - К черту, - ответил Тубин иным, начальственным голосом. - Если с
мамашей уже было в кино - добрый сын и так далее, - тогда можно поискать
ключ в отношениях Егора с женщинами: хряк ведь, ни фигуры, ни лица, а как
они льнут к нему! Будто мотыльки летят на огонь...
   - Почему? Как вы думаете?
   - Потому что добрый. А никто в мире так не нуждается в доброте, как
женщина...
   ...Генерал-лейтенант Шумяков посмотрел на Славина с нескрываемым
удивлением:
   - ЧК интересуется преферансом?
   - Нет. Этим ЧК не интересуется. Меня занимает только один, вопрос: кто
у вас крупно проиграл в прошлую пятницу?
   - Кульков.
   - А чем он расплачивался?
   Шумяков недоуменно пожал плечами:
   - Понятно, деньгами. Он крупно подсел на мизере, ловля была
интереснейшей... А в чем дело?
   - Я объясню. Но сначала мне надо выяснить, какими купюрами
расплачивался Кульков. Это крайне важно, Алексей Карпович.
   - По-моему, он положил на стол сотенную. Но я как-то не очень обратил
на это внимание. Для меня игра, как понимаете, не есть средство заработать
четвертной билет, а способ снять стресс; работа, сами понимаете, какая...
   - Понимаю, но мне хочется, чтобы вы вс„ вспомнили, по возможности,
точно...
   - Я могу позвонить Иванову. Он снял весь выигрыш, надо полагать, помнит
подробности. Но вы все же объясните существо дела, я не очень-то умею
думать, когда не понимаю, о чем идет речь...
   - Алексей Карпович, я вынужден посвятить вас в государственную тайну...
   Генерал заколыхался в кресле:
   - Полковник, я в нее посвящен уже тридцать пять лет...
   - Дело в том, что сторублевая ассигнация, появившаяся на столе
профессора Иванова, попала туда прямиком из шпионского контейнера ЦРУ.
   - Да перестаньте вы! - Генерал даже всплеснул руками; они у него были
тонкие, выхоленные, как у пианиста, а ведь крестьянский сын, в детстве
подпаском был под Вязьмой, пока мальчишкой не ушел в партизаны. - Это бред
какой-то! Не мог же Геннадий расплачиваться американскими деньгами! Нет,
положительно, это абсурд!
   Надо спросить у него, как к нему попали эти деньги, вполне мог получить
в сберкассе, в магазине...
   - Не мог, - отрезал Славин. - И спрашивать его ни о чем нельзя.
   - Погодите, вы что, подозреваете его?
   - Мы разбираемся, Алексей Карпович... Возбуждено уголовное дело...
   - Против Кулькова?! - Генерал потер виски своими тонкими, Длинными
пальцами. - Это полнейшая абракадабра, полковник!
   - Дело возбуждено по фактам передач разведцентра ЦРУ неустановленному
агенту и закладки шпионского контейнера, в котором находились
зашифрованные инструкции, деньги - именно сторублевые купюры - и золото.
Перед тем как ассигнации попали по назначению, они были у нас
пронумерованы и п о м е ч е н ы, так что ошибка исключена... Впрочем, если
вы сможете доказать, что Кульков получил сотенную купюру в магазине или
сберкассе, я буду вам только признателен... Но вот в чем беда: в магазине
он ее получить не мог, сдачу такой купюрой не дают, согласитесь. В
сберкассах номера интересующих нас сторублевых ассигнаций находятся под
контролем... Сигналов оттуда не поступало... Выдвигайте версию, Алексей
Карпович, я готов анализировать вместе с вами любой допуск.
   - Хм... Хорошо, а если он одолжил у кого-то эту треклятую сотню?
Вообще, у меня голова кругом пошла... Геннадий должен ко мне завтра
приехать на дачу...
