ах покраснела.
   - Он был у меня, -  сказал  я,  подходя  к  нему.  Я  не  мог  больше
сдерживаться. - Он был у меня, а ты изнасиловал мою кузину. Ты и  Дуэйн.
Вы убили ее. Может быть, случайно. Ты  хочешь  зарыть  в  землю  те  две
смерти, но с этой у тебя не получится.
   Его гнев был страшнее, чем у Дуэйна - он был более спокойным.
   - Дейв, - окликнул он.
   - Ты не можешь повесить их на невинного человека только  потому,  что
он мертв, - продолжал я. - Я знаю, кто это сделал.
   - Дейв, - Локкен подошел ко  мне.  Я  слышал  скрип  его  ботинок  по
гравию.
   - Это  тот  парень,  Зак.  Есть  еще  одна  возможность,  но  слишком
безумная... так что это Зак, - Локкен удивленно прошептал что-то за моей
спиной. - У него в машине эти бутылки из-под коки и дверная ручка...
   - Ты знаешь, кто такой Захария, Майлс? - спросил Белый Медведь тихим,
ровным голосом.
   - И пожары он любит, так ведь? Дуэйн сказал, что он их так любит, что
не будет ждать, пока их зажжет кто-то другой.
   Дейв Локкен схватил меня за руки.
   - Держи его, Дейв, - сказал Белый  Медведь.  -  Держи  крепче,  -  он
подошел ближе, и Локкен сжал меня так, что я не  мог  шевелиться.  -  Ты
знаешь, кто такой Захария?
   - Теперь знаю, - выдавил я.
   - Он мой сын. А теперь я поучу тебя, чтобы ты держал язык за зубами.
   За секунду до того, как он меня ударил, я увидел его лицо, искаженное
гневом, и подумал, сказал бы мне  Дуэйн  то,  что  сказал,  если  бы  не
поранил руку. Потом я уже не думал  ни  о  чем.  Осталась  только  боль.
Локкен отпустил меня, и я рухнул на гравий. Откуда-то издалека я услышал
слова: "Локкен, проваливай отсюда поскорее", - и  открыл  глаза.  Передо
мной стояли его ботинки; один из них поднялся и опустился прямо  мне  на
лицо. Голос Белого Медведя гремел, как гром:
   - Было бы лучше, если бы ты никогда не  приезжал  сюда,  Майлс,  -  я
услышал его тяжелое дыхание:  смесь  очень  "Дикой  Индейки"  с  запахом
пороха. - Майлс, черт тебя побери, если ты скажешь еще хоть  одно  слово
об этих проклятых бутылках или о дверных ручках, я разорву тебя пополам,
- дыхание его стало прерывистым, живот выпятился над пряжкой ремня. -  И
запомни: твоя кузина умерла двадцать лет назад. Кто бы ни был там в  тот
момент, он спас тебя, вытащив на камни. Но в  другой  раз  он  может  не
повторить этого. Он может  просто  бросить  тебя  назад  в  воду,  -  он
выпрямился и пошел прочь. Я услышал, как шины царапают гравий, и  закрыл
глаза.
   Когда я открыл их и потрогал лицо, оно было липким от  крови.  Вокруг
никого не было. От Волшебного Замка  Дуэйна  осталась  только  дымящаяся
груда обгорелых бревен. Тело Пола исчезло вместе  с  одеялами.  Я  лежал
совершенно один на белом гравии, рядом с угасающим огнем.

