ро
то, что ты упер книгу у Зумго. У тебя и без этого достаточно хлопот.
   - Эти письма, например.
   - Ага. Или смерть твоей жены. И есть еще кое-что.  Ты,  мне  кажется,
боишься, Майлс. Чего?
   - Постой, - я почувствовал такой же холод, как в старом доме Апдалей.
- Ты к этому вел дело весь вечер?
   - Может быть. Видишь  ли,  я  просто  полицейский,  который  пытается
расследовать дело. Что хуже всего, оно разрастается.
   - Да. Еще одна девушка.
   - Может быть, и так. Но лучше не болтать об  этом,  потому  что  тело
пока не найдено. Мы даже не знаем, есть ли тело. Девушка по имени Кэндис
Мичальски, хорошенькая, семнадцати  лет,  пропала  вчера  вечером.  Часа
через два-три после того, как я высадил тебя возле  твоего  "нэша".  Она
сказала  родителям,  что  идет  играть  в  боулинг,   -   мы   проезжали
"Боул-А-Раму" по пути из города, - и не вернулась. И в "Боул-А-Раму"  не
пришла.
   - Может, она сбежала, - руки у меня дрожали, и я сел на них.
   - На нее  не  похоже.  Она  была  лучшей  ученицей.  Член  ассоциации
"Будущие учителя Америки". На следующий год должна была ехать учиться  в
Ривер-Фоллс. Примерная девочка, Майлс, не из тех, кто убегает из дома.
   - Странно. Странно, как прошлое держит нас. Мы  только  что  говорили
про Алисон Грининг, которая до сих пор... которую я до сих пор помню,  и
мы все трое ее знали, и люди все еще помнят о ее смерти.
   - Ну, вы с Дуэйном знали ее получше, чем я, -  он  усмехнулся.  -  Но
речь сейчас не о ней. Теперь я дрожал уже весь.
   -  И  теперь  арденская  девушка  с  польской  фамилией  убегает  или
исчезает, совсем как невеста Дуэйна...
   - И ты устраиваешь в доме своей бабки музей. Да, речь все-таки не  об
этом. Я говорил с этими Мичальски - они расстроены, конечно, - и опросил
их никому пока не говорить про Кэндис. Пусть скажут, что  она  уехала  к
тетушке в Спарту  или  еще  что-нибудь.  Может,  скоро  она  пришлет  им
открытку из колонии нудистов в Калифорнии. Может,  мы  отыщем  ее  тело.
Если она мертва, то, может быть, мы успеем  поймать  убийцу  прежде  чем
начнется истерика. Я предпочту аккуратный  арест,  и  убийца,  по-моему,
тоже. Во всяком случае, здоровая часть его рассудка, - он  вытянулся  на
диване, подложив руки под голову. Сейчас он походил на больного  старого
медведя, упустившего рыбу. - А зачем тебе понадобилось красть ту книгу у
Зумго? Это ведь в самом Деле ужасно глупо.
   Я покачал головой:
   - Ничего я не крал. Бертильсон ошибается.
   - Признаюсь тебе. Я жду, что этот парень придет ко мне и  признается.
Он хочет признаться. Он хочет сидеть там, где сейчас сидишь  ты,  Майлс.
Это грызет его. Может, он убил  эту  Мичальски.  Может,  он  спрятал  ее
где-нибудь и не знает теперь, что с ней делать. Мне жалко  эту  сволочь,
Майлс. Думаю, если кто-то и покончит здесь с собой, то это окажется  он.
Который час?
   Я взглянул на часы. Белый Медведь подошел к окну и прижался  лицом  к
стеклу, глядя в темноту.
   - Два часа.
   - Я не засыпаю до четырех-пяти. Я  извелся  почти  как  он,  -  запах
пороха смешивался с запахом немытого тела. Я подумал, снимает  ли  Белый
Медведь когда-нибудь свою форму. - Ты доберешься один?
   - Конечно.