   - Мы бы просили вас не встречаться с ним... И не разговаривать. Даже по
телефону... Желателен ваш срочный отъезд в служебную командировку,
командование в курсе дела, Алексей Карпович. Что касается того, мог ли
Кульков одолжить у кого-то сто рублей перед тем, как идти на преферанс, то
это вполне рабочая версия, я поручу моим товарищам подумать над ней...
   - Он, кстати, одалживал у какого-то своего приятеля большую сумму,
когда покупал машину... Запамятовал, как его звали...
   - А профессия?
   - Врач-гомеопат.
   - Играет в преферанс?
   - Нет. Мне кажется, нет. Во всяком случае, с нами не играл... Я, знаете
ли, не люблю новых людей, предпочитаю бывать с теми, с кем связан по
работе или старым дружеством...
   - С Кульковым вы связаны по работе?
   - Конечно... Хотя последние годы отношения у нас, я бы сказал,
переросли в приятельские... Да нет, не может быть того, о чем вы думаете!
- Генерал снова всплеснул руками. - Он же имеет выходы на ракетные дела,
на оборону, что вы, товарищ дорогой!
   Славин кашлянул и, ощущая какую-то сковывающую неловкость от того, что
не мог отвести взгляда от Звезды Героя на кителе генерала, спросил:
   - Кульков... или Иванов... они вели с вами разговоры по тем узлам
вопросов, которые относятся к категории особой секретности?
   - Кульков знает не меньше меня, полковник. Если не больше. Он повсюду
сопровождает академика Крыловского, помощник по связям с оборонной
промышленностью, что вы хотите... Это страшно, если он... Нет, я
отказываюсь верить, положительно отказываюсь...
   - Когда вы познакомились с Кульковым?
   - Во время испытания ракет... Лет пятнадцать назад...
   - Помните, при каких обстоятельствах?
   - Мы, сдается, возвращались в Москву в одном купе...
   - А потом?
   - Что-то через год встретились на совещании... Я его подвез к дому, он
пригласил выпить чаю. Мы перекурили во время этого совещания, сидели с
утра и до позднего вечера...
   - Он тогда жил один?
   - Нет, отчего же? С Лидочкой... С Лидией Афанасьевной... Это его жена,
очень гостеприимная женщина...
   - А потом? - повторил Славин.
   - Потом... Погодите, потом он отдыхал со мною в одном санатории, там-то
мы и сели за пульку на пляже...
   - Азартный игрок?
   - Ну что вы! Я же говорю: мы снимаем преферансом стресс... Гена...
Кульков, между прочим, был каким-то странным во время последней пульки...
В ту пятницу он играл крайне нервно, такого с ним никогда не было...
   - До этого он проигрывал спокойно?
   - Плюс-минус десять рублей, какой это проигрыш?! При его-то окладе... А
в пятницу он без удержу темнил, попусту торговался, будто дразнил самого
себя...
   Но вы расспрашиваете о нем как о преступнике, полковник!
   - О преступнике допрашивают, Алексей Карпович. Я пока что спрашиваю о
нем как о свидетеле, который расплатился купюрой сотенного достоинства,
присланной ЦРУ.
   - Нет, но я же чувствую, вы его подозреваете...
   - Плохо, если я дал вам основание составить такое мнение... Я не имею
права на подозрение, это противозаконно... Скажите, у вас никогда не
возникало какого-то неприязненного чувства ни к одному из тех, с кем вы
играли у Иванова в преферанс?
   - Нет, - сразу же ответил Шумяков. - Это было бы нечестно: приходить в
дом, где тебе кто-то или что-то не нравится...
   - Поведение ваших партнеров все эти годы было безукоризненным?
   - Да... Пожалуй... Впрочем, однажды меня несколько резанула
безапелляционность Егора...
   - Иванова?
   - Да.
   - В чем она выразилась?
   - Он слишком уж яростно говорил о своем коллеге...
   - Яхминцеве?
   Генерал взглянул на Славина по-новому, оценивающе:
   - Вам и это известно?
   - Да.
   - Я тогда заметил ему, что не резон так зло говорить о том, с кем
работаешь... А Егор ответил, что о гробовщиках мысли он иначе говорить не
умеет...