Десять

   Началась финальная сцена.
   Вернувшись домой, я отмыл лицо от крови, залез в постель и  оставался
там тридцать шесть часов. Друзей у меня  не  было  -  Пол  погиб,  Дуэйн
ненавидел  меня,  насчет  отношения  ко  мне  Белого  Медведя  тоже   не
оставалось иллюзий. Осталось надеяться только на Ринн, которой  было  за
девяносто.  Но  если  Белый  Медведь  и  весь  Арден  очистили  меня  от
подозрений, от кого мне нужна защита? От Зака? Но ему явно  нечего  было
меня бояться. Я лежал под одеялами, потел и дрожал от страха.
   Я помнил, что я сказал Белому Медведю, когда он обвинил  Пола  Канта:
что есть еще одна возможность, но слишком безумная.  Этим,  возможно,  и
был вызван мой страх... но  ничего  не  произошло,  и  страх  постепенно
рассеялся. В конце концов я смог заснуть.
   Проснулся я от запаха холодной воды, заполнившего комнату.
   - Алисон, - сказал я.
   Свершилось. Рука коснулась моего плеча. Я  перекатился  в  постели  и
ощутил под руками девичье тело. Оно было холодным, куда холоднее  моего.
Я находился в  полусонном  состоянии,  когда  реальность  представляется
зыбкой. Я думал только о ней, о том, что она вернулась. Мои руки ощупали
ее лицо, выступающие скулы, гладкие волосы. Я почувствовал  под  ладонью
ее улыбку, и не было никакого сомнения, что это улыбка  Алисон  Грининг.
Чувство блаженства охватило меня. Я  касался  ее  гладких  ног,  обнимал
тонкую талию, клал голову в ямку между ключиц. Никогда еще я  не  ощущал
такой радости.
   Хотя нет: в первые  годы  брака  я  так  же  просыпался,  полусонный,
обнимая Джоан, и думал: "Алисон", - и занимался с ней  любовью,  видя  в
ней черты давно умершей девочки. В те ночи я испытывал то же блаженство,
тот же экстаз; но сейчас эти ощущения были необычайно яркими.  Я  сдавил
ее в объятиях и  вошел  в  нее,  чувствуя  под  собой  ее  тонкое  тело,
напряженное,  как  струна.  С  меня  свалилось  все,   все   злоключения
предыдущей недели. Если бы мы были на поле боя, я не заметил бы ни пуль,
ни разрывов снарядов.
   По мере того, как ее тело теплело, начались странности. Не то,  чтобы
ее тело изменилось, но что-то происходило с отдельными его частями: одну
секунду это было то самое тело, которое я видел белеющим  в  воде,  а  в
другую оно делалось полнее, больше. Нога, прижатая к моему  боку,  вдруг
наливалась весом и начинала давить сильнее. Груди под  моим  весом  были
маленькими, потом большими; талия, которую я обнимал, была тонкой, потом
раздавалась в объеме.
   Один раз, на долю секунды,  мои  руки  как  будто  коснулись  чего-то
странного, непохожего на плоть.
   Часы спустя я открыл глаза и увидел перед  собой  изгиб  юного  тела,
оказавшийся плечом. Руки обнимали меня, круглое  колено  было  просунуто
меж моих ног. Постель купалась в запахах - острый  запах  секса,  тальк,
молодая кожа, свежевымытые волосы. И еще запах крови. Я вскинул голову -
рядом со мной лежала Алисон Апдаль.
   - Ты?
   - Мммм, - она чуть отодвинулась. Ее глаза были такими же  прозрачными
и спокойными, но лицо стало мягче.
   - Как давно ты здесь?
   - Где-то с часа ночи. У тебя все лицо было разбито, когда мистер Говр
тебя избил. Этот его болван  помощник,  Дейв  Локкен,  все  рассказал  в
городе. О том, что между вами случилось. Вот я и  решила  тебя  утешить,
пусть даже ты и пытался обвинить Зака. Но это просто глупо.
   - Уходи.
   - Не волнуйся насчет папы. Он ничего не знает. Сегодня  среда,  а  по
средам он всегда ездит в кооперацию. Он даже не знает, что я не ночевала
дома.
   Я внимательно посмотрел на ее довольное лицо.
   - Ты была здесь всю ночь?
   - Что? Да, конечно.
   - Ты не заметила ничего странного?
   - Только тебя, - она хихикнула и обняла рукой мою  шею.  -  Ты  очень
странный. Не нужно было говорить мистеру Говру про Зака. Заку ты  правда
нравишься. Он даже прочитал некоторые книги из тех, что ты ему дал, хотя
обычно он читает только книги о преступлениях. Ты сказал это из-за того,
что было на пруду? Мы же просто подурачились. Тебе самому понравилось. Я
помню, как ты на меня смотрел, когда я была голая.
   Она поморщилась, очевидно, почувствовав что-то острое  в  постели,  и
повернулась, открыв моему взгляду все свое крепкое тело. Я вновь испытал
вожделение - она  была  права.  Я  словно  не  занимался  любовью  много
месяцев. Нагнувшись, я погладил рукой ее грудь.  Снова  запахло  горячей
кровью. В этот раз мои ощущения были совсем иными, чем  ночью.  Ее  тело
казалось мне чужим, наш ритм не совпадал, ее резкие движения убивали  во
мне желание. Потеряв терпение, я быстро перешел к заключительному этапу,
чего она,  видимо,  и  хотела.  Я  попытался  вновь  пробудить  ощущение
двойственности, но не вышло - теперь это было лишь тело  Алисон  Апдаль,
незнакомое мне.
   Когда все кончилось, она села:
   - Хорошо. Но в этот раз вы не вкладывали души.
   - Алисон, - спросил я, - это Зак сделал это? Эти убийства?  Это  ведь
не Пол Кант, что бы там Белый Медведь ни говорил.
   Ее мягкость исчезла раньше, чем я кончил говорить. Она села  на  край
кровати, отвернувшись, и я увидел, что плечи ее вздрагивают.
   - Зак только говорит обо всем  этом,  он  никогда  ничего  такого  не
делал, - она подняла голову. - А чем вы занимались в этой постели?  Меня
все утро что-то кололо, - она встала и откинула простыню. В  ногах  были
разбросаны порыжевшие сосновые иглы, целая пригоршня. - Пора вам сменить
простыни. Они уже начинают прорастать.
   Я смотрел на иголки, не в силах выговорить ни слова Она повернулась к
выходу.
   - Алисон, - сказал я, - ответь мне на один вопрос.
   - Я не хочу говорить на эту тему.
   - Нет. Слушай, это не вы с Заком заказывали по радио песню две недели
назад? От А до З?
   - Да. Но я же сказала, что не хочу говорить об этом.

