у это предлагалось!
   - На каком уровне?
   - На соответствующем... У нас с ним отношения весьма сложные... Вам,
видимо, об этом уже говорили, я же знаю, вы готовите публикацию... Наш
институт подобен бабьему царству, хотя работают в основном мужчины:
никаких тайн, вс„ всем обо всех известно. Так вот, несмотря на сложность,
существующую в наших отношениях я трижды называл его кандидатуру на
должность заведующего лабораторией...
   - И что же?
   - Как всякое новое дело, сначала надобно конституировать задумку,
согласовать вопрос, выбить штаты, помещение, персональные оклады, внести в
план... Без труда не вытащишь и рыбку из пруда, все новое рождается в
муках, увы... Георгий Яковлевич съездил в главк, там ему предложили
написать проект письма, он подготовил, но ведь ум хорошо, а два лучше,
посмотрели мудрые люди, внесли замечания, попросили подработать текст, а
как же иначе, не всем дано понимать хитрости управленческого аппарата, для
них каждая запятая таит в себе особый смысл...
   Славин почему-то вспомнил, как на читательской встрече Михалков
рассказал любопытный эпизод. В сорок третьем году его искали по всему
фронту, нашли на аэродроме (он тогда работал корреспондентом газеты
"Сталинский сокол"), потащили к маленькому По-2: "Скорей, Сергей
Владимирович, в штабе фронта на ВЧ вас ждет Ворошилов, велено срочно
доставить для разговора!" Ворошилов действительно ждал на проводе;
поздоровавшись, сказал: "Товарищ Сталин просмотрел верстку гимна...
   Во второй строфе в первой строке у вас запятая и тире... Товарищ Сталин
интересуется, нельзя ли убрать тире. С точки зрения, как он заметил,
геометрии текста государственного гимна это тире чрезмерно фокусирует
внимание читателя на такого рода знаке, единственном во всем тексте. Он
просил посоветоваться с вами и Эль-Регистаном: не будете ли вы возражать,
если он снимет тире? Или вы настаиваете на том, чтобы сохранить этот знак
препинания? Может быть, он для вас крайне важен в силу каких-то чисто
профессиональных причин?"
   Профессор между тем продолжал:
   - Конечно, это отнюдь не просто - начать новое дело: открыть
лабораторию, подобрать штат единомышленников; все надо заранее утрясти,
согласовать, осметить... Георгий Яковлевич помотался по коридорам главка,
попыхтел на заседаниях да и махнул рукой: "Я уже потерял месяц, а
конца-краю согласованиям не видно, пропади все пропадом, буду лучше
заниматься своим делом!"
   - А кто заинтересован в этой лаборатории?
   - Наука, естественно. Да и промышленность спит и видит такого рода
центр новых идей.
   - Так отчего же Иванову никто не помог?
   - Мои советы он отвергает с ходу. - Яхминцев вздохнул. - Хотя,
поверьте, кроме добра, я ему ничего не желаю... А министерский чиновник
мало в чем заинтересован. Категория конечного результата труда отрасли
никак на него не проецируется - зачем ему лишние хлопоты. День прошел, и
ладно! Я уж и на хитрость пошел, - усмехнулся Яхминцев, - через тех, кто
дружен с Ивановым, посоветовал: "Заинтересуй тех, от кого зависит решение
вопроса в главке, пригласи в будущую лабораторию хоть на полставки,
предложи защититься... Кто не хочет получить научное звание? Лучшая
гарантия от возможных неурядиц или реорганизаций в аппарате..." Так он
сразу же медведем поднялся: я вам не торгаш, и все такое прочее...
   - Вообще-то он верно поднялся, не находите?
   Яхминцев покачал головой:
   - Нет, Виталий Всеволодович, не верно. Я, знаете ли, поклонник системы
Станиславского: жить следует в предлагаемых обстоятельствах. Всякие там
штучки Мейерхольда - буффонада, авангардизм, сиюминутность, беспочвенность
- не по мне.
   Если ты по-настоящему предан идее отечественной науки, иди на все!
Ползи ужом, смеши, как скоморох, плачь скупою слезой, это особенно
ценится, можешь приболеть - убогих любят, они не страшны. Главное -
получить базу, потом пойдет дело!
   - Ой ли? А не может ли во время такой скоморошьей игры произойти некий
слом личности? Я не очень-то знаю людей, которые бы тайно к р а л и с ь к
открытию...
