рвого мужа.
     - А откуда вы все о ней знаете, если видели всего два раза? - спросил
Жуков.
     - Видите ли, я приезжал к ним па квартиру, когда щенилась их собачка,
карликовый доберман... Тогда, кстати, Миша с нею и познакомился - он был у
нас в гостях; я предложил ему съездить со мною, помочь" если придется...
     - А где Дора Сергеевна работает? - спросил Костенко.
     - Вы меня спрашиваете? - снова уточнила Журавлева.
     Костенко поднялся, сказал Жукову:
     - Пойдемте,  майор, вызывайте этих свидетелей на допросы, надоело мне
в игры играть... А Миша, ваш знакомый, убит, разрезан на куски, расчленен,
как  мы  говорим  профессиональным языком,  и  только  что  -  сгнившим  -
обнаружен недалеко от аэропорта...
     - Ой, - прошептала Журавлева, - Рома, Рома, какой ужас...
     Журавлев вскочил с кресла, обежал стол, схватил жену за руку:
     - Диночка,  что с тобой?! Дать валидол?! - Он обернулся к Костенко: -
У нее ж порок сердца, зачем вы так?! Смотрите, как она побелела!
     - Сами  спрашивали,  "что  случилось",  -  ответил  Жуков.  -  Завтра
приходите к девяти, пропуска вам будут выписаны... Или повестку прислать?
     - Погодите  же,   -   сказала  Журавлева.  -  Погодите...  Дайте  мне
успокоиться,  сядьте,  пожалуйста.  Хорошо,  что  вы  сказали эту страшную
правду... Присядьте же, сейчас я буду все вспоминать, вам же каждая мелочь
важна... Рома, принеси воды...
     Журавлев выбежал на кухню. Жуков посмотрел вопросительно на Костенко;
тот опустился на стул; майор тоже сел, но скрывая неудовольствия.
     - Это было осенью,  в октябре,  да,  в октябре, - начала рассказывать
женщина,  - действительно, шел мерзостный снег с дождем. Когда я вернулась
из парикмахерской,  Миша собирался уходить.  "Нет,  нет,  -  говорил,  - я
полечу,  мечтаю завтра в море выкупаться, может, кто другой передаст вашим
посылочку, не сердитесь".
     - В каком еще море? - спросил Жуков. - Он же в Москву летел?
     - Нет,  нет, у него было два билета: Магаран - Москва, а потом Москва
- Адлер,  в  Весьегонск он  должен был  заехать на  обратном пути  или  же
отправить посылку из Москвы, отсюда очень дорого, только самолетом...
     - У вас в доме телефоны провели? - спросил Костенко.
     Журавлев,  вернувшись со стаканом воды, который жена его, не пригубив
даже, поставила на стол, ответил:
     - На  пятом этаже,  в  семнадцатой квартире,  там  заведующий овощной
базой, ему протянули воздушку.
     - Позвоните по  поводу Доры,  -  сказал Костенко Жукову,  -  чтобы  к
нашему возвращению что-нибудь было уже.
     - Сколько этой Доре лет?  -  спросил Жуков,  по-прежнему не  глядя па
Журавлевых.
     - Лет тридцать.
     - Живет где?
     - Не помню, - ответил Журавлев, - не стану вводить вас в заблуждение,
где-то на окраине...
     - Когда хотите,  можете культурно говорить, - пробурчал Жуков, - а то
ведь словно с нелюдями какими обращались...
     - Но я не знала, в связи с чем вы пришли!
     Костенко поморщился:
     - Это изящная словесность. Мой коллега интересуется адресом Доры. Нам
надо ее найти, обязательно найти сегодня же. Это, надеюсь, вам понятно?
     - Да, да, а как же! - ответил Журавлев. - Она очень важный свидетель.
     - А вы что -  не важные?  - заметил Жуков, поднимаясь. - Тоже важные.
Вы его на другой день видали?