***

   Конечно, Алисон не знала, что означают для меня эти похожие на пальцы
иголки, и не обратила особого внимания на мое возбуждение.
   - Не похоже на прощание любовников, верно?  Одни  глупые  вопросы,  -
сказала она, натягивая майку и влезая в джинсы. - Вам, похоже, и  правда
нравится все портить. Не волнуйтесь, больше я не нарушу ваше  уединение,
- увидев, что я не протестую, она поглядела на меня внимательней. -  Эй,
Майлс, что случилось? На вас лица нет, прямо как в первый день.
   - Неудивительно, - сказал я. - Это по той же причине. Слушай,  уходи,
ради твоего же блага.
   - Ради моего блага? Ну вы и тип!
   - Конечно, конечно. Уходи, - она сунула ноги в сандалии  и  скатилась
по ступенькам, даже не попрощавшись.
   Другие объяснения. Должны быть  другие  объяснения.  Я  подцепил  эти
иголки в лесу или просто когда бродил по ферме. Или они забились  в  мою
одежду, когда меня бил Белый Медведь.  Я  встал  и  вытряхнул  простыни,
потом по какому-то наитию оделся,  взял  карандаш,  бумагу  и  спустился
вниз, чтобы поработать за столом в кухне. Вскоре явилась Тута Сандерсон,
и я попросил ее сменить простыни.
   - Слышали о том, что стряслось у Энди вчера утром?  -  спросила  она,
уперев руки в бока.
   - Ага.
   - Должно быть, рады.
   - Кто же не рад хорошему битью?
   - Ред говорит, что Полу Канту нужно было сбежать уже давно.
   - Это похоже на Реда.
   - Я думаю, он убил себя. Этот Пол всегда был какой-то странный.
   - Да, это ваша любимая теория.