   К новому идут с открытым забралом...
   - Ну да, конечно, - Яхминцев посмотрел на Славина своими холодными,
несмеющимися глазами, - все верно, только, изволите ли видеть, я
прагматик, из комсомольского возраста, к сожалению, вырос, живу и работаю
в предлагаемых обстоятельствах и, повторяя слова Пастернака, которые тот
написал в одной из своих телеграмм, "положа руку на сердце", тоже кое-что
сделал для отечественной науки. Я был готов взять на себя организационные
хлопоты, потерять и полгода в походах по заседаниям и комиссиям, но разве
Иванов согласится работать вместе со мной?! При том, что он весьма и
весьма талантлив, гордыня в нем воистину феноменальная, не зря он Вагнера
более всех других композиторов любит, особенно "Полет валькирий".
   - Это всегда в нем было?
   - Знаете, я не люблю говорить о ком бы то ни было за глаза. Конечно,
ему не просто смириться с тем, что он - в некотором роде уникум, человек с
мировым именем - работает под моим началом...
   - Простите, профессор, мой вопрос: если вы считаете его истинным
талантом, то отчего бы вам не уступить ему свое место? Вы, как я понял,
радеете не о своей роли, но прежде всего о судьбе отечественной науки...
   - Именно потому, что я радею о судьбе русской науки, мне и приходится -
несмотря ни на что - сидеть в этом кресле. Приди Иванов, он бы разогнал
отдел, привел бы ватагу молодых авантюристов без роду и племени, для
которых нет ничего святого, и начал бы, что называется, с чистого листа. Я
против кардинальных ломок, Виталий Всеволодович, стою за эволюционный путь
развития - опять-таки в предложенных обстоятельствах... Я, кстати, не
очень понимаю: какого рода статью вы готовите?
   - Статью-раздумье, - ответил Славин.
   - Это как?
   - Очень просто: берется факт, жизненная коллизия, и журналист
высказывает свое отношение к происходящему...
   - Очень важное дело, - согласился Яхминцев. - В "Литературной газете"
самые читаемые материалы именно такого рода... Вы посоветовались с
Иннокентием Владимировичем?
   - А кто это?
   - Валерьянов, наш куратор в министерстве...
   - Нет.
   - Но вы намерены встретиться с ним?
   - Считаете, что нужно?
   - Полагаю, необходимо.
   - Почему?
   - Вы по образованию не математик?
   - Увы, нет.
   - Вы хорошо ответили... "Увы, нет"... Обратили внимание: сейчас тяга к
технике уступила место гуманитарному направлению? Снова лирики начали
одолевать...
   - Не в лириках дело, - возразил Славин. - Просто инженер зарабатывал у
нас меньше рабочего средней квалификации... Сейчас, думаю, положение
изменится.
   - Вашими бы устами да мед пить, - вздохнул Яхминцев. - А по поводу
визита к товарищу Валерьянову я не случайно сказал... Поймите, я в
довольно трудном положении: Иванов говорит обо мне все, что ему
вздумается, у него какой-то маниакальный пункт ваш покорный слуга... Я не
смею уравниваться с ним:
   во-первых, потому, что считаю это недостойной склокой, а во-вторых, я
руководитель. То, что позволено быку, не позволено Юпитеру. Я отвечаю за
коллектив, а это достаточно большая честь, чтобы поддаваться эмоциям.
   - У вас с ним давно такие отношения?
   - Честно говоря, не помню...
   "Помнишь, - подумал Славин. - С пятьдесят второго года, когда ты нес по
кочкам "лженауку", именуемую кибернетикой, "зловредный бред псевдоученого
Винера", а Иванов стоял за нее горой и был с твоей помощью отчислен из
аспирантуры за "проповедь чуждых советскому ученому влияний буржуазного
Запада".
   - Я ничего не стану писать, не показав заготовку статьи вам, - пообещал
Славин.
   - И товарищу Валерьянову, как вы посоветовали. Поэтому ответьте,
пожалуйста, на ряд вопросов личного, что ли, плана. Можно?
   - Извольте... Если это не будет входить в противоречие с моим понятием
мужского благородства...
   - Что делал Иванов после того, как его отчислили из аспирантуры?
   Яхминцев долго, не мигая, смотрел в глаза Славина. Взгляд его словно бы
старался оттолкнуть собеседника; лицо было неподвижным, замершим.