   - Кстати, что ты пишешь? Ты не говорил.
   - Исследование про одного писателя.
   - Здорово. Надеюсь, все это кончится, и ты останешься здесь, с нами.
   Он разглядывал мое отражение в  оконном  стекле.  Я  смотрел  на  его
револьвер, висящий на спинке кресла.
   Я спросил:
   - Что ты имел в виду, когда сказал  вчера,  что  убийца  -  необычный
насильник? Что он может быть импотентом?
   - Ну, мы все знаем, что такое изнасилование, -  Белый  Медведь  опять
тяжело опустился на диван. - Так вот, могу тебе сказать: эти  случаи  не
имеют ничего общего с изнасилованием. Это сделал кто-то, у кого проблемы
с головой. Изнасилование - это когда девчонка заводит парня, он не может
сдержаться, а она поднимает  крик.  То,  как  они  одеваются  -  это  же
подстрекательство к изнасилованию!  Парень  вполне  может  не  правильно
понять, чего хочет такая вот маленькая сучка. Так кто же  виноват?  Оба!
Так не принято рассужу дать, но это правда. Такие случаи встречались мне
не раз. Говорят: насилие. Но насилие - это вся наша жизнь. Здесь не  то.
Это явно  сделал  ненормальный.  Доктор  Хэмптон  в  бланделлском  морге
сказал, что на телах не обнаружено никаких следов семени. Их  насиловали
другими способами.
   - Другими способами? -  переспросил  я,  не  особенно  желая  слушать
дальше.
   - Бутылкой. Из-под кока-колы. Мы нашли такие бутылки возле обоих тел,
разбитые. С Дженни Странд использовали еще что-то, скорее всего ручку от
метлы. Мы до сих пор ищем ее в поле за 93-м. Потом над  ними  поработали
ножом. И это было еще только начало.
   - О Боже.
   - Так что это могла быть и  женщина,  хотя  трудно  себе  представить
такую женщину, правда? - он улыбнулся мне с дивана. - Теперь  ты  знаешь
столько же, сколько мы.
   - Ты ведь не думаешь, что все это сделал Пол Кант? Это же невозможно.
   - Что невозможно, Майлс? Это мог сделать я, или ты, или  Дю-эйн.  Пол
хотя бы сидит дома и не лезет на рожон, - он поднялся с дивана  и  пошел
на кухню. Услышав булькающий звук, я понял, что он полощет рот. Когда он
вернулся, его голубая форменная рубашка была расстегнута, обнажая  белую
майку, обтягивающую живот. - Тебе нужно поспать, Майлс. Это был  хороший
вечер. Мы лучше узнали друг друга. А теперь езжай.
   Глаза Туты Сандерсон за толстыми стеклами очков напоминали бьющихся в
воде рыб. Руки она держала в карманах серой шерстяной  кофты.  Три  дня,
прошедшие с моего вечернего разговора с Белым Медведем,  она  появлялась
каждое утро, молча готовила завтрак  и  спешила  вымыть  кухню,  пока  я
экспериментировал с расстановкой мебели. Старый диван - у дальней стены,
слева от маленького шкафа. Книжная полка (я еще помнил на ней  Библию  и
романы Ллойда С. Дугласа) - на короткой стене у выхода на  крыльцо.  Там
же, с обеих сторон, два  легких  кресла;  но  оставались  еще  кресла  и
столики, которые я решительно не знал,  куда  девать.  Я  не  помнил  их
присутствия в комнате. Ту  же  проблему  представляли  еще  с  полдюжины
предметов мебели. Тута Сандерсон помочь не могла.
   - Это стояло не так.
   - Попробуйте вспомнить.
   - Я думаю, этот маленький стол стоял где-то рядом с  диваном,  -  она
просто пыталась отделаться от меня.
   - Здесь? - я передвинул столик к шкафу.
   - Нет. Дальше.
   Я передвинул дальше.