Показания Туты Сандерсон 18 июля

   Я так думаю, что не стоит просто поддаваться общему мнению. Пользы от
этого мало, правда? Мне кажется, Пол  Кант  просто  струсил  -  он  ведь
всегда был слабым. Ведь он ни в чем не признался, разве не  так?  И  ту,
другую, девушку еще не нашли.
   Поэтому я не перестала следить за Майлсом. Если он решит  удрать  или
еще что. И в среду утром я пришла как обычно, и я скажу  вам,  о  чем  я
думала - о том разорванном фото дочки Дуэйна. Это меня  прямо  жгло.  Вы
знаете, какие мысли могут  быть  в  голове  у  мужчины,  когда  он  рвет
фотографию девушки?
   И вот в то утро я, подходя к дому, увидела, как она оттуда выходит, и
сказала себе: вот оно, случилось, и я немного задержалась, чтобы  он  не
знал, что я это увидела. И когда он попросил меня  сменить  простыни,  я
сразу поняла, чем они там занимались. Можно солгать любому, но  женщину,
которая стирает вам простыни, не так легко одурачить.
   Вот я и решила рассказать об этом Реду. Я  знала,  что  он  от  этого
взовьется, но ведь он мужчина и должен был решать, говорить  ли  Дуэйну,
что творится у него в доме.

***

   Раз пять в тот день я готов был уехать - сесть в машину и отправиться
куда глаза глядят. Но я все еще не забрал свою машину и все  еще  думал,
что могут быть Другие объяснения кроме тех, что приходили мне в  голову,
когда я стоял вечером у окна и смотрел на далекий силуэт на опушке леса.
Но страх оставался, и его нельзя было рассеять никакими объяснениями. Он
поднимался со мной по лестнице, он не оставлял меня, когда я  ел,  спал,
работал, он холодком пробирался под мою одежду.
   Она - твоя ловушка, сказала тетя Ринн. Вся моя жизнь  демонстрировала
справедливость этих слов.
   Мысли об этом обратили меня к тому, с чего все началось, - к той ночи
в лесу. Я попытался восстановить свои впечатления. Позже я уверял  себя,
что это фантазии, замешанные на литературе, но в ту ночь я не чувствовал
ничего литературного - только чистый, всепоглощающий  ужас.  Мы  именуем
злом силы, которые можем понять;  но  как  назвать  то,  что  бесконечно
превосходит  наше  понимание?  Не  вызвал  ли  я  эти  могущественные  и
враждебные силы, пытаясь воскресить  мою  кузину?  Она  не  обещала  мне
утешения, подумал я, снова вспомнив о фигуре на краю  леса;  не  обещала
ничего, что я мог представить себе.
   Ночь, которая изменила все, начались обычно,  как  все  мои  ночи.  Я
пожевал кое-что - о.решки, сыр, пару морковок - и вышел на лужайку. Ночь
была теплой, полной запахов сена и свежескошенной травы, и я слышал, как
стрекочут кузнечики и поют где-то  далеко  птицы.  Я  вышел  на  дорогу.
Оттуда не было видно леса, но я чувствовал его - пятно холода  в  сердце
теплой ночи.  С  тех  пор,  как  все  обитатели  Ардена  решили,  что  я
невиновен, я ощущал еще больший контроль за собой, чем раньше.
   Я подумал об иголках в моей постели и вернулся во двор.
   Пододвинул стул к столу и начал писать. Через  несколько  минут  меня
встревожило изменение атмосферы: воздух в комнате наполнился  движением.
Лампочка под потолком замигала, делая  темнее  мою  тень  на  страницах.
Запахло холодной водой.
   Порыв ледяного ветра вдруг выхватил карандаш из моих рук.
   Свет померк, и мне показалось, что дух Алисон стремится войти в меня.
Я замахал в воздухе руками и в ужасе закричал. Она лезла  в  меня  через
ноздри, через уши, через  глаза.  Стопка  бумаги  взлетела  в  воздух  и
разлетелась  на  отдельные  листы.  Мое  сознание  сделалось   нечетким,
ускользающим; я чувствовал ее в себе, внутри себя, и  за  моим  животным
ужасом ощущал ее ревность и ненависть. Мои ноги бешено пнули стол, и  он
слетел с козел. Машинка грохнулась о пол; следом упал и я, правой  рукой
зацепив полку с книгами, которые фонтаном взмыли в воздух. Я  чувствовал
ее ненависть всеми органами:  темнота,  обжигающий  холод,  запах  воды,
свистящий шум и вкус огня  во  рту.  Это  было  наказанием  за  недавнее
тоскливое  животное  совокупление,   совершившееся   в   бессознательном
состоянии. Она вселилась в мое тело, заставляя его, изогнувшись,  биться
о доски пола. Слезы и слюна текли у меня по лицу. На миг я воспарил  над
собственным телом, видя, как оно бьется в конвульсиях, разбрасывая книги
и бумаги; потом снова вернулся в него,  мучаясь  и  содрогаясь,  подобно
раненому зверю.
   Ее  пальцы,  казалось,  просунулись  внутрь  моих;  ее  тонкие  кости
проникли вглубь моих, причиняя ни с чем не сравнимую боль. В ушах у меня
звенело все громче и громче. Потом вспыхнул свет.