   - Если мне не изменяет память, из аспирантуры его отчисляли дважды...
   - Мне известен один эпизод такого рода... С чем он был связан?
   - С кибернетикой, - после некоторой паузы ответил Яхминцев. - А про
историю с Милой Ковальчук не слыхали?
   - Нет. - Славин покачал головой. - Не слыхал.
   - Вполне романтическая история... Была у нас такая студентка... Дивная
красавица... С длинной косой, знаете ли, статная, приветливая... Словом,
Иванов жил с ней больше года, а когда Мила забеременела, отказался
оформить их отношения, бросил девушку на произвол судьбы...
   - Плохо.
   - Да уж, хорошего мало...
   - Это случилось еще до передряги с "низкопоклонством" перед
кибернетикой?
   - Да, примерно за год. Или полтора, разве упомнишь...
   - Было общественное разбирательство?
   - Да, поначалу исключили из комсомола, но горком оставил его в рядах...
Со строгим выговором... А из аспирантуры отчислили... И если бы не
постоянное покровительство академика Крыловского, не было бы сегодня
профессора Иванова...
   - А кто поднял вопрос о его вторичном отчислении?
   - Ах, Виталий Всеволодович, кто старое помянет, тому глаз вон... Стоит
ли сейчас касаться этой темы? Время было сложное, крутое, мало ли кто мог
подбросить идею?
   Мир науки - сложный мир. У нас тоже есть свои Моцарты и Сальери... Мне
сдается, что инициатором дела был профессор Ткачук, покойный ныне...
   - Инициатором был Леонид Романович, - сразу же ответила Людмила
Павловна Ковальчук - та самая Милочка...
   - Яхминцев? - уточнил Славин.
   Женщина кивнула; несмотря на то что ей было уже под пятьдесят, черты
лица сохранили красоту, седина еще больше подчеркивала молодость, сокрытую
в ее огромных, зеленоватых, с коричневыми крапинками глазах; морщин почти
нет; фигура ладная, спортивная, только косы, о которой говорил Яхминцев,
не было - вполне современная, короткая стрижка.
   - А первый раз? Вы извините мне этот вопрос, Людмила Павловна... Я имею
в виду первое отчисление из аспирантуры...
   - Мне бы не хотелось об этом говорить...
   - Я понимаю. Но мне очень нужно, чтобы вы ответили...
   - Жора... Георгий Яковлевич особый человек... Вроде танка, - грустно
улыбнулась Ковальчук. - Когда он идет к чему-то, ничего вокруг не видит,
только цель... Мне до сих пор стыдно за то заявление, что я написала...
Ведь его исключили из-за моего письма... Персональное дело о моральном
разложении со всеми вытекающими отсюда последствиями... Жо... Иванов
говорил: "Погоди, дай мне защититься, я не могу делить себя между детищем
и дитем, такое уж я дерево..." Бабы дуры, если б нас матери пороли за
истеризм, а то ведь, наоборот, поощряют: "Борись за свое счастье". Кстати,
текст мне Яхминцев продиктовал, уверял, что после того, как он покажет мое
письмо Жоре, тот сразу же пойдет в загс, ему, говорит, толчок нужен, он
неподвижный. Есть люди с врожденным ускорением, а есть заторможенные,
живущие только своей мечтою, им на все наплевать, только бы получилось
задуманное. Нет, не хочу я об этом, я себя чувствую такой дрянью, такой
мещанкой... До сих пор не могу понять, когда любовь стала приобретать
форму собственности...
   - Вы не виделись с Ивановым после того, как его отчислили?
   - Ну отчего же... Виделись... Он ещ„ поцеловал меня и сказал: "Какая же
ты дура!
   Слава богу, что все получилось так, пока ты молода и красива..."
   - А ребенок? У вас есть ребенок? Женщина покачала головой:
   - Я только могла об этом мечтать... Не было никакой беременности... Я
дважды приходила к нему, пыталась объяснить... Да разве объяснишь?
   - Как он жил, когда его отчислили из аспирантуры?
   - Продолжал работать. Дописал диссертацию... За полгода закончил...
   - А чем он жил? - повторил Славин. - Деньги откуда? Женщина вдруг
улыбнулась; в ее улыбке были грусть, любовь, нежность, память.
   - Он в преферанс обыгрывал торговцев из овощного магазина... Математик,
поразительно чувствует комбинации в картах...
   "Полковнику Славину.
