ле  истерики пленный  признался,  что
является власовцем,  прошел подготовку в  диверсионной школе  абвера,  был
передислоцирован из Праги в Бреслау вместе со своей частью".
     Майор   Журбин  в   настоящее  время   является  пенсионером,   после
демобилизации он  работал преподавателем немецкой литературы в  Ростовском
университете.
     "Этот эпизод,  -  рассказал он мне во время встречи,  - не единичный,
хотя  большинство власовцев отрицали  свое  участие  в  движении изменника
Родины,  клялись,  что их насильно одели в  форму и  под угрозой расстрела
вывели  в  бой.   Конкретного  имени  ни  того  пленного,   о  котором  вы
спрашиваете, ни других имен я не помню, записей в то время не вел, так как
обстановка была  крайне  напряженной.  Однако,  по-моему,  Прохор  Львович
Васильев,  профессор биологии в  Донецке,  бывший моим помощником во время
боев в Бреслау, вел дневники".
     "Да,  в  Бреслау,  -  показал т.  Васильев,  -  стояли отборные части
власовцев, прошедшие диверсионную подготовку, неоднократно забрасывавшиеся
в   СССР  для  выполнения  заданий  абвера.   На  ваш  вопрос  о  попытках
нелегального  перехода  линии  фронта  участниками  власовских  банд  могу
ответить следующее:  насколько мне помнится,  была схвачена группа из трех
человек -  они шли именно на  восток.  На  допросе власовцы показали,  что
надеялись пробраться в  наш тыл;  в вещмешках у них была советская военная
форма со следами крови.  Пленные категорически утверждали, что сняли форму
с убитых -  во время уличных боев -  солдат Красной Армии. Ни одной формы,
относящейся к роду войск морской пехоты, - могу утверждать, - не было, ибо
морские пехотинцы были приданы разведке,  базировались в тылу,  примерно в
двадцати километрах от  линии фронта,  и  лишь  к  моменту боевого задания
выводились на передовую".
     Ветераны войны Ян Круминш и  Рахмет Хашидов,  участвовавшие в боях за
Бреслау,  отметили,  в частности, что среди пленных власовцев были особые,
"з в е р и",  те,  которых выпустили из немецких тюрем  за  мелкие  кражи,
насилие и хулиганство и бросили на передовую, развязав им  руки  на  любые
действия.  Часть людей из этого контингента прошла подготовку в спецшколах
диверсантов "Люфтваффе".
     Таким  образом,  -  заключал Тадава свою  справку,  -  основываясь на
документах, полученных в военно-историческом архиве, а также на показаниях
ветеранов войны тт.  Проховщикова, Аверочкина, Мусабяна, Лидова, Дырченко,
Глоцера, Ивлиева, Струмиласа и Залиханова, следует считать доказанным, что
оборону  домов  в  районе  восточной окраины  Бреслау  держали  соединения
власовцев,  укомплектованные как  бывшими  уголовными  элементами,  так  и
участниками особых  диверсионных групп,  приданных отделу  "Армии Востока"
генерала  Гелена,   прошедших  специальную  подготовку  для  того,   чтобы
расстрелами, грабежами и насилием вызывать панику в тыловых районах СССР.
     Поэтому  -  в  оперативно-розыскном  плане  -  необходимо выявить  те
архивы,  в  которых могут храниться материалы па  власовцев,  связанных со
службой Гелена: там могут быть личные дела, автобиографии и фото человека,
присвоившего себе документы погибшего Милинко,  который, предположительно,
и совершил тяжкие преступления в Магаране и районе озера Рица".