     - Конечно. Он приезжал за посылкой, - ответила Журавлева.
     - Один? - спросил Костенко.
     - Один.
     Жуков вышел из квартиры - звонить.
     - Что из себя представляет эта Дора? Какая она? - рассеянно продолжал
Костенко.
     - Никакая,  -  ответила  Журавлева,  и  что-то  жестоко-презрительное
промелькнуло в ее глазах.
     - Как понять? - спросил Костенко.
     - Пегая она... Крашеная...
     - Минчаков с чемоданом пришел?
     Журавлевы переглянулись.
     - По-моему, без, - сказал Журавлев.
     - Нет,  с  чемоданом,  -  возразила женщина.  -  Мы еще смотрели,  не
уместится ли там и паша посылка, ты что, забыл?
     - Да, забыл, - сразу же согласился Журавлев.
     - Что у него было в чемодане?
     - Я не помню, - ответил Журавлев.
     - Там были рубашки, - ответила женщина. - Белая и синяя. Бритва была,
электрическая бритва, и новые черные туфли с длинным носком.
     - Это все, что вы запомнили?
     - Да.
     - Вы первым браком женаты? - спросил Костенко.
     - Да, - ответили Журавлевы одновременно.
     - А Минчакова помните еще с Весьегонска?
     - Да, - ответил Журавлев.
     - Вы там дружили?
     Журавлевы снова переглянулись.
     - Он там был моим соседом,  -  ответила женщина,  -  очень услужливый
человек Миша Минчаков; подвезти, помочь - всегда готов.
     - Вы знали его еще до знакомства с вашим мужем?
     - Да, а что? - тихо спросила женщина.
     - У него в Весьегонске никаких романов не было? Увлечений?
     - Он  же  очень маленький,  невероятно страдал от этого,  как ребенок
переживал,  что не вышел ростом,  -  ответила Журавлева.  -  Он ведь очень
красивый...  Когда сидел за  столом и  не видно было,  какой он маленький,
просто глаз от него не отведешь - так он был мил...
     - Понятно,   -   задумчиво  протянул  Костенко.   -   Теперь  давайте
подытожим...  Пришел к вам Минчаков в середине октября,  точную дату вы не
помните, видимо...
     - Это была середина месяца,  -  сказала Журавлева.  -  Погодите,  я ж
накануне получала аванс,  да,  да, это было пятнадцатого или шестнадцатого
октября...
     - Значит, по вашей просьбе Минчаков перенес вылет на шестнадцатое или
семнадцатое, так?
     - Да,  - ответила женщина и сделала маленький глоток из стакана; рука
у нее теперь чуть дрожала. - Он поехал за Дорой...
     - А  в  день вылета Минчаков приехал к вам вечером,  взял посылку,  и
больше вы его не видели?
     - Нет, - сказала Журавлева. - Не видали.
     - Как вы упаковали посылку?
     - В  сумочке.  Обшили материалом,  крепко перевязали,  нести  удобно,
совершенно не громоздко.
     - Теперь постарайтесь вспомнить,  о  чем вы  с  ним говорили во время
последней встречи?
     - Да ни о  чем,  -  ответила Журавлева.  -  "Спасибо,  Мишенька,  как
погулял с  подругой,  когда вернешься,  может,  ее с собой возьмешь в море
купаться?" Посмеялись - и все...
     - Вы ему задавали эти вопросы, а что он вам на них отвечал?
     - Ответил,  что хорошо погулял, - сказал Журавлев, не отрывая глаз от
жены, - сказал, что Дору с собою не возьмет...
     - С ней, сказал, самолет не взлетит, - усмехнулась Журавлева, - такая
она  стала толстая,  не  следит за  собой,  хлеба ест  по  батону за  один
присест...
     - Какая у вас девичья фамилия? - спросил Костенко.
     - Кузина.
     - А отчество?
     - Сергеевна.