   - Будь я Дуэйном, я бы сводила вас  к  психиатру.  Он  заплатил  кучу
денег за новую мебель. И купил ее очень выгодно. Мы с Редом тоже кое-что
купили на той распродаже.
   - Дуэйн может поставить все на место, когда я уеду. Этот стол так  не
стоял.
   - А по-моему, нормально.
   - Вы ничего не понимаете.
   - Может быть. Вы никогда не напишите свою работу,  если  будете  весь
день заниматься этим.
   - Почему бы вам не сменить белье? Если не хотите мне помочь, то  хотя
бы не мешайте.
   Ее лицо, казалось, налилось водой, как мешок.
   - Похоже, вы оставили все ваши манеры в Нью-Йорке, Майлс, -  с  этими
словами она отвернулась от меня  к  окну.  -  Когда  ваша  машина  будет
готова?
   - Они обещали сделать через несколько дней.
   - И тогда вы уедете? - она  нагнула  голову,  высматривая  что-то  на
дороге.
   - Нет. Белый Медведь просил меня остаться. Должно быть, ему скучно.
   - Вы с Галеном так хорошо знакомы?
   - Как братья.
   - Он никого не приглашал к себе домой. Скрытный человек. И еще  возил
вас на полицейской машине. Реду сказали об этом в Ардене.
   Я поставил кресло рядом с обогревателем,  потом  передвинул  к  двери
спальни.
   - У вас сегодня одни машины на уме.
   - Может, потому, что сейчас одна из них остановилась, и кто-то что-то
положил в ваш почтовый  ящик.  Это  не  почтальон.  Не  хотите  пойти  и
посмотреть?
   - А раньше нельзя было сказать? - огрызнулся я и выскочил на крыльцо.
Тута Сандерсон в  прошедшие  два  дня  приходила  в  шерстяной  кофте  -
отчасти, чтобы позлить  меня  несоответствием  этого  одеяния  с  теплой
погодой, отчасти потому, что в доме всегда было холодно  -  может  быть,
тому виной был ветер из леса. За спиной я услышал ее реплику:
   - Должно быть, еще одно дурацкое письмо. Так оно и случилось, но не в
том смысле, что думал я (и она). Листок  дешевой  бумаги  в  линейку  из
школьной тетради. На нем напечатано:
   "Ублюдок мы за тобой следим".
   Знакомо по фильмам; я  сразу  представил  свою  грудь  в  перекрестье
прицела. Вокруг никого не было, и я какое-то время  стоял,  опершись  на
ящик и пытаясь успокоиться.  За  прошедшие  дни  мне  дважды  звонили  и
молчали, дыша в трубку луком и пивом. Я подозревал, что  причиной  новых
слухов  стало  исчезновение   польской   девушки,   и   Тута   Сандерсон
подтверждала это своей возросшей подозрительностью. Тем  не  менее,  она
продолжала приходить как обычно.
   Подходя к дому, я увидел, что она смотрит на меня в окно.  Я  хлопнул
дверью, и она тут же отвернулась и притворилась, что протирает шкаф.
   - Так вы не узнали машину?
   Ее пухлые руки ритмично двигались; им в такт колыхалась нижняя  часть
спины.
   - Он не из долины. Я тут все машины знаю, - она искоса  взглянула  на
меня, сгорая от желания узнать, что было в ящике.
   - Какого он был цвета?
   - Весь в грязи. Я не видела.
   - Знаете, миссис Сандерсон, - я говорил медленно, чтобы до нее дошло,
- если это ваш сын или его друзья пришли сюда ночью и включили газ,  они
покушались на убийство. Закон строг к таким вещам.
   - Мой сын не подлец! - гневно прошипела она.
   - Вы это так называете?
   Она отвернулась и начала стирать пыль с тарелок так свирепо, что  они
дребезжали. Через некоторое время она удостоила меня разговором, хоть  и
не поворачиваясь ко мне:
   - Люди говорят, что случилось еще кое-что. Гален Говр скоро до  этого
докопается. Он ведь знает куда больше, чем говорит. Пол Кант морит  себя
голодом в доме его матери, чтобы люди знали, что он сидит там  и  ничего
такого не делает.