   За три дня до появления в обращении сторублевой купюры, заложенной в
контейнер ЦРУ, на квартире Иванова собрались, как и обычно по пятницам,
народный артист РСФСР Василий Аркадьевич Тубин, генерал-лейтенант Алексей
Карпович Шумяков и кандидат физических наук, помощник академика
Крыловского по связям с промышленностью Геннадий Александрович Кульков.
   Полковник Груздев".
 
 
   Работа-IV 
 
   Василий Аркадьевич Тубин бросил на пол шинель и, поискав глазами
костюмера Галю, закричал:
   - Надо же следить за реквизитом, голубушка!
   - Чем и занимаюсь, - спокойно ответила та, продолжая вязать шарфик.
   - Но по роли я батальонный комиссар! - продолжал неистовствовать Тубин.
- А вы мне приляпали кубари - политрук! Это же совершенно разные характеры!
   Славин, стоявший в павильоне возле камеры, недоуменно посмотрел на
режиссера фильма Сазонова:
   - При чем здесь петлицы и характер? Тот пожал плечами:
   - Это необъяснимо. Артист. Совершенно особая психология. А может, роль
не выучил. Артистам платят мало, вот и вертится: на радио почитает, на
телевидении снимется, в Бюро пропаганды киноискусства подрядится на
выступления, - времени-то на искусство и не остается... - вздохнул
Сазонов. - Пока будут менять кубари на шпалы, поучит.
   - Это удобно, если я с ним поговорю перед съемкой?
   - Да, бога ради... Мы начнем работать не раньше чем через час.
   - Так долго готовитесь?
   - Свет надо ставить, а у нас аппаратура тридцатых годов, рухлядь.
Обязательно что-нибудь в декорации отвалится, пойдут искать постановщика,
чтоб он гвоздь прибил. Найдут, уговорят, прибьет, а тут перерыв...
Осветители его неукоснительно соблюдают. Они никак не заинтересованы в
результатах работы съемочной группы, живут на зарплату, наш успех или
провал их мало волнует.
   Попьют осветители чайку, а Тубин скажет, что ему пора на спектакль, -
вся съемка сорвана. Так и живем...
   - "Земля у нас обильна, порядка ж нет как нет", - усмехнулся Славин.
   - Графом Алексеем Константиновичем Толстым пробавляетесь? -
поинтересовался Сазонов. - Рискованно, весьма рискованно.
   - Почему? - задумчиво рассматривая из темноты павильона лицо Тубина,
спросил Славин.
   - Сейчас появился целый сонм защитников дореволюционной истории России,
стоят на страже величия державы, ее традиций.
   - Правильно делают, по-моему.
   - Ой ли? Гипертрофированная любовь ко всему своему - даже к тому, что
кроваво и темно, - к добру не приводит. Я понимаю, Донской, Радищев,
Чайковский, но когда иные радетели квасного патриотизма начинают меня
убеждать, что Николай Первый был вполне интеллигентным человеком, чугунку
в России построил, мне делается стыдно перед Пушкиным и Лермонтовым.
   - Ну, такого рода монархические настроения просто неинтеллигентны, -
заметил Славин, - и свидетельствуют о малой научной подготовленности
собеседника. Не обращайте внимания, нервы сбережете...
   - Нервов вообще не осталось, ошметки...
   - Скажите, а Тубин в экспедиции всех в преферанс обыгрывает?
   - Ах, вам и это известно? Ну и пресса... Да, он играет жестко, красиво
играет, школа Иванова, ничего не скажешь.
   - Школа Иванова? А кто это?
   - Его приятель, математик... Поразительный мужик! Мозг как компьютер...
Но он не только математик, он великий артист и психолог. И г р а е т
каждого участника пульки, рисует себе его психологический портрет, только
поэтому и обставляет всех нас.
   - Всегда?
   - По-моему, всегда.
   - Помногу?
   - Да уж не на рубль.
   - А куда деньги девает?
   - Гуляка... Осталась пара-тройка мужских лет, потом старость, вот и
торопится...
   - Хорошо его знаете?
   - Он к Тубину прилетал в Ялту, когда мы там работали. Я еще снял его в
эпизоде, где гоняют на водных лыжах, он утер нос профессионалам.
   - У нас нет профессионалов, - улыбнулся Славин. - Наш спорт
любительский... Днем слесарь на заводе, а вечером едет в "Лужники" играть
против сборной ФРГ, разве нет?