   - А Кульков?
   - По-моему, Кульков поддержал меня... Правда, он попросил Егора
рассказать, какую новую идею Яхминцев закапывает...
   - Иванов объяснил?
   - Помнится, да... Но он объяснял языком уравнений и формул, это не по
моей части. - Генерал вымученно улыбнулся.
   - Кульков хорошо ориентируется в том, чем занят Иванов?
   - Конечно... Коллеги...
   - Но Кульков, как я слыхал, не очень-то котируется как ученый... На
докторскую диссертацию так и не потянул.
   - Это как раз объяснимо: все время со своим шефом на испытаниях и
строящихся объектах, на себя у него просто-напросто нет времени.
   - У вас не осталось в памяти чего-либо такого, что удивило, обрадовало
или, наоборот, расстроило в характерах ваших партнеров? В их манере себя
вести... В поступках, словах, наконец...
   - Нет. Я же ответил: если бы меня что-то отвратило от человека, я бы не
смог с ним более общаться, такой уж у меня норов... Если рву, то навсегда.
   - Вы когда-нибудь фотографировались вместе с партнерами?
   - Никог... Погодите, погодите, как раз в пятницу Генн... Кульков принес
зеркалку и сделал несколько снимков. С блицем...
   - Впервые за все время знакомства?
   - Впервые. Полагаю, что впервые... В силу моей профессии я не очень-то
разрешаю себя фотографировать...
   - Алексей Карпович, пожалуйста, попробуйте восстановить по дням историю
вашего знакомства с Кульковым и профессором Ивановым. Это бы очень и очень
помогло мне в деле... Что касается вероятия обмена Кульковым мелочи на
купюру сторублевого достоинства, я не премину заняться этим сегодня же...
И последнее: если он вдруг позвонит вам в течение тех двух часов, пока вы
еще не уехали из Москвы, пожалуйста, разговаривайте с ним так, как
разговаривали всегда...
   - Не обещаю.
   - Это необходимо.
   - Не обещаю, - повторил генерал. - Сделайте так, чтобы мои телефоны не
работали.
   Я знаю, чего могу обещать, а чего нет.
   Полковник Груздев докладывал тихим голосом, глухо покашливая, был, как
всегда, несмотря на неудержимо-веселый нрав, нетороплив и обстоятелен:
   - Собственно, ничего особенно интересного наблюдение за Кульковым не
дало, Виталий Всеволодович. Учреждения, которые он посетил за эти три дня,
следующие:
   Министерство авиационной промышленности, Академия наук, Министерство
обороны, Госплан Союза. Фамилии людей, тех, с кем он встречался,
приложены, сорок пять человек, в высшей мере уважаемые товарищи. Если он
действительно получил сторублевую ассигнацию из ЦРУ и она не попала к нему
каким-то шальным образом, чего я отнюдь не исключаю, тогда основные узлы
ракетной проблематики Советского Союза будут известны Лэнгли.
   - Будут? - переспросил Славин. - Или известны?
   - Любой ответ на этот вопрос в настоящее время носит предположительный
характер, Виталий Всеволодович.
   - Ну и предполагайте. Мне особенно хорошо думается, когда собеседник
выдвигает соображения, противные моим.
   Груздев с тоской посмотрел на сигарету, которую крутил в пальцах
(Славин не курил), и сказал:
   - Если считать, что передачи разведцентра ЦРУ неустановленному агенту
начались неделю назад, если их интенсивность нарастает день ото дня,
значит, в Лэнгли очень торопятся. Это первая позиция. Всю эту неделю
совещания в тех министерствах, которые посещал Кульков, заканчивались
поздним вечером, к одиннадцати. Во вторник и четверг Кульков вернулся
домой около двенадцати, сопровождал академика Крыловского на объекты...