   - Представляю, как эти ваши люди веселятся,  -  заметил  я.  -  Я  им
просто завидую.
   Она затрясла головой, и я с удовольствием понаблюдал бы за этим  еще,
но тут зазвонил телефон.
   Я положил листок бумаги на стол и поднял трубку.
   - Алло! - молчание, тяжелое дыхание, запахи пива  и  лука.  Не  знаю,
правда ли я чуял эти запахи или просто я ожидал  их  от  людей,  которые
набирают номер и молчат. Тута Сандерсон украдкой читала записку.
   - Ты осел, - сказал я в трубку. - У  тебя  вместо  воображения  кусок
дерьма.
   Звонивший повесил трубку, и я невольно рассмеялся,  увидев  выражение
лица Туты Сандерсон. Она была шокирована. Я рассмеялся  снова,  чувствуя
глубоко в горле что-то черное и горькое.

***

   Дверь крыльца хлопнула, но я ждал у окна, пока  не  увидел,  как  она
уходит по дороге с сумкой, болтающейся на плече, и с кофтой, перекинутой
через руку. Я вышел на крыльцо и посмотрел  в  сторону  леса.  Все  было
тихо; казалось, жизнь в такую жару остановилась. О том, что это не  так,
говорило только тарахтение трактора Дуэйна на дальнем поле.  Я  сошел  с
крыльца, вышел за калитку и пошел к ручью.
   У ручья все  так  же  кричали  лягушки  и  настраивали  свои  скрипки
сверчки. Я стал подниматься по холму; вороны  с  карканьем  вылетали  из
зарослей альфальфы, как черные молнии. Пот потек у меня по лицу, рубашка
прилипла к спине. Я дошел до леса и ступил под сень деревьев.
   Она уже дважды вела меня этим  путем.  Наверху  перекликались  птицы.
Солнечный свет падал вниз, разбившись на прямые лучи, как бывает  только
в лесах и в соборах. Серая белка спрыгнула с ветки, прогнувшейся под  ее
весом, на нижнюю, как человек, спускающийся по эскалатору. Под ногами  у
меня пружинил слой игл и листьев. Как во сне, лежа на полу, я продирался
сквозь дебри папоротника и перелезал через  поваленные  деревья,  ощущая
мягкость гниющей древесины.
   Как во сне, я продрался сквозь  брешь  в  плотной  стене  деревьев  и
очутился на поляне. После полумрака леса яркий  солнечный  свет  казался
свирепым, полным жестокой энергии. Гудение насекомых волнами  плыло  над
поляной.
   В центре, на выжженном месте, еще краснели угли, как в печке у  Ринн.
Это было тепло Алисон. Старина Говр соврал насчет Дуэйна и моей  кузины.
Или соврал сам Дуэйн.

***

   Странно, что во сне мое путешествие казалось необычайно реальным, а в
реальности оно было похоже на сон. Я подумал, что поляна, где я  во  сне
встретил ужасающее подобие Алисон Грининг, хранит ее присутствие,  и  не
отсюда ли дует холодный  ветер  в  старый  бабушкин  дом?  Но  теперь  я
надеялся не увидеть ее, а приблизиться к ней, к ее духу, который незримо
витал здесь. Я стал вспоминать, как мы с ней ходили на холм  раскапывать
индейский курган, как она мечтала стать художницей  (а  я,  естественно,
писателем), и это, казалось, крепче связывало нас.  Оказалось,  я  помню
гораздо больше, чем считал, что вся моя жизнь, в  сущности,  выросла  из
нее.  Однажды  утром,  после  очередной  страдальческой  сцены  с  Тутой
Сандерсон, которая приняла от  меня  семь  долларовых  бумажек  и  молча
отложила две, я поехал  через  Миссисипи  -  замечательный  американский
пейзаж с зелеными спинами островов на могучей глади реки, -  в  Аризону,
штат Миннесота, за любимыми  пластинками  Алисон.  Если  бы  их  там  не
оказалось, пришлось бы ехать в Миннеаполис.