     ...Костенко прочитал записку Тадавы,  отложил ее,  па лице проглянула
досада, но он заставил себя досаду скрыть:
     - Материал интересен.  Однако он  не имеет прямого отношения к  делу,
майор. Я полагал, вы пойдете несколько по иному пути...
     - То есть? По какому именно? Я готов внести коррективу.
     Костенко закурил, помолчал, потом поднялся, отошел к окну:
     - Впрочем, я сказал не то... Я не прав... Да здравствует самокритика!
Я  вообще не знаю,  по какому пути надо идти.  По ваша записка подтолкнула
меня к мысли - следовательно, вы не зря поработали. Я полагаю, что теперь,
на основании собранного вами материала,  мы действительно вправе выдвинуть
версию,  что преступник, убивший Григория Милинко, мог быть власовцем, для
которого  внедрение не  представляло непреодолимого труда.  Поэтому  стоит
поднять  архивы  тех   тыловых  служб,   военторгов,   санбатов,   которые
базировались в радиусе примерно сорока километров к востоку от Бреслау.
     - Я занимаюсь этим...
     - Хорошо.  В  письме Милинко,  которое вы  разыскали,  в  показаниях,
которые  дала  мама  покойного морячка и  Серафима Николаевна,  содержится
информация:  п о с л е  легкого ранения  и  получения  ордена  моряку  был
предоставлен отпуск в деревню. Так?
     - Так.
     - Следовательно, где-то могут храниться документы о получении Милинко
аттестата, продуктов на дорогу, проездного литера...
     - То  есть вы  полагаете,  что,  подняв эти  архивы,  мы,  во-первых,
высчитаем  день,   когда  он  выписался  из  госпиталя  и  получил  литер;
во-вторых,  объявим в розыск тех людей,  которые его выписывали,  снабжали
аттестатом,  продуктами,  проездными документами,  и,  наконец, в-третьих,
постараемся получить информацию, на  ч е м  он поехал в тыл?
     - Это раз. А еще может быть чудо...
     - Какое?
     - А  вдруг не  один преступник,  а  группа власовцев напала на машину
тех, кто выписался из госпиталя? И может быть, не все наши погибли? Может,
остался свидетель, который помнит лица бандитов?
     - Не допускаю возможности такого рода чуда,  - жестко ответил Тадава.
- Не сходится с материалами, нами собранными (слово "нами" он  н а ж а л),
ибо Григорий Милинко  отправлялся  в  отпуск  не  из  госпиталя,  а  после
возвращения в свою часть. Вы, вероятно, не обратили внимания на строчку из
письма Игоря Северцева: "Он торопится"...
     Костенко пролистал дело, нашел письмо, пожал плечами:
     - Вы побили меня. Предложение снимаю.
     - А я считаю,  что снимать ваше предложение нельзя. Если мы (он снова
нажал),  тщательно изучив  архивы  военторгов,  служб  тыла,  получим дату
выписки Милинко из госпиталя,  его возвращения в часть и отъезда в отпуск,
соотнесем это  с  ритмом  сражения за  Бреслау,  могут  открыться какие-то
новые, неожиданные аспекты поиска.


          "МВД СССР, УГРО, Костенко. Заведующая обувным отделом универмага
     ј3  Закурдуева  Надежда  Романовна  сообщила,  что  в  конце  октября
     передала Петровой черные полусапожки иркутской  обувной  фабрики.  Та
     подарила ей банку красной  икры  и  два  килограмма  мяса  -  в  знак
     признательности за услугу.  В тот же день Петрова  сделала  заказ  на
     летние босоножки, желательно красного цвета, типа "танкетки",  однако
     за ними не пришла, поскольку поступили эти туфли на базу лишь в конце
     ноября.  Из пассажиров, выявленных  нами,  летевших  одним  рейсом  с
     Петровой и  Милинко  в  Москву,  никто  не  мог  вспомнить  чего-либо
     существенного.  Крабовский позвонил в  Угро,  спрашивал  вас,  просил
     передать,  что  веревка  была  промазана  салом,  узел  был   завязан
     "парашютно" и был, по его словам, разработан  немецкими  десантниками
     из абвера, высаживавшимися в Норвегию и на Крит в  1941  году.  Майор
     Жуков".


     Костенко прочитал телеграмму дважды,  молча протянул ее Тадаве, резко
поднялся с кресла,  походил по кабинету, снял трубку телефона, присел - по
старой своей привычке - на краешек стола, набрал номер:
     - Митя, ты еще не улетел?
     - Улетел, а что? - хмыкнул Степанов.
     - Слушай, а где этот доктор?
     - Пауль?
     - Да.
     - На аэродроме.
     - Ты с ума сошел! Когда у него самолет?
     - А что случилось?
     - Мне необходимо его увидеть.
     - Бери машину и жарь, успеешь, там в буфете "посошок" будет.
     - А ты?
     - Я  с ним так напровожался в Доме литераторов,  что к машине подойти
страшно.