***

   Когда я открыл глаза, все кончилось. Я уже не кричал, а скулил. Я  не
помнил ее ухода, но знал, что она ушла. В окно заглядывала луна, освещая
перевернутый стол и разбросанные бумаги.
   Потом у меня схватило живот, и я едва успел  сбежать  вниз.  Изо  рта
хлынула горькая коричневая жидкость. В это время  я  сидел  на  унитазе,
извергая такую же жидкость из противоположного конца  тела.  Я  отвернул
голову к раковине, закрыв глаза и чувствуя, как по лицу струится пот.
   Кое-как я доплелся до кухни и выпил стакан  холодной  воды.  Холодная
вода. Ее запах пропитал весь дом.
   Она хотела моей смерти. Хотела  забрать  меня  с  собой.  В  какую-то
бесконечно далекую ночь. Ринн предупреждала меня: "Она значит смерть".
   А те девушки? Я впервые понял, что это значит.  Я  сидел  в  комнате,
которую приготовил для нее, и пытался осмыслить  то,  о  чем  раньше  не
осмеливался думать: ту другую  возможность,  о  которой  говорил  Белому
Медведю. Я разбудил дух Алисон, ту ужасную силу,  которую  чувствовал  в
лесу, и я знал теперь, что этот дух полон ненависти к жизни. Она  должна
была явиться двадцать первого - и она  сделала  бы  это,  как  я  теперь
понимал, даже если бы я не готовил с такой заботой для нее окружение,  -
но с приближением этой даты  она  становилась  все  сильнее.  Она  могла
убивать. И пользовалась этой возможностью с того дня, когда я появился в
долине.
   Я сидел в холодной комнате, оцепенев до самого мозга костей.  Алисон.
Двадцать первое начинается ночью двадцатого. Через день после того  дня,
что уже встает пурпурной полоской над черной полосой леса.
   Пока я перебирался на крыльцо, пурпурная полоска стала шире,  освещая
внизу желтые и зеленые квадраты полей, на которых открывались все  новые
детали. На полях белыми клоками ваты лежал туман.
   Меня разбудили шаги. Небо сделалось  бледно-голубым,  и  туман  исчез
отовсюду, кроме самой кромки лесов. Это был один из тех дней, когда луна
висит в небе все утро, как белый мертвый камень. Тута  Сандерсон  прошла
по дороге, топоча так, будто туфли у нее были залить! бетоном. На  плече
у нее, как всегда, болталась сумка.
   Увидев меня, она насупилась и поджала  губы.  Я  подождал,  пока  она
откроет дверь.
   - Можете больше сюда не ходить, - сказал я. - Ваша работа закончена.
   - Что это значит? - в ее выпученных глазах мелькнуло подозрение.
   - Я больше не нуждаюсь в ваших услугах. Все. Конец. Капут. Финиш.
   - Вы что, сидели тут всю ночь? - она скрестила  руки  на  груди,  что
потребовало от нее значительного напряжения. - Пили джин?
   - Прошу вас, идите домой, миссис Сандерсон.
   - Боитесь, что я что-нибудь увижу? Что ж, я уже видела.
   - Вы ничего не видели.
   - У вас больной вид. Вы что, проглотили  целую  бутыль  аспирина  или
что?
   - Без вас я самоубийств не совершаю.
   - Я имею право получить деньги за всю неделю.
   - Имеете. Даже за  две  недели.  Пожалуйста,  возьмите.  Четырнадцать
долларов, - я достал из кармана деньги, отсчитал две бумажки по  пять  и
четыре по одному и протянул ей.
   - За неделю, я сказала. Пять долларов. Я проработала три дня,  и  еще
сегодня, пятница  и  суббота,  -  она  взяла  пятидолларовую  купюру,  а
остальные выложила на подоконник.
   - Чудно. Пожалуйста, уходите  и  оставьте  меня.  Я  понял,  что  был
несправедлив к вам. Простите.
   - Я знаю, что вы сделали, - сказала она. - Вы хуже зверя в лесу.
   - Как красноречиво, - я закрыл глаза. После этого  дыхание  ее  стало
более ровным, и она повернулась к выходу. Теперь  я  чуял  запах  злобы.
Спасибо Алисон. Хлопнула дверь. Я не открывал глаз, пока не стих звук ее
шагов.