     - Сколько времени Минчаков пробыл у вас в последний вечер?
     - Он даже в квартиру не зашел, - ответила Журавлева. - Мы обмолвились
парой слов на пороге...
     Вернулся Жуков, кивнул Костенко, но садиться не стал.
     - Что-нибудь новое?
     - Да.
     Костенко поднялся:
     - Вы постарайтесь сегодня вспомнить все,  что можете,  начиная с того
дня,  когда познакомились с Минчаковым,  - хорошо? Завтра с утра вы должны
быть готовы к разговору, нас интересует все, абсолютно все...
     Спускаясь по лестнице к машине, Жуков пробурчал:
     - Ваш  помощник,  грузин  этот,  только что  доложил из  Москвы -  по
минчаковским  аккредитивам он  же,  Минчаков,  получил  двадцать  третьего
октября деньги, все пятнадцать тысяч, в Адлере и Сочи.
     - На экспертизу подпись взяли?
     - Этого он не сказал.
     - Взяли  наверное...   Теперь  надо  ваших  в   аэропорт  отправлять,
поднимать архивы билетных касс, что с минчаковским билетом сталось.
     - Журавлевы дату точно назвали?
     - А  бог их  знает.  Надо смотреть начиная с  четырнадцатого октября,
день за днем...
     - Нахлебаемся,  -  вздохнул Жуков.  -  Темное дело, просвета не вижу.
Кобозевых этих самых Дор двенадцать...
     - "Бульдозер" один, - усмехнулся Костенко. - Надо, чтоб се сегодня же
установили...  А  Журавлева покойника к  Доре ревнует...  И  по  пьянке он
Спиридону не Дору называл, а Дину... И по инициалам одинаковы: ДСК.


                                    3

     Жена Жукова выглядела старше майора.  В ной,  однако,  было заключено
какое-то умиротворенное спокойствие -  это сразу бросалось в  глаза;  весь
облик женщины как бы располагал к тишине и отдыху.
     - Молодцы какие,  что вырвались, - сказала она, и не было в ее голосе
ничего  наигранного;  она,  конечно же,  знала,  что  Костенко из  Москвы,
большой начальник,  но встретила его просто,  как, видимо, положено было в
этом доме встречать мужа и его гостей.
     - Пирожки со счем? - поинтересовался Жуков. - Лук с яйцом?
     - "Лук с яйцом",  -  женщина добродушно передразнила мужа.  - Сегодня
мясо выбросили, говядину.
     - Праздника вроде бы никакого не предвидится, а тут говядина, - Жуков
пожал плечами.
     Костенко тихо спросил:
     - Как супругу  в е л и ч а ю т,  вы нас не представили.
     - Она знает,  как вас зовут,  у всех сейчас на языке.  А она -  Ирина
Георгиевна...
     - Врач?
     Жуков улыбнулся:
     - Учительница.   Замечали,  у  большинства  сыщиков  жены  врачи  или
учителя?
     Когда  вернулись из  ванной,  Ирина  Георгиевна уже  разлила борщ  по
тарелкам, поставила па стол пирожки и горячую картошку, присыпанную луком.
     - По рюмочке выпьете? - спросила она.
     - Нет, - ответил Жуков, - в сон потянет, а у нас работы невпроворот.
     - А ты чего за гостя говоришь?  -  сказала женщина.  -  Мильтон, одно
слово!
     Костенко рассмеялся:
     - Ирина  Георгиевна,  второй мильтон тоже,  увы,  откажется -  работы
действительно много.
     - Наше дело предложить, - сказала она. - Угощайтесь, пожалуйста.
     - Борщ отменный, - сказал Костенко, - как украинец свидетельствую.
     - Будто у нас борща не варят,  - заметил Жуков. - Было б мяса поболее
да сала, русские борщ вкусное сделают...
     - Тебе б все спорить, Леня...