   ...Славин пошел на съемочную площадку, под свет юпитеров, к Тубину; тот
сразу же сказал, что Митя Степанов его старый ДРУГ.
   - Хочу сняться в его сценарии, но он мне одних злодеев предлагает, а на
злодеях звание народного артиста Союза не получишь, нужна галерея
положительных образов, да и премию дают только тем актерам, которые играют
передовиков; удивляюсь, как Броневому дали орден за Мюллера...
   Славин поинтересовался:
   - А какое значение для роли имеет то, что вместо шпал вам повесили
кубари на петлицы, Василий Аркадьевич?
   - Не понятно? - удивился тот искренне.
   - Совершенно не понятно.
   - Никто не понимает трепетную душу артиста, - вздохнул Тубин. - А жаль.
Если я батальонный комиссар, то и ощущаю себя по-комиссарски... Политрук -
низшее звено политработников, надо искать свою краску, манеру поведения, а
в режиссерском сценарии было: батальонный комиссар. К этому я и готовился,
Симонова перечитал, Гроссмана, Бондарева с Быковым, Бориса Васильева...
Нафантазировал характер, в сценарии-то один контур, не слова - жестянки,
сплошная функциональность... И - на тебе, политрук!
   - А какая награда на гимнастерке... Это тоже важно для артиста?
   - Невероятно! Однажды я играл в довольно большом эпизоде - роль маршала
Мерецкова. Вы себе не представляете, какую летящую радость я испытывал все
то время, пока носил маршальскую форму со Звездой Героя...
   - А в преферанс это играть не мешало? - усмехнулся Славин.
   - Что вы! Какой там, к черту, преферанс! Я не мог взять в руки карты! Я
был в образе полководца! У меня сон пропал, врачи седуксен прописали!
   - А вы бы Иванова сыграть смогли?
   - Егора?
   - Да.
   - Если б написали, смог. Характер. Камень. Махина. И при этом нежный
ребенок. В нем мало кто видит мальчика, решившего доказать миру свое право
на мечту. Он же прячется от людей, придумал себе имэдж [выдуманный образ],
под ним и живет...
   - Но у него ни Звезд нет, ни лауреатств... Лацканы пустые, один
характер, - поддел Славин.
   - Звезды будут, - убежденно ответил Тубин. - И лауреатство тоже.
Обидно, конечно, если посмертно...
   - Кто у вас в пятницу проиграл? - лениво поинтересовался Славин. -
Говорят, рубка была любопытнейшая...
   - Гена пролетел как голубь.
   - Кульков?
   - Да. - Актер расхохотался. - Слыхали историю про то, как хоронили
преферансиста, который умер от разрыва сердца, взяв две взятки на мизере?
   - Не слыхал.
   - Но в преф играете?
   - Если только в поезде.
   - Тогда поймете... Хоронят покойника коллеги по зеленому столу, скорбно
идут за гробом, а один участник пульки шепчет другому: "Если бы я зашел к
нему восьмеркой треф, - и кивает на гроб, - он бы потащил не две, а шесть
взяток..."
   - Странно, я встречался сегодня с Ивановым, - посмеявшись над
анекдотом, заметил Славин, - и он не произвел на меня впечатление
человека, живущего под имэджем...
   - Это, знаете ли, вопрос талантливости... Если вы сразу же замечаете,
что человек играет, - тогда, конечно, неинтересно; провинция н а и г р ы в
а е т так, что швы видны. Только личность вживается в образ, который ею
задуман и выбран... Помните, у Пастернака: "Пройду, как образ входит в
образ и как предмет сечет предмет".
   - А как бы вы играли Иванова?
   - Не понял. Что значит - как бы играл? Так, как его образ написал бы
сценарист...
   - Допустим, сценарист его не знает. Но вам предлагают материал, где
есть ученый, похожий на Иванова... Вы вправе предложить свое прочтение
образа?
   - Зависит от режиссера. Знаете, анекдот есть. Пришел человек в исполком
и спрашивает: "Скажите, у меня право на отдых есть?" - "Есть". - "А право
на использование свободного времени по своему усмотрению?"- "Есть". - "А я
могу..."
   - "Не можете!" Право есть, а мочь - не моги! Эпохальный анекдот, а? Вот
и режиссеры. Один принимает задумку актера: все можно, ищи! А другой
снимает тебя, как мартышку, да еще заставляет считать про себя, пока руку
ко л