т бред про евреев и про расу господ - раса господ конечно  есть,
но это же не народ, верно? Но и Гитлер был одним из  зверей  Откровения.
Он знал, что  послан  приготовить  нас,  как  Иоанн  Креститель,  только
наоборот, и он дал нам ключи к пониманию, как и Кроули. Я думаю, вы  все
это знаете, Майлс. Все, кто это знает, -  они  как  братья.  Гитлер  был
сволочь, но он тоже это знал. Что до настоящей свободы и  счастья  будут
кровь, и убийство, и всеобщий хаос.  Он  знал,  что  кровь  -  настоящая
реальность.  Чтобы  стать  свободными,  мы  должны  выйти   за   пределы
механического порядка, а для этого  нужно  пролить  кровь,  быть  может,
ритуал, миф, да-да, ритуальная жертва природной душе.
   - Природная душа. Седалище страсти и столп крови, -  я  произнес  это
почти безнадежно. Последняя  фраза  Зака  до  отвращения  напомнила  мне
некоторые идеи Лоуренса.
   - Ух ты, - сказала Алисон. Я, похоже, сказал что-то новое для нее.
   - Вот, - Зак опять ухмылялся. - Видите, нам есть о чем поговорить. Мы
могли бы говорить сто лет. Прямо не верится, что вы учитель.
   - Мне тоже.
   Это привело его в такой восторг, что он хлопнул Алисон по коленке.
   - Я так и знал. Люди про вас всякое болтают,  я  не  очень-то  в  это
верю, о том, что вы сделали. У меня еще вопрос. Вам снятся кошмары?
   Я вспомнил про синий кричащий туман:
   - Да.
   - Я так и знал. Вы  знаете,  что  кошмары  -  часть  откровения?  Они
пробиваются сквозь все это дерьмо и показывают, что должно случиться  на
самом деле.
   - Они показывают, что должно случиться в кошмарах, - сказал я.  Я  не
хотел, чтобы он принялся за толкование сновидений. Мы пропустили еще  по
пиву, и я заказал "Джек Дэниелс" для успокоения нервов. Зак  смотрел  на
меня с вожделением,  его  бледное  лицо  резко  выделялось  в  полурамке
вороньих волос. Над ним  плыл  запах  машинного  масла.  Когда  принесли
виски, я выпил его одним глотком.
   Я был в смятении. Знал ли я, что  убийства  могут  быть  ритуальными?
Знал ли я, что на Среднем Западе реальность - лишь тонкий слой, в  любую
минуту готовый прорваться? Разве две смерти не доказали это?
   Внезапно я рассмеялся:
   - Что-то в этом напоминает мне Волшебный Замок отца Алисон.
   - Замок моего отца?
   - Да, тот дом возле Энди.
   - Тот дом? Так это его?
   - Он его выстроил. Я думал, ты знаешь. Она уставилась  на  меня.  Зак
выглядел недовольным тем, что его проповедь прервали.
   - Он ничего об этом не говорил. А зачем он его построил?
   - О, это старая история, - я уже жалел, что завел  этот  разговор.  -
Думаю, его считают домом с привидениями.
   - Да нет, никто так не считает, - сказала она, все еще глядя на  меня
с изумлением. - Все играли там в детстве.
   Я вспомнил большую кучу сгнивших одеял и окурки на полу.
   - Слушайте, - сказал Зак. - У меня есть план...
   - Но зачем? Зачем он его построил?
   - Не знаю.
   - А почему вы назвали это Волшебным Замком?
   - Так. Забудь об этом, - я видел, что она нетерпеливо оглядывает бар,
словно надеясь найти кого-то, кто ей об этом расскажет.
   - Вы должны узнать о моих пла...
   - Ладно, я спрошу кого-нибудь еще.
   - Я хочу...
   - Просто забудь об этом, - сказал я. - Забудь, что я сказал. А сейчас
я иду домой. У меня появилась идея.
   Рядом возник бармен.
   - Это важный тип, - он положил мне руку  на  плечо.  -  Пишет  книгу.
Писатель.
   - Да. Думаю, я скоро напишу кое-что, что многих здесь удивит.

***

   - Я думал, мы сегодня увидимся в церкви, - сказал Дуэйн. На  нем  был
двубортный пиджак, в котором он ходил в церковь как минимум лет  десять.
Но новые веяния коснулись и его - под  пиджаком  была  белая  рубашка  с
открытым воротом; может быть, ее купила  Алисон.  -  Хочешь?  Тута  ведь
сегодня выходная, - он махнул рукой в  сторону  месива,  булькающего  на
плите. Что-то вроде свинины с бобами  и  томатным  соусом.  Это,  как  и
беспорядок на кухне, тоже вызвало  бы  недовольство  его  матери  -  она
всегда  готовила  гигантские  обеды  из  мяса  и  хрустящей  поджаренной
картошки. Я отрицательно покачал головой, тогда он сказал. -  Тебе  надо
сходить в церковь, Майлс. Неважно, во что ты веришь,  но  тут  надо  это
делать.
   - Дуэйн, это было бы лицемерием. Твоя дочь часто туда ходит?
   - Иногда. Боюсь, у нее остается мало  времени  для  себя,  поэтому  я
позволяю ей поспать по воскресеньям. Или провести пару часов с подругой.
   - Как сейчас?
   - Как сейчас. Так, во всяком случае, она говорит. Если  только  можно
верить женщинам. А что?
   - Так просто.
   - Она часто уходит к друзьям, кто бы там они ни были.
   Тут я заметил необычное - что через час после службы Дуэйн все еще не
снял свой костюм. И он не работает, а сидит за столом в кухне.
   - И сегодня тебе особенно нужно был прийти.
   - Почему?
   - Что ты думаешь о пасторе Бертильсоне?
   - Потом расскажу. А что?
   Дуэйн явно чувствовал себя  очень  неуютно.  На  ногах  у  него  были
тяжелые черные туфли, старательно вычищенные.
   - Я знаю, ты всегда его не любил. Он тебя доставал, когда вы с  Джоан
поженились. Не думаю, что нужно было напоминать тебе о прошлом, пусть  и
для твоего же блага. Со мной он ни о чем таком не говорил.
   Я надеялся, что его дочь не станет расспрашивать  его  про  Волшебный
Замок, и думал, как бы потактичнее сообщить ему, что  я  открыл  ей  его
тщательно оберегаемую тайну.
   Но тут он взял быка за рога:
   - Так вот, он сегодня говорил о тебе. В проповеди.
   - Обо мне?
   - Ну, он тебя не называл, но все было понятно. Тебя ведь здесь  давно
знают.
   - Значит, мне здесь уже посвящают проповеди? Какой успех!
   - Лучше было бы, если бы ты пришел.  Видишь  ли,  в  таком  маленьком
городке, когда что-нибудь случится, начинаются толки. То, что сделали  с
этими двумя девочками, это ужасно, Майлс. Этого мерзавца надо убить, как
собаку. И мы ведь знаем, что никто из нас не делал этого, -  он  поерзал
на стуле.  -  Я  не  хочу  сказать  ничего  такого,  но  лучше  тебе  не
встречаться с Полом Кантом. Пойми меня правильно.
   - Ты о чем, Дуэйн?
   - Просто учти, что я сказал. Пол в детстве мог быть  хорошим  парнем,
но ты ведь с тех пор его не знал. И даже тогда - ты ведь  приезжал  сюда
только на каникулы.
   - Черт с ним