   Альбомы пятидесятых  теперь  редкость.  В  магазине  грампластинок  я
ничего не нашел, но потом обнаружил в подвале комиссионный отдел.  Среди
разлохмаченных конвертов со славными некогда именами золотом  сияли  два
диска, увидев которые я  ахнул  так  громко,  что  появившийся  продавец
спросил, все ли со мной в порядке. Одной из  них  была  пластинка  Дейва
Брубека ("Оберлинский джаз"), которую, как  я  помнил,  Алисон  обожала;
другая была настоящим  сокровищем.  Квартет  Джерри  Маллигена,  который
Алисон всячески мне нахваливала - тот самый  альбом  с  обложкой  работы
Кейта Финча. Продавец запросил за оба диска пять долларов, но я заплатил
бы и в десять раз больше. Ведь эти пластинки приближали Алисон ко мне.
   - Что это вы все время заводите? - спросила Железный  Дровосек,  стоя
на крыльце в субботу вечером. - Это что, джаз?
   Я отложил карандаш и закрыл рукопись. Я сидел  на  старом  диване,  и
оранжевый свет керосиновой лампы размывал ее черты, и  без  того  неясно
видные за занавеской. На ней были рубашка и брюки, и в этом колеблющемся
свете она выглядела более женственной, чем когда-либо раньше.
   - Папа в Ардене, - сказал она, - на каком-то собрании. Его  пригласил
Ред Сандерсон. Звали только мужчин. Это, должно быть, продлится не  один
час. Я услышала, что вы заводите музыку, и пришла.
   Она вошла и села рядом  со  мной  в  кресло-качалку.  Ее  босые  ноги
покрывал густой загар.
   - Так что это за музыка?
   - Тебе нравится? Она повела плечами:
   - Что это сейчас играет?
   - Гитара.
   - Это гитара? А дальше... а, знаю, это  что-то  вроде  трубы.  А  это
саксофон, верно?
   - Да. Баритон-саксофон.
   - Ну вот. А вы говорите, гитара, - она сама засмеялась своей шутке.
   Я улыбнулся в ответ.
   - Черт, Майлс, как здесь холодно.
   - Это из-за сырости.
   - Да? Майлс, а вы правда украли что-то  у  Зумго?  Пастор  Бертильсон
говорил об этом в проповеди.
   - Значит, это так.
   - Странно, - она оглядела комнату, качая головой. - Слушайте, а  ведь
эта  комната  такой  и  была.  Когда  была  еще  маленькая,  при   жизни
прабабушки.
   - Я знаю.
   - Здорово, - она продолжала изучать комнату, - здесь были  еще  фото.
Где они?
   - Мне они не нужны.
   - Ох, Майлс. Я прямо не знаю. Вы еще хуже,  чем  Зак!  Иногда  мне  и
правда кажется, что вы сумасшедший! Откуда  вы  знаете,  как  здесь  все
стояло?
   - Помню.
   -  Это  что-то  вроде  музея,  да?  Так  и  кажется,  сейчас   войдет
прабабушка.
   - Ей бы не понравилась эта музыка. Она хихикнула:
   - Так вы правда сперли что-то у Зумго?
   - А Зак ворует?
   - Конечно, - она расширила свои зеленые глаза. - Он говорит, что  это
освобождает. И еще говорит, что если вы крадете вещь и вас  не  поймали,
то вы имеете на нее право.
   - И где он ворует?
   - Там, где работает. Из домов или с бензоколонки. Но вы профессор или
кто вы там и воруете?
   - Получается, что так.
   - Я понимаю, почему вы нравитесь Заку. Такой  солидный  человек  -  и
ворует в магазине. Он думает, что вам можно доверять.