Можно предположить, что обмен информацией был назначен на один из этих
дней, но Кульков не смог взять в Сокольниках контейнер. Отсюда некоторая
паника в стане наших подопечных. Выемка в Сокольниках контейнера людьми
Юрса, сопровождавшаяся одновременным в ы б р о с о м трех машин разведки
из здания посольства. Такова вторая позиция. Однако третья позиция
оказалась для нас проигрышной: коллеги из ЦРУ все же смогли заложить
контейнер, а их агент этот контейнер получил...
   - Я бы не назвал эту позицию проигрышной, - возразил Славин. - Даже
совсем наоборот: благодаря тому что мы поработали с содержимым контейнера,
в обращение вышла меченая купюра. Мы получили след: от Иванова - к
Кулькову. Если мы соберем неопровержимые доказательства того, что Кульков
не сдавал в банк рубли или мелочь, - Славин усмехнулся, - меняя их на
престижный с т о л ь н и к - я и такое не имею права исключить, - если ему
не одолжил кто-то эту ассигнацию накануне партии в преферанс у профессора
Иванова, тогда мы взяли бога за бороду.
   - У бога не было бороды, - улыбнувшись, сказал Груздев, - только чуть
намеченные усы. Вглядевшись в настоящую иконопись, вы убедитесь, что эта
пословица носит несколько богохульский характер...
   - Поправка принята, - согласился Славин. - Богохульствовать не есть
хорошо.
   Вношу предложение: ваши люди устанавливают всех тех, с кем жизнь
сводила Кулькова за последние двадцать, а то и двадцать пять лет. Я
обозначил этот временной отрезок не случайно; как сказал мне Константинов,
во время допроса следователем Васильевым инженера Ножкова, проходившего в
качестве свидетеля по делу Пеньковского, тот упомянул некоего Гену,
который дважды играл в преферанс вместе с полковником, когда тот отдыхал в
Сочи: "Молодой парень, кажется москвич, очень предупредителен, фамилия мне
не известна". И - все. Пеньковский на допросах про этого самого Гену
ничего не показал: "Меня окружала тьма людей во время отпуска". Так что
Гена тогда завис. Гена - это Геннадий, не правда ли?
   Если ваше подразделение соотнесет даты отпусков Пеньковского с
отпусками Кулькова, просмотрит в Сочи фамилии всех тех, кто отдыхал в ту
пору вместе с г о л у б е м, мы, полагаю, сможем внести несколько
дополнительных штрихов в портрет Геннадия Александровича. Не находите?
   - Дело-то горячее, Виталий Всеволодович, а задача, которую вы ставите,
займет уйму времени.
   - А я вам уйму времени не даю. Я вам даю два дня. И не более того.
   В дверь постучали.
   - Занят, - раздраженно бросил Славин. - Чуть позже, пожалуйста!
   - Виталий Всеволодович, - голос секретаря Людочки был извиняющимся, -
генерал Шумяков звонит по ВЧ, крайне срочное дело.
   Славин сорвался с кресла, словно мальчик, выбежал в приемную - когда
проводил оперативные совещания, все телефоны замыкал на секретариат, -
схватил трубку:
   - Слушаю, Алексей Карпович!
   - Я уже на месте, так что все в порядке, - сказал Шумяков, чуть
покашливая. - Звонков от интересующего нас лица не было, а фамилию врача,
гомеопата этого самого, у которого одалживал деньги тот, о ком шла речь, я
вспомнил: Бензелев Николай Васильевич...
   "Из Женевы от нашего специального корреспондента"
   Переговоры идут за закрытыми дверями; брифинги, которые проводят
представители делегаций, отличаются корректной сдержанностью; информация
весьма относительна, хотя интерес прессы к результатам встречи крайне
высок: в случае если удастся подписать соглашение - помимо того, что
мирные отрасли промышленности получат многомиллиардные дотации, ибо
космические и ракетные программы, по самым приблизительным подсчетам,
стоят ныне не миллиарды, а триллионы долларов, - это будет серьезно
способствовать летней встрече лидеров Советского Союза и Соединенных
Штатов.