     "А я  и не знал,  что его зовут Леня,  -  отметил Костенко.  -  Бурею
помаленьку".
     - Еще подлить, Владислав Николаевич?
     - С удовольствием. Вы, простите, что преподаете? Литературу?
     - Нет. Математику.
     - Всегда  боялся  математики,  -  вздохнул Костенко.  -  До  сих  пор
страшные сны снятся - будто завтра надо сдавать тригонометрию, а я ее ни в
зуб ногой.
     - Сейчас программа невероятно усложнилась, мне ребят жаль...
     - Ты себя лучше пожалей,  -  сказал Жуков и пояснил гостю:  - До трех
часов ночи готовится к уроку...
     - Ну уж и до трех...  А вообще, мне кажется, зря мы так жмем ребят...
У  меня,   знаете,   мальчик  есть  в  девятом  "А",  Коля  Лазарев:  и  в
самодеятельности талантливый,  и  стихи прекрасные пишет,  а  в математике
тоже,  как вы,  слаб.  Вот мне и  кажется,  надо бы  специализацию вводить
смелее,  больше нрав давать ребятам - еще в начальной школе выявлять себя,
а то мы их стрижем под одну гребенку...
     - А может, разумно это? Хоть и жестоко, слов нет, - задумчиво, словно
бы себя спрашивая, откликнулся Костенко. - Мы хотим - причем всем, везде и
во  всем  -  наибольшего благоприятствия.  И  поэтому растим безмускульное
поколение.  Уповаем на  мечтание,  надеемся на помощь со стороны.  Словом,
ежели этот ваш Коля Лазарев -  сильный, то выбьется; учителя помогут, да и
потом,  районо вам второгодника не простит,  перетащите в следующий класс,
на  экзамене  подскажете,  шпаргалку не  заметите...  Если  только  он  не
развлекается,  а действительно пишет стихи,  то есть работает свое дело до
кровавого пота, - непременно выбьется.
     - Про безмускульность верно,  -  осторожно согласился Жуков.  -  Но и
тому,  чтобы поколение умело наращивать мускулы,  надо помогать.  Вот я из
деревни родом,  да?  Так я  еще мальчишкой застал время,  когда с дедом на
базар  ездил,   сливы  продавал  -   доволен  был,   за  прилавком  стоял,
з а р а б а т ы в а л!  А теперь?  Считается, что, мол, детям зарабатывать
ни к чему. Неверно это, баловнями растут, на родительских шеях сидят. Надо
б сказать громко и открыто: "Валяйте!" Вон семнадцатая статья  Конституции
- открывай себе, дедушка с бабушкой, пенсионеры дорогие, домашнее кафе или
пошивочную мастерскую - прекрасно! И пусть внуки, сделав уроки, бабушке  с
дедушкой помогут, мускулы порастят...  А подите ка  в  финотдел,  спросите
разрешения? Затаскают по столам, замучают, пропади это  кафе  пропадом!  А
как бы нам всем жить стало легче, открой таких кафе в городе штук пятьсот!
Семейное кафе, собираются, как правило, люди  друг  Другу  известные,  там
хулиганство как-то в схему не укладывается, в семейном кафе и стены  добру
помогают...
     - Заберу я вашего благоверного в Москву, - сказал Костенко хозяйке. -
Говорит так, будто мои мысли читает.
     - Слишком уж  разошелся,  -  сказала Ирина Георгиевна,  -  сейчас все
такие смелые стали...
     - Разве плохо?  -  удивился Костенко.  -  По-моему, замечательно, что
стали смелыми...
     - Поди  выпори смелого,  -  вдруг  улыбнулась Ирина Георгиевна.  -  А
пороть еще надо...  У меня в прошлом году кончил десятый "В" Дима Романов,
пришел через три месяца на вечер в  школу и  говорит:  "Я теперь на заводе
работаю,  больше вас получаю, Ирина Георгиевна, сто шестьдесят!" А от него
винищем несет,  от чертенка! Я ему говорю: "Как же можно в школу приходить
пьяным?" -  а он мне:  "Я теперь рабочий,  гегемон,  нам все права,  Ирина
Георгиевна, ваше время кончилось".