     Пауль,  окруженный добрым десятком коллег,  восседал во  главе стола;
глаза его -  за  толстыми стеклами очков -  блестели счастливо,  хотя лицо
было таким же,  как и позавчера,  на поминках Левона,  бледным,  чуть даже
синюшным.
     Костенко он узнал сразу же, налил ему шампанское, протянул:
     - На дружбу!
     Костенко шампанское выпил, не садясь, наклонился к Велеру:
     - Пауль, у меня к вам пятиминутный, но очень важный разговор.
     - Пожалуйста, - ответил тот, - с радостью помогу, если только по моей
части.
     - По  вашей,  -  сказал Костенко и,  взяв  Велера под  руку,  отвел в
сторону под явно неодобрительными взглядами советских коллег доктора.
     - Что-нибудь случилось? - спросил Велер.
     - Случилась  м ы с л ь, - ответил Костенко, чуть усмешливо.
     - Не понял?
     - Я  подумал вот  о  чем:  могут  быть  в  ваших архивах документы на
власовцев - тех, кто дрался вместе с гитлеровцами в Бреслау?
     - Во Вроцлаве,  -  снова поправил его Пауль,  но потом,  на мгновение
задумавшись,  поправил себя:  - Хотя по отношению к тому моменту мы вправе
сказать Бреслау... Думаю, что такие архивы могут быть.
     - Следующий вопрос.  Часть  власовцев состояла из  уголовников -  как
тех,  кого  судили  за  бандитизм  у  нас,  так  и  некоторого  количества
головорезов,  арестованных криминальной полицией рейха  за  пьяные драки в
общественных местах...  Такого рода уголовные дела - с отпечатками пальцев
и  показаниями обвиняемых -  уничтожались гитлеровцами,  когда этих  гадов
отправляли на фронт, или нет?
     - У  гитлеровцев ни одна бумажка не уничтожалась,  -  с  уверенностью
ответил Пауль. - Ни одна.
     - Пауль,  -  Костенко достал из  кармана конверт.  -  Здесь один  лиш
палец.   Один  отпечаток.   Других  у  меня  нет.  Речь  идет  о  кровавом
преступнике. О волке. Знаете, как волк режет стадо? Он слепо бежит сквозь,
разрывая горло всем,  кто стоит на пути,  всем без разбора, а берет себе в
добычу лишь одну тушу.  Этот человек -  волк,  страшнее даже,  -  повторил
Костенко.  -  Вы можете посмотреть такого рода дела?  На уголовников?  Или
надо обращаться официально?
     - Само  собой  разумеется ("зельбстферштендлих" -  первое слово Пауль
произнес по-немецки),  было бы лучше официальное обращение,  мы немножечко
бюрократы в этом смысле...
     - Ну,  мы бюрократы во всех смыслах,  - усмехнулся Костенко, - нас не
переплюнешь,  однако  я  приехал  к  вам,  не  согласовывая  это  с  моими
начальниками.  Каждый день дорог, Пауль, речь идет о преступлении, вернее,
о  нескольких зловещих  преступлениях.  И  еще:  может  быть,  вы  сможете
посмотреть в  архивах абвера -  не случалось ли в  их специальных командах
разрабатывать особые узлы...
     - Узлы? Что такое узлы?
     - Узел  -  это  когда  завязывают веревку.  Есть  морской узел,  есть
альпинистский, есть парашютный, есть диверсантский, есть туристский.
     - Да,  знаю,  -  ответил Пауль.  -  Я  понимаю,  это очень важно,  я,
конечно,  сразу же займусь этим... Но как передать? Вы сможете приехать ко
мне?
     Костенко вздохнул:
     - А вы?
     - С удовольствием, только пришлите вызов...
     - И  билет  оплатим,  -  обрадованно  ответил  Костенко.  -  Но  если
что-нибудь  появится  особо  интересное -  срочно  звоните  мне,  вот  моя
карточка.
     Пауль внимательно прочитал карточку, удивился:
     - Полковник,  кандидат юриспруденции... Почему мне не сказали, что вы
такой большой начальник,  я  бы держал с  вами язык за зубами,  а  то ведь
бранился.
     - Брань  -  визитная карточка честного человека,  который  болеет  за
дело,  дорогой товарищ...  И  дайте-ка  мне  ваш телефон,  от  нас звонить
дешевле, не хочу вас вводить в разор.
     - Считаете,  что немец -  скупердяй?!  - рассмеялся Пауль, протягивая
Костенко свою карточку.
     - Считаю,  что  немец расчетлив,  и  мне  это  в  нем очень нравится:
никаких иллюзий, все оговорено заранее, нет помех для дружбы.


     Пауль позвонил Костенко назавтра, ночью, домой.
     - Владислав,  записывайте имя... Но вообще вам надо прилететь сюда...
П а л е ц  принадлежит Николаю Ивановичу Кротову, уроженцу Адлера; адрес -
Горная, 5. Отца зовут Иван Ильич, мать Аполлинария Евдокимовна, урожденная
Нарциссова.  До ареста криминальной  полицией  был  приписан  к  воинскому
подразделению 57/7. Это шифр одной из спецгрупп абвера.