   - А я думаю, что ты слишком хороша для него.
   - Это вы зря. Вы его просто не знаете, - она подалась  вперед,  обняв
руками плечи. Жест был неподражаемо женским.
   - А что это за собрание в Ардене?
   - Кто его знает? Слушайте, вы пойдете завтра в церковь?
   - Конечно нет. Надо заботиться о репутации.
   - Тогда не уезжайте никуда, ладно? Мы хотим вас кое-куда пригласить.

Показания Туты Сандерсон 18 июля

   Так вот, когда мой сын узнал про это, он сказал, уж извините, что  вы
от нас что-то скрываете. Конечно, теперь мы все знаем,  но  тогда-то  не
знали. Мы знали, что совершено два убийства, что бедный Пол Кант заперся
в своем доме, что Майлс сидит в доме своей бабки и занимается  там  черт
знает чем, да еще раскатывает в полицейской машине. И мы решили, что  вы
что-то скрываете от нас.
   Один из друзей Реда  придумал  это  с  машиной,  но  Ред  просил  его
подождать, пока все не станет ясно, и предложил устроить собрание. Чтобы
все мужчины собрались и обсудили, что делать.
   Вот они и встретились у Энглера. Ред сказал, что  там  было  тридцать
четыре человека, и все смотрели на него потому, что это он нашел  Дженни
Странд.
   Ну, кто что слышал? - спросил Ред. Кто-то сказал, что полиция,  вроде
бы, напала на след, что кто-то из полицейских что-то такое сказал  своей
подружке.
   И еще кто-то сказал: Роман Мичальски всю неделю не выходит на работу.
   Болеет? - спросили его.
   Нет, сказал он, вроде не болеет. Просто сидит дома вместе с женой.
   Если бы я была там, я бы рассказала им про Майлса, раз уж зашла  речь
про то, что кто-то сидит дома. Он ведь  не  вылезал  из  бабкиного  дома
после того, как переставил всю мебель. Напивался каждый вечер перед сном
да заводил свои дурацкие пластинки. Он выглядел  так,  будто  готов  был
выскочить из дома вон.
   Когда я узнала, что эта девчонка ночует с ним, я сразу же сказала Ред
у.
   А потом, в понедельник вечером, кое-кто из  наших  поговорил  с  этим
Романом Мичальски.

***

   Воскресным утром я принял душ и  поднялся  наверх  в  халате.  Миссис
Сандерсон безропотно выстирала мои грязные джинсы и  рубашку.  На  одном
колене у джинсов была дыра с пятак, что  пробуждало  воспоминания  омоем
блуждании по лесам. Хорошо, что я сходил на поляну наяву и не нашел  там
ничего, кроме догорающего костра, оставшегося,  по  всей  видимости,  от
пикника. Вспомнив совет Белого Медведя, я заглянул в шкаф, где висел мой
единственный костюм. Было только полвосьмого; я вполне успевал одеться и
пойти на службу. Только нужно одеться как следует и не  нервничать.  При
одном взгляде на костюм в шкафу мои нервы напряглись. "Если не  пойдешь,
с тобой будет то же, что с Полом Кантом", - четко произнес голос у  меня
в голове.
   Я достал костюм и начал одеваться. Почему-то,  видимо  из  тщеславия,
отправляясь на ферму, я взял с собой свои самые дорогие вещи - туфли  за
восемьдесят долларов; несколько рубашек, некогда подаренных мне Джоан на
рождество; летний костюм в серую полоску.  Несколько  легкомысленно  для
церкви, но в целом очень прилично.
   Я повязал галстук и посмотрел на себя в  зеркало.  Я  гораздо  больше
напоминал  адвоката  с  Уолл-Стрит,  чем   профессора   литературы   или
подозреваемого  в  убийстве.  Выглядел  я  невинным   и   преуспевающим,
примерным прихожанином,  который  бормочет  под  нос  молитвы,  думая  о
предстоящей бутылке пива.
   По пути