     - Я б такого гегемона за чуб оттаскал, - сказал Жуков. - Дрянь экая!
     - За чуб таскать -  старорежимно, - хмыкнул Костенко, - а вот гнать с
работы за пьянство - давно пора, иначе поздно будет.
     - Поди прогони,  - сказал Жуков, - Мастера с директором по инстанциям
затаскают:  "Должны воспитывать!"  А как ал каша воспитаешь?  Он социально
опасен, он разлагает все окрест себя, а уволить - не моги! И все тут! И со
школой вы правы - обстругиваем всех под одно полено: может, Пушкин родился
новый, а его заставляют алгебру по особой программе штудировать... Таланты
надо нежить,  а мы их дрыном по шее,  утилитарностью школьной программы...
Хотя вы  правы -  сильный пробьется.  Но  он станет жестоким.  Разве можно
представить себе,  чтобы  сельский  врач  или  учитель  -  со  своими  ста
двадцатью рублями зарплаты -  пришел на  работу с  похмелья или в  перерыв
поправился махонькой?!
     Когда Ирина Георгиевна принесла чай, Костенко спросил Жукова:
     - Заметили, что сейчас, когда три человека собираются, сразу начинают
говорить о том, что  н а б о л е л о?
     - Толк каков?
     - Есть толк,  -  убежденно ответил Костенко. - Количество говорящих о
том, что болит, не может не перейти в качество - то есть в открытую борьбу
против тех очевидных глупостей,  которые нам мешают,  словно гири на ногах
волочим.  А  вообще,  проблема  "думского  дьяка"  -  родоначальника нашей
бюрократии - область, еще социологами не изученная, от него, от бюрократа,
идет  п о с т е п е н н о с т ь,  а она не всегда угодна прогрессу.  Я  не
могу взять в толк, - и ни один директор завода в толк взять  не  может,  -
отчего нельзя пьяницу и лентяя прогнать, а его  зарплату  передать  другим
членам бригады? Ну почему? Где логика?  Дьяк  не  может  позволить,  чтобы
произнеслось  слово  "безработный".  "Как  это  так,  а  где    завоевания
революции?!" В том они, завоевания-то, что рабочих на каждом предприятии с
распростертыми объятиями ждут, все права и блага им предоставлены, а гнать
надо тех, кто пьет, а не работает, но при  этом  рубашку  на  груди  рвет:
"Я-гегемон!"
     Зазвонил телефон.
     Жуков затянул галстук, поднялся:
     - По нашу душу, полковник, едем.


                                    4

     - По-моему,  именно  эта  дама  и  есть  Дора-"бульдозер",  -  сказал
Костенко,  отложив одну из  двенадцати фотографий,  привезенных из районов
сыщиками. - Вам не кажется?
     - А бог ее знает. Поедем, выясним.
     В машине Костенко, зябко закутавшись в плащ, спросил:
     - Кстати, по отчеству вас как?
     - Иванович.
     - Леонид Иванович?
     - Алексей Иванович. Леней меня только жена называет.


     - Ну,  значит,  с  Мишей Минчаковым я  познакомилась у  меня дома,  -
сказала Дора,  -  он с ветеринаром Журавлевым приезжал...  А потом я его к
Григорьевым пригласила, он им после языки с рудника привозил, оленьи; брал
не дорого, по пять рублей за кило... Ну, значит, слово за слово, он деньги
получил,  говорит,  может,  сходим в кино,  а это в субботу было,  ну, я и
согласилась,  мы "Гамлета" смотрели и мультики, а потом он говорит, может,
посетим ресторан,  но  там  мест  не  было,  в  кафе  тоже  очередь стоит,
поговорить,  значит, негде, ну, он и говорит, может, к Григорьевым зайдем,
и зашли,  конечно.  Посидели,  поговорили, выпили немножко... Он потом как
приезжал в город, всегда меня через Григорьевых находил. А в чем дело-то?