                                    4

     В  Адлере шел  дождь;  Северный Кавказ -  это тебе не  Сухуми,  хотя,
казалось бы, всего четыреста верст разницы.
     "Километров,  -  машинально поправил  себя  Костенко.  -  "Верста"  -
больше,  хотя,  бесспорно, слово значительно эстетичнее, чем "километр", и
никто меня не упрекнет за это в лапотничестве,  "Верста" - поэтика, Пушкин
в углу возка,  укутанный медвежьей полостью,  столбы полосатые,  снег,  не
присыпанный черной гадостью, бесшумно изрыгиваемой высокими трубами..."
     Капитан Месроп Сандумян,  встретивший Костенко,  -  в форме,  с двумя
медалями на груди,  -  вытянулся,  начал было почтительно рапортовать,  но
Костенко остановил его:
     - В машине, товарищ, в машине, здесь не надо.
     Пассажиры у  трапа  недоуменно смотрели на  штатского,  перед которым
тянулся капитан,  а  Костенко этого страсть как не  любил,  намерился было
Сандумяна отчитать,  но одернул себя, подумав, что парень хотел как лучше,
горец, у него свои представления о встрече начальства, ничего не попишешь,
не надо все и всех строгать под один столб;  горцы встречают с помпой, а у
нас,  наоборот,  встреча -  сдержанна,  люди неторопливо прикидывают:  кто
пожаловал,  как смотрит,  во что одет,  хмур -  весел,  бел -  черен; зато
провожают  -   если  пришелся  по  душе  -   от  чистого  сердца,  так  уж
напровожаются, что память останется надолго.
     - Вы не сердитесь,  -  еще мягче,  в машине уже, сказал Костенко, - у
меня, видите ли, идиосинкразия к рапортам, хотя под погонами живу четверть
века и превыше всего на земле ценю нашу с вами военную касту...
     Сандумян удивился:
     - Но ведь каста - плохо, товарщ полковник.
     - Меня зовут Владислав Николаевич...  Каста плохо, если она замкнута.
Наша с вами каста открыта;  впрочем,  вы, видимо, правы, слово я выбрал не
совсем удачное.  Англичане нашли более точное -  "клуб".  Ничего, а? "Мы -
члены одного клуба". Очень, по-моему, достойно звучит... Ну рассказывайте,
что у вас нового было за время моего полета?
     - Доклады...  Итак,  товар...  Словом,  Владислав Николаевич,  Горной
улицы у  нас  более не  существует,  снесли ее  по  генплану реконструкции
побережья,  там  теперь строят два  санатория.  Отец  Кротова,  в  прошлом
учитель черчения,  умер  в  шестьдесят первом году,  мать -  в  шестьдесят
втором. Их сыч числится пропавшим без вести с осени сорок первого. В сорок
четвертом году они  взяли из  приюта ленинградскую сиротку,  дали ей  свою
фамилию,  вырастили,  зовут Галина Ивановна Кротова,  медицинская сестра в
Ессентуках,  имеет трех  детей,  муж  работает агрономом,  отзывы о  семье
положительные.  Алексей  Кириллович Львов,  выпускник  института народного
хозяйства,   сокурсник  Анны  Петровой,   о  котором  показал  родственник
Петровой,   штурман  дальнего  плавания,   действительно  работал  главным
бухгалтером  в  нашем  рыболовецком  кооперативе,  но  уже  как  три  года
перебрался в Краснодар, возглавляет там плановый отдел на мясокомбинате...
     - Очень хорошо. А однокашников Николая Кротова нашли?
     - Ищем.
     - Может быть,  живы учителя?  Иные старушки,  божьи одуванчики,  всех
своих питомцев помнят, святые люди, особенно в маленьких городках...
     - Поищем.
     - Ничего больше не удалось установить в тех сберкассах,  где получали
деньги Минчакова?
     - По тем фото, которые я предъявлял, - ничего не удалось.
     - В гостиницах, конечно, о н и не останавливались?
     - Нет. Проверено досконально.
     - Снимали, видимо, квартиру?
     - Наверняка...  Так  что  установить трудно,  вряд ли  они в  курбюро
обращались... Я в прошлом году в Болгарии был, по путевке, как же они умно
все организовали со сдачей помещений!  Кому угодно сдают, даже иностранцу,
причем это поощряется,  люди поэтому ничего не  таят,  закон не  нарушают,
деньги государству рекой  льются,  да  и  крестьяне какие  дома  строят на
побережье?! Виллы, настоящие виллы! И не буржую ведь принадлежат, а такому
же, как у нас, работяге...
     - Хорошо думаете,  Месроп,  -  откликнулся Костенко. - Только я зря с
вами  еду  в  город.   Давайте-ка  разворачивайтесь,  слетаю,  пожалуй,  в
Краснодар, к этому Львову, а вы пока тут поищите. Договорились?
     - Так надо ж выяснить, когда идет самолет на Краснодар!
     - Ничего.   Управлюсь.   Ставрополье  нам  тоже  интересно,  все-таки
приемная  дочь  Кротовых...   Куда-нибудь  да  попаду...  А  из  аэропорта
позвоним, чтобы меня на месте встретили, ладно? Завтра днем я вернусь.