   Кто хуже зверя в лесу?
   Тот, кто залез в муравейник.
   Тот, кто сломал стул.
   Тот, кто боялся.
   Тот, у кого руки в крови.

   Когда я открыл глаза, ее уже не было.  Запыленный  коричневый  "форд"
почтальона проехал по дороге мимо  моего  дома.  Писем  от  моей  кузины
больше не будет. В этом есть смысл. Ее тело  -  вернее,  скелет,  спустя
двадцать лет,  -  покоилось  на  Лос-анжелесском  кладбище.  Поэтому  ей
приходилось воссоздавать себя из подручных материалов. Или  быть  просто
ветром, холодным ветром из леса. Листья, кора, иглы.  Иглы,  раздирающие
плоть.
   Я встал и вышел на улицу. Мне казалось, что я  хожу  во  сне.  Дверца
"нэша" вышла из пазов и, когда я ее открывал, испустила резкий визг.
   Какое-то время я не  знал,  куда  еду,  а  просто  катил  по  дороге,
медленно, как Дуэйн на  своем  тракторе.  Потом  я  вспомнил.  Последняя
надежда. Проезжая мимо дома Сандерсонов,  я  увеличил  скорость.  Миссис
Сандерсон смотрела в окно, как я проезжаю. Школа, церковь, красный  язык
песчаника. Энди с лицом цвета снятого молока качал бензин из колонки. За
ним чернел квадрат обугленной земли.
   Достигнув узкой тропинки, петляющей среди деревьев, я резко  вывернул
руль и поехал навстречу солнцу. Ряды  пшеницы  у  дороги  были  смяты  и
вдавлены в землю. Скоро  поля  скрылись  и  начался  лес.  Проехав  мимо
громадных дубов, закрывающих ветвями солнце,  я  поставил  машину  возле
красного курятника и вышел. Сразу же меня оглушил гомон птиц;  несколько
перепуганных кур удирали в лес, петляя из стороны в сторону.
   Сперва я заглянул в курятник. Запах чуть  не  сшиб  меня  с  ног.  Он
казал