   Поскольку члены делегаций отделываются улыбчивыми ответами, смысл
которых носит обтекаемый характер, журналисты устраивают свои брифинги в
баре Дворца наций, который помнит Литвинова и Чемберлена, Даладье и
Геббельса, прибывшего сюда, чтобы объявить о выходе рейха из Лиги Наций;
тревожная память середины двадцатого века постоянно с л ы ш и м а здесь -
в деревенской тиши уютного города, разбросавшегося на берегу сказочной
красоты озера.
   Мнения прессы порою кардинально разностны, однако же их отличает
нескрываемая п о з и ц и о н н о с т ь.
   ...Моего собеседника зовут Юджин Кузанни; десять лет назад в
пресс-клубе Вашингтона я беседовал с одним из ведущих репортеров столичной
газеты. Он рассказывал о том, как ему пришлось воочию узнать нацистский
плен; лицо американского коллеги было скорбным, глаза порою застывали,
словно бы не могли оторваться от чего-то такого, что невозможно забыть.
"Только не пишите мое имя, не надо", - сказал он мне тогда. Это был урок.
С тех пор я всегда спрашиваю собеседника, могу ли назвать его; Кузанни
ответил: "Должен".
   Мы знакомы не первый год. Кузанни прежде всего кинематографист. Его
документальные ленты хорошо известны на Западе. Резкость монтажа, сплав
игрового кино с хроникой, литой дикторский текст, сенсационность темы
снискали его фильмам широкую известность. Одни возносят его стиль, другие
подвергают остракизму. Что ж, это лучше, чем замалчивание.
   Сейчас Юджин Кузанни заканчивает подготовку к съемкам новой картины,
посвященной столкновению двух концепций, персонифицированных в вымышленных
образах руководителей ракетной и самолетостроительной корпораций - Дейвида
Ли и Питера Джонса. - Я довольно долго изучал нашу прессу, - рассказывает
он. - Особенно меня заинтересовали взаимоотношения между вполне реальными
концернами старого босса авиационной индустрии Джозефа Летерса и
ракетостроителя Сэма Пима. И тот и другой, бесспорно, личности недюжинные,
крепкого кроя и большого организаторского таланта... Рассматривать явления
изолированно друг от друга - значит заведомо служить идее дезинформации
общественного мнения, поэтому следует отметить, что Летерс - это махина,
роль которого в создании современной авиации может быть сравнима с
выдающимся рывком автомобилестроения, оплодотворенного подвижничеством
Генри Форда... Любите вы его или нет, считаете крайне правым мастодонтом
или даже симпатизантом Гитлера - это ваше дело, однако на правду не
следует закрывать глаза: будущие поколения еще поставят памятник человеку,
сделавшему автомобиль бытом двадцатого века, подарившему людям миллиарды
часов, сэкономленных новыми скоростями. А что, как не время, есть
концентрат прогресса?
   Сэм Пим тоже колоритная фигура: работал по пятнадцать часов в сутки,
начав с рядового инженера, обаятельный парень, совершенно не похожий на
тех империалистов в звездно-полосатых цилиндрах и с козлиными бородами,
которых вы рисуете в своих карикатурах. Он сделал самого себя за двадцать
лет - сейчас ему сорок три, и он возглавляет империю, владеющую сотнями
баллистических ракет и космических аппаратов.
   Пим в отличие от Летерса имеет техническое и гуманитарное образование,
его поддерживают могущественные группы на Уоллстрите, не впрямую, правда;
впрямую никто никого не поддерживает. Сейчас очень остро стоит вопрос об
ассигнованиях:
   если конгресс и Белый дом пойдут на поддержку Пима, тогда патриарху
авиации Летерсу будет нанесен серьезнейший удар; возобладай концепция
"деда" - Пиму будет плохо. Очень плохо. Так плохо, что дело может
кончиться банкротством, потому что под свой ракетный проект он уже занял в
банках более полумиллиарда долларов - чем возвращать?!
   Значит, нужны связи. Надо пускать в дело рычаги политики, то есть
созд