                                    5

     - Сложный это вопрос,  товарищ Костенко,  -  ответил Львов,  -  очень
сложный.
     Они  шли  по  улице;   листва  была  изумрудной,  до  того  красивой,
праздничной, что разговор, тема его, казался Костенко противоестественным,
не укладывающимся в то спокойствие, которое окружало их.
     ...Львова он  нашел в  его комнатке,  на  заводе,  представился;  тот
позвонил директору,  извинился - слишком уж как-то мягко, заискивающе, что
ли, и пригласил Костенко к себе: "Там и поговорим, жена на работе, так что
воспоминания не будут ее травмировать".
     Костенко молчал,  Львова не торопил,  ждал, как тот будет себя вести:
никак ему в беседе не  помогал,  не  подсказывал  т е м у,  а  человек без
подсказки  -  особый  человек,  сразу  заметны  его  личностные  качества,
особенно если застали врасплох и затронули вопрос глубоко затаенный.
     - Понимаете,   -  несколько  растерянно,  то  и  дело  поглядывая  на
Костенко, продолжал Львов, - Аня была моей первой любовью, поэтому я помню
все,  до  самой последней мелочи...  Спрашивайте,  что  вас интересует,  я
отвечу...
     - Меня как раз интересует  в с е, Алексей Кириллович.
     - Я врасплох застигнут,  столь неожиданно ваше посещение...  Особенно
после того,  как мы с  Анной лицом к  лицу столкнулись в  Сочи...  Я был с
женою,  та сразу что-то поняла:  "Отчего ты побледнел?"  А у меня сердце в
горле застряло, не знал, что и ответить... Мы ведь - в отличие от женщин -
лжем неумело.
     - Вы увидели Аню в ноябре?
     - Ну да,  в первых числах... - Львов вдруг остановился. - А откуда вы
знаете? И вообще, отчего вы заинтересовались ею?
     - Она давно не пишет писем тетушке,  та волнуется,  все ж племянница,
обратилась к нам...
     - Ах, тетушка, - успокоенно вздохнул Львов. - Очень милая старушка...
     - Вы у нее бывали?
     - Нет,  Аннушка мне  иногда  позволяла читать ее  письма;  в  письмах
человек особенно открывается - даже если и хочет что-то скрыть.
     - Верно,  -  лениво  согласился Костенко и,  прикрыв зевоту ладошкой,
спросил: - Вы встретили Аню вместе с Гришей?
     - Я не знаю, как его зовут; совершенно отвратительный тип, постоянное
желание  казаться интеллигентным,  а  на  самом  деле  внутренняя железная
скованность,  чуждая  интеллигентным,  то  есть  по-настоящему воспитанным
людям...  Когда Аня отшатнулась,  увидав меня, у него мгновенно изменилось
лицо, закаменело, сделалось маской...
     - И вы даже с нею не поздоровались?
     - Она  с  этим  самым  Гришей,  я  со  своей  мадам  -  куда  уж  тут
здороваться...  Я  потом со  своей-то знаете как вертелся?  "Похожа на мою
покойную сестру,  особенно анфас"...  Подкаблучники мы  все,  поэтому дети
такими растут...
     - Какими?
     - А в грош отцов не ставят.
     - Наверное, все же в этом вина не детей, а отцов...
     - Прикажете разводиться? Как началось: "родная да родная", так ведь и
продолжается,  вернее,  требуют,  чтоб  так  продолжалось,  а  годы вносят
коррективы, но с этим женщины считаться не намерены... Я раньше думал, что
только Аннушка была железного норова:  "Как я  сказала -  так и  будет"...
Ерунда,  все одинаковы...  Моя поначал