го сокрушающей силы;  он же инвалид,  слаб здоровьем, но невероятно силен
духом... Вот видите, как я вам ответила... Мое поколение чтит Коллонтай...
Дух мужчины, его  с а м о с т ь мне были дороже всего остального... Плоть?
Ну что ж, конечно, мы взрослые люди - было больно.  Но если любишь - можно
сесть на диету, пост не зря в России держали; избыточная сытость,  говорил
Павел Владимирович, рождает похоть.
     - Серафима Николаевна, а вы бы не согласились к нам в гости приехать?
К  моей жене и  мне?  Саша -  доктор,  мне  бы  очень хотелось,  чтобы она
посмотрела на вас и вас послушала...
     Женщина  нахмурилась,  лицо  ее  как-то  погрубело,  появилась в  нем
замкнутость:
     - Но  я  хочу,  чтобы вы  меня верно поняли:  такое отношение женщины
может заслужить человек,  подобный Павлу Владимировичу.  Я других таких не
встречала...
     - А почему его жена...
     - Жены -  сразу же  поправила Серафима Николаевна.  -  Он  был  женат
дважды.
     - Ну хорошо, а отчего его жены не смогли понять его?
     - Потому что они были избалованны и,  видимо,  не  любили его.  Разве
можно любить человека и при этом писать на него жалобы в академию?  Это же
психология кулака, это какие-то Шейлоки, ростовщики, а не женщины...
     - Серафима Николаевна, я готов у вас сидеть вечность, но у меня к вам
еще один вопрос: Трифон Кириллович... жив?
     - Очень плох. Я была у него вчера в госпитале... Очень плох...
     - Сердце?
     Женщина грустно улыбнулась, и вновь ее лицо стало мягким:
     - Возраст...
     - Но я могу к нему попасть?
     - Крайне важно?
     - Крайне. В какой-то мере это касается судьбы товарища его внука...
     Серафима Николаевна посмотрела на часы:
     - Меня к  нему пускают в любое время...  Он шутит;  "Как дважды Герою
мне  обеспечено место на  Новодевичьем,  а  туда не  каждый день разрешают
посещение,   так  что  пусть  Симочка  навещает  меня  постоянно".  Особое
поколение, особые люди.
     - Помните Николая Тихонова?  "Гвозди бы делать из этих людей, не было
б в мире крепче гвоздей"...
     ...Уже в машине Серафима Николаевна отрицательно покачала головой:
     - Я  очень люблю Тихонова,  он  прекрасный поэт,  но  если бы сделать
анализ химического состава этих "гвоздей",  то превалировала бы там кровь.
То  поколение  было  невероятно,  бесконечно ранимо;  у  них  был  крепкий
характер,  они умели скрывать слезы и  не показывать боли,  но внутри этих
"гвоздей" были кровь и слезы, поверьте мне...


                                    2

     Трифон  Кириллович  лежал  на   высоких  подушках;   у   стены  стоял
кислородный баллон;  пахло,  однако,  в  палате одеколоном;  Тадава прочел
надпись на флаконе: "О'де саваж".
     Трифон Кириллович заметил его взгляд:
     - Вот уж как двадцать лет мне привозят в подарок именно этот одеколон
ученики;  раньше я звал их Славик и Виталя, теперь оба генералы; один лыс,
другой поседел,  но, к счастью, остались "Славиком" и "Виталей" - я имею в
виду духовную категорию возраста...  Итак,  пока вас не  изгнали эскулапы,
излагайте предмет вашего интереса.
     ...Выслушав Тадаву, Трифон Кириллович долго молчал, потом ответил:
     - Важный  и  нужный  вопрос.  Объясните,  пожалуйста,  каким  образом
образовался этот узел:  мерзавцы Власова, битва за Бреслау, судьба Игоря и
его товарищей?
     - Мы  сейчас  разбираем  ряд  преступлений;  нам  необходимо  поэтому
проследить  возможные  пути  из  расположения  части,   где  служил  Игорь
Северский,  от Бреслау -  в  тыл.  Неподалеку от Бреслау был убит Григорий
Милинко,  краснофлотец,  из роты морской пехоты Игоря, а убийца, - видимо,
русский,  -  жил у  нас по его документам.  Живет по его документам по сей
день - так точней.
     - Так, увы, страшнее...