     - Сейчас объясним,  - сказал Жуков. - Только сначала давайте уточним:
вам тридцать три года,  родились в Иркутске, сюда приехали семь лет назад,
здесь развелись, работаете в ателье мод, живете с дочерью от первого брака
и с матерью мужа. Верно?
     - Верно.
     - С Диной Журавлевой давно познакомились? - спросил Костенко.
     - Ну, значит, точно сказать не могу, год, наверное. Миша меня с ней в
магазине познакомил,  когда  мы  брали вино  и  сырки,  к  Григорьевым шли
гулять...
     - Давно Мишу не видали? - спросил Жуков.
     - Давно! С осени. Он как в отпуск улетел, так и не вернулся.
     - Вы что, на аэродром его проводили? - поинтересовался Костенко.
     - Нет, мы его в таксомотор посадили.
     - Это кто - "мы"? - спросил Жуков.
     - Григорьевы и Саков.
     - Григорьевы где живут? - спросил Жуков.
     - Григорьевы-то?  Ну,  значит,  как с  улицы Горького повернете,  так
второй дом,  они на седьмом этаже,  у  них еще балкон с  навесом,  они там
зимой мясо держат...
     - Дом девять, что ль? - спросил Жуков. - Блочный, серый?
     - Он, - обрадовалась Дора, - блочный!
     Жуков вышел. Костенко предложил женщине сигарету, она закурила.
     - Вспомните,  пожалуйста,  вашу последнюю встречу,  Дора Сергеевна, -
сказал  Костенко.   -   Это   когда   было?   Пятнадцатого  октября?   Или
шестнадцатого?
     - Я не смогу...  Так точно-то...  Вроде бы в октябре, дождь со снегом
шел,  а  когда именно,  не помню...  Ну,  значит,  он приехал грустный,  с
похмелья, сказал Григорьевым, что летит на море, в отпуск, спросил, где я,
они сказали, на работе. Ну, значит, он пришел, спросил, не хочу ли я с ним
встретиться,   я  говорю,  чего  ж  нет,  давай.  Он  говорит,  значит,  у
Григорьевых останемся, а я ответила, ладно. Ну, он купил плавленых сырков,
печенья,  вина,  у  меня  смена пораньше кончилась,  пошли к  Григорьевым,
выпили,  закусили,  остались у них.  Высоцкого играли, Саков пришел, взяли
посошок, ну, и распрощались...
     - Он никуда не собирался заехать по дороге на аэродром?
     - Нет,  он  только хотел какую-то  металлическую мастерскую найти,  у
него  замок  на  чемодане сломался,  боялся,  как  бы  чемодан в  багажном
отделении не  раскрылся,  а  он туда аккредитивы сунул,  чтоб с  корешками
вместе не держать, так все советуют - корешки от чеков поврозь.
     - Когда у него был рейс, не помните?
     - Да вроде бы ночью.
     - А чего ж он в семь уехал?
     - Ну,  значит,  во-первых,  пойди,  таксомотор поймай,  а  потом он в
мастерскую же хотел...
     - Телефона у Григорьевых нет?
     - Они, значит, повара, на кой им?!
     - А вы у Григорьевых потом долго сидели?
     - Да нет... Высоцкого еще маленько послушали и разошлись.
     - А Саков? Он первым ушел?
     - Нет, он, значит, остался, поскольку промерз, когда таксисту помогал
мотор чинить.  Миша-то волновался -  такси есть,  а не едет... Ну, а Саков
помог. И остался у Григорьевых, значит, чайку с коньяком попить. А я пошла
к ребенку,