     - Верно.  Поэтому нас интересует: какие власовские части были брошены
в Бреслау, почему именно в последние месяцы войны, отчего в тот город? Нам
важно узнать,  где могут храниться материалы на этих мерзавцев,  их личные
дела, фотографии. Нам важно также получить все, что можно, о наших частях,
сражавшихся за  Бреслау,  о  тыловых  соединениях,  находившихся в  сорока
километрах к  западу  от  фронта...  Мне  надо  вычертить маршрут Милинко,
настоящего, а не того, который сейчас живет под его именем...
     - Вы в нашем военно-историческом архиве уже поработали?
     - Да.
     - Значит, общую обстановку представляете?
     - В общих чертах...
     - Изучите не в общих чертах,  влезьте в мелочи, в документы не только
армейского или дивизионного масштаба -  копайте в архивах батальонов, рот,
- тогда доищетесь,  тогда сможете выстроить точный маршрут;  цепляйтесь за
расположения санбатов.  Милинко,  как я  помню из письма Игорька,  получил
отпуск в связи с орденом и легким ранением, вроде б так?
     - Я поражаюсь вашей памяти, - сказал Тадава.
     - Напрасно.  Привычка - вторая натура; это нарабатывается профессией,
иначе невозможно  писать...  И  потом,  вы  считаете,  что  старик  совсем
г о т о в? Мозг умирает в последнюю очередь, дух как-никак; поначалу, - он
хохотнул, - отказывает нижний этаж...  Так вот, установите все медсанбаты,
все регулировочные пункты; где базировались военторги; откуда шли  эшелоны
в тыл.  Нанесите эти данные на карту, и  у  вас  возникнет  перед  глазами
картина; повстречайтесь с ветеранами - кое-кто еще остался, не все мы  уже
повымирали; найдете, если только приложите  в с е  силы... Что же касается
вашего вопроса о власовцах в Бреслау...  Очень интересный  вопрос...  Туда
были брошены звери - понимаете? Звери, готовые на все.  Они боялись  нашей
победы больше, чем  иные  немецкие  генералы;  за  каждым  из  них  кровь,
палачество; одно слово  -  иуды.  Я  подобрал  много  материалов  об  этих
мерзавцах... Можете познакомиться в академии, я позвоню, скажу, что придет
симпатичный грузин, вам покажут...  Я не успел, увы, дописать...  Вряд  ли
успею...
     Серафима Николаевна, изредка поглядывавшая на часы (сидела у окна, не
мешала разговору мужчин, будто и нет ее), сказала раздраженно:
     - А кто это за вас сделает, хотела б я знать, Трифон Кириллович?
     - В общем-то -  никто...  Впрочем, что это я?! Конечно, кто-нибудь да
сделает, но я был очевидцем; невероятна разница между документом о событии
и свидетельским показанием очевидца! Почему в Бреслау? - повторил он, взял
шланг с кислородом,  подышал, приложив к губам черный зловещий респиратор,
и продолжил: - Потому что Бреслау - это польский город Вроцлав. Понимаете?
     - Нет.
     - Гиммлеру надо  было  бросить именно  власовцев на  защиту  древнего
славянского города от наступавших славян. Вдумайтесь в меру унижения: "Вы,
"русская освободительная армия", одетая в наши шинели и вооруженная нашими
автоматами, будете защищать от русских Вроцлав, который на самом деле есть
Бреслау и  должен им навсегда остаться".  Унижение -  всегда прямолинейно,
как  бы  его  ни  пудрили.  Унижение такого рода  поставило Власова и  его
соединения в положение холуев,  и они согласились на это холуйство. Почему
съезд "Комитета за освобождение народа России" Гиммлер приказал провести в
Праге,  в  славянском опять-таки городе?  Для того,  чтобы показать чехам:
"Вот как мне служат славяне,  берите с них пример. Сыты, обуты, при оружии
- торопитесь,   чехи,  а  то  будет  поздно!"  Гиммлер  в  середине  сорок
четвертого еще верил в возможность  т о р г а,  он думал,  что они  смогут
в ы к а р а б к а т ь с я.  Значит, они смогут довести до конца свой  план
уничтожения славян, евреев и цыган.  А что дальше? Вольтер писал; "Если  б
евреев не было, их бы следовало выдумать". И Гиммлер придумал  д о л г и й
план: он  п р и д у м а л  мерзавцев Власова.  Бросив их в Прагу, Вроцлав,
Белград и другие славянские города, он - не без оснований -  полагал,  что
это  вызовет  там,  в  братских  славянских  странах,  резкие  антирусские
настроения.  То есть конечный его план сводился к тому, чтобы вбить клин в
славянское братство...
     Трифон Кириллович показал пальцем на тумбочку:
     - Полистайте-ка   эту   папочку,   любопытнейший  документ!   "Второй
международный конгресс свободных журналистов в  Праге",  состоялся в  июне
сорок третьего... Вслух давайте: кто выступал, темы выступлений...
     Тадава начал читать:
     - Альфред Розенберг,  рейхсляйтер и  рейхсминистр.  "Мировая борьба и
всемирная национал-социалистская революция нашего времени".
     - Оттуда потом зачитаете отрывочки, очень любопытно. Дальше.
     - Кнут Гамсун. "Борьба против Англии". Какой Гамсун?
     - Удивляетесь? Сколько вам лет?
     - Тридцать четыре.
     - Господи,  сорок  шестого года!  Тот  самый Кнут  Гамсун,  увы,  тот
самый... Дальше...
     - Вернер Майер.  "Укреплять европейское единство". Георгий Серафимов.
"Антибольшевистская  борьба  болгарской  прессы".  Иво  Хюн.  "Хорватия  -
граница Европы!"
     - Примечаете? Сталкивают лбами хорватов и болгар.
     Тадава продолжил:
     - Алядар Кошич. "Словацкая пресса в борьбе против большевизма".
     - И словакам - свой шесток, ближе к болгарам, нишкни!
     - Владислав Кавецки,  руководитель польского отдела  агентства прессы
генерал-губернаторства "Телепресс",  тема выступления:  "Хатынь -  история
одного финала"...
     - А это вообще страшно:  человек, считающий себя поляком, славянином,
работал как руководитель "польского" отдела в "генерал-губернаторстве"! Вы
знаете, что это такое - "генерал-губернаторство"?
     - Так нацисты называли Польшу...
     - Верно.  Можете читать дальше -  ни  одного русского не было на этом
"международном" конгрессе,  а  ведь  власовцы  выпускали  свою  газетенку,
почище болгар и  хорватов антисоветчину печатали,  кровавую,  сказал бы я,
антисоветчину,  Почему же их в  сорок третьем не пустили в Прагу?  Почему,
словно бродячих собак, оттолкнули сапогом?! Почему?
     - Не знаю.
     - Потому,   что  еще  не  закончилась  Курская  битва.   Потому,  что
гитлеровцы еще сидели в  Смоленске и  Орле -  триста километров до Москвы,
третий год войны; потому, что они держали Харьков и Севастополь; Ленинград
был  в  блокаде.  Они  поэтому могли еще стоять на  своей извечной позиции
яростного антирусизма -  вот,  по-моему,  в чем дело.  И лишь осенью сорок
четвертого, когда мы вышли к Висле, они собрали в Праге "русских"... Фу...
Устал...  Симочка, майор, идите-ка вон, а?! - он осторожно посмеялся своей
добродушной  грубости,  заколыхался на  подушках,  потом  зашелся  кашлем.
Серафима Николаевна бросилась к  нему,  протянула респиратор с кислородом,
подняла голову -  каким-то особым,  лебединым,  нежным,  но в  то же время
сильным движением; он откашлялся, лицо, однако, стало синеватым, отечным.
     Положив ладонь на руку Тадавы, он медленно, очень трудно заговорил:
     - Я отчего так волнуюсь,  когда трогаю эту тему,  майор? Я - русский,
до последней клеточки своей русский,  поэтому не могу слышать разговоры об
особой русскости,  украинскости,  узбекстве,  еврействе,  грузинстве -  не
могу!  Этого  ж  только  и  ждут  противники,  это  ведь  мина  Гиммлера с
Розенбергом!  Закладывали  они  ее  давно,  шнур  тогда  же  подпалили,  и
последыши по  сей день ждут взрыва.  Вы почитайте у  меня на кафедре,  что
власовцы писали... Что им писали хозяева - так точнее. Вспомните "разделяй
и   властвуй"  лондонских  умельцев  от   дипломатии!   Мы  плохо  изучаем
политическую разведку прошлого века  -  я  имею  в  виду разведку Западной
Европы, которая формулировала для политиков к о н ц е п ц и и. Французский
историк, связанный с Елисейским дворцом весьма тесно, в середине  прошлого
века утверждал, что внешнее сходство русских  с  французами  и  немцами  -
чистая случайность, пребывание этой нации в Европе - чревато для  будущего
мира. "Русские - особые люди, они должны жить у себя, общение их с Европой
- опасно для  Запада,  лишено какой-либо  необходимости,  пусть  варятся в
собственном  соку..."  Другие  западные  философы  проводили  связь  между
русским  православием -  а  в  прошлом веке  именно  православие считалось
выразителем русского духа -  с  религией Зороастра,  с азиатской религией,
поскольку  дьявол  якобы  исследуется  русским  человеком  с  интересом  и
непредвзятостью.  Ну  ладно,  с  дьяволом это  смешно,  но  ведь тенденция
очевидна -  сапогом оттеснить нас  за  Урал,  поддержать наши доморощенные
теории об "отличности" от остальных европейцев!  А "мужиковствующих свора"
- так  вроде по  Маяковскому -  на  деле  подпевает этим самым французским
шовинистам:  "Мы - особые, мы - ни на кого не похожие, нечего нам якшаться
с  прогнившей Европой,  это лишь разлагает национальный дух!" Каково?!  До
чего договаривались:  мол,  Петр Великий отдал Россию под  германское иго!
Это про Петра,  который открыл дорогу Ломоносову, который призвал Пушкина,
раскачал спячку, вывел Россию к д е л у, заставил Европу з а у в а ж а т ь
державу, а там только разум и силу уважают, впрочем, сначала  силу,  а  уж
потом дух, это - прилагаемое у  них,  прагматики,  ничего  не  попишешь...
Иногда  мне  книги  попадаются  -  диву  даюсь  некомпетентности,   причем
воинствующей! Несут черт-те что, замахиваются на то, что свято нам... Фиги
в кармане, параллели, намеки...  Как Ивана Грозного трактуют?! Ну  да,  ну
антипод Петра, ну да, хотел истребить память  о  Новгороде  -  то  есть  о
Европейской Руси, утвердить церковь как политическую, а не духовную  силу,
все верно, но как можно при этом забывать, что в те же  годы,  когда  Иван
головы рубил, в Париже гугенотов топили в Сене,  последователи  Торквемады
держали в испанских темницах, подвергая дьявольским пыткам, "неверных",  а
герцог Альба залил кровью Брабант и Роттердам! Чтобы  выдвигать  концепции
прошлого, которое пытаются обернуть программой на будущее, надо з н а т ь!
Надо знать! - повторил сердито Трифон Кириллович. -  Точнее  всех  величие
русской культуры понял Тургенев и высказал это странно  -  в  отношении  к
Г„те.  Он же западник, Тургенев, какой  еще  западник,  у  него  европейцы
учились  е в р о п е й с к о с т и!  А ведь именно он писал,  что для Г„те
последним словом всего земного было "я". Для его Фауста не существовало ни
общества, ни человеческого рода.  Он погружен в  себя,  он  от  себя  лишь
одного и ждет спасения...  Каково? Западник Тургенев этой  своей  критикой
о т ч е р к н у л  нашу самость, но заметьте,  как он это тактично сделал,
как тонко поставил  все  на  свои  места!  А  каково  нашему  товарищу  из
Башкирии, Таджикистана или Литвы слышать,  когда  мой  единоплеменец  бьет
себя в грудь и кричит: "Наша культура - самая великая!"  Нескромно  это  и
недостойно по отношению к тем народам,  которые  именно  русская  культура
вывела в мир, дала - революцией нашей - не только права, не только азбуку,
не только библиотеки,  но гарантировала им  с а м о с т ь!  Как  же  можно
делить?! Да, мы - Европа, да, мы при этом и Азия - в этом и  лишь  в  этом
наша самость,  и она  определяется  не  чем-нибудь,  а  прекрасным  словом
с о в е т с к а я...
     Трифон Кириллович говорил жарко,  привстал даже на локтях,  подавшись
вперед, к майору.
     Тадава чувствовал себя неловко, он боялся за старика, но не знал, как
ему следует поступить; взглянул ищуще на Серафиму Николаевну.
     - У товарища Тадавы наверняка возникнут к вам вопросы,  - сказала та.
- Я его буду к вам привозить - хорошо?
     Трифон  Кириллович обрушился  на  подушки,  поцеловал  женщине  руку,
положил ее ладонь себе на лоб, шепнул:
     - Скоро с Пашкой встречусь.
     - Фи, - сказала Серафима Николаевна. - Не узнаю! Стыдно!


     В коридоре села на скамейку,  лицо закрыла руками, но плача Тадава не
слышал.
     "Как же счастлив был тот человек,  которого она дарила своей дружбой,
- подумал он.  -  Какие же прекрасные годы прожил Павел Владимирович...  А
Игорек его не понимал... Как же сердце у старика разрывалось, а?!"



РАБОТА-VII        (Кавказское побережье Всесоюзной черноморской здравницы)
__________________________________________________________________________


                                    1

     В холодной чебуречной,  напившись горячего чая,  - здесь в горах было
студено,  не то что в Сухуми, - Костенко надел очки и начал медленно, чуть
не  по  буквам,  читать  предварительное  заключение  экспертов  и  первые
допросы, проведенные следователями угро и прокуратуры.
     Люди  входили  и  выходили  из  дощатой,  насквозь продуваемой ветром
чебуречной; тягуче-медленно визжала дверь, не смазанная ни прошлой осенью,
ни  нынешней  весною;  инструкцию,  видать,  не  успели   с п у с т и т ь.
Костенко хмыкнул: по отношению к Рице надо говорить - "не успели поднять",
здесь же горы, а начальство сидит внизу, в Сухуми, па  побережье.  Смешно:
"Сначала  п о д н и м и т е  нам инструкцию, а потом мы двери смажем". Как
такое  перевести  на  иностранный   язык?    Не    поймут    ведь.    Даже
Салтыкова-Щедрина понять не могут, самого великого нашего  писателя,  если
отсчет начинать с Пушкина, понятное дело.  Радищев писал о  деле,  которое
справедливо и вседоступно, Толстой  постигал  таинство  мира,  Достоевский
конструировал  личность,  отталкиваясь  от  общечеловеческих  проблем,   а
Салтыков и Лесков писали о России, потому-то и не знают их на Западе.
     ...Костенко долго  читал  описи  обнаруженных вещей,  первые  допросы
свидетелей,  предварительные заключения  экспертов,  а  потом  -  каким-то
неуловимо-брезгливым жестом - отодвинул от себя папки, поднялся и сказал:
     - Это все поверхностно.  Тут не за что зацепиться,  Серго,  пошли еще
раз место посмотрим.
     ...Заинтересовали его  лишь две  вещи:  полусапожки,  в  которые была
обута неизвестная женщина, и кофточка.
     Он  долго  рассматривал этикетку  -  немецкая фирма,  прочесть толком
невозможно.
     А  вот  в  полусапожках,  подняв  сгнившую стельку,  он  увидел следы
фабричного клейма: "И р-у-с-а бу-на фа-к".
     Костенко  обернулся  к   одному  из  сыщиков,   приехавших  вместе  с
Сухишвили:
     - Составьте,   пожалуйста,   такую  телеграмму:   "Иркутская  обувная
фабрика.  Срочно сообщите УГРО  МВД  СССР полковнику Костенко,  когда ваше
предприятие  начало  изготавливать зимние  полусапожки,  черные,  на  меху
белого  цвета,  с  простроченным рантом и  узором типа  "снежинки".  Прошу
сообщить также,  в  какие  области страны ваша  продукция этого типа  была
отправлена летом - осенью прошлого года, до середины октября включительно.
В  связи с  тем,  что речь идет об особо опасном преступлении,  ответа жду
немедленно. Костенко".
     - Когда  отправлять?   -  спросил  помощник  Сухишвили,  молоденький,
чересчур расторопный лейтенант.  - Если срочно, мне надо ехать вниз; здесь
отделение связи еще не работает.
     - Тогда  заодно проявите фотографии сапожек и  немедленно отправьте с
пилотами  в  Кокандский угро  капитану Урузбаеву для  предъявления тетушке
Петровой...
     - Так и написать - "тетушке Петровой"?
     Костенко усмехнулся, покачал головой:
     - Молодец...
     Он  достал  записную книжку,  заведенную специально для  этого  дола,
пролистал страницы и продиктовал:
     - Для   предъявления  Клавдии   Евгеньевне   Еремовой,   единственной
установленной  родственнице  Анны  Кузьминичны  Петровой.  Пусть  Урузбаев
спросит: в сапожках ли ее навещала племянница прошлой осенью? Если Клавдия
Евгеньевна  ответит  положительно -  можно  предъявить фото.  В  противном
случае -  не надо,  пусть тогда о кофточке поговорит. Кстати, у вас пленка
цветная или на черно-белой работаете?
     - Пленка  цветная,   товарищ  полковник,   но  печатаем  черно-белые,
аппаратура еще не подошла, ждем...
     - Эхе-хе,  -  вздохнул Костенко.  -  Нет  на  нас розг.  Или кнута...
Впрочем,  если  появится,  будем стенать по  тому времени,  когда пытались
уговором,  добром и  ласкою...  Я  ведь  полгода как  завизировал приказ о
передаче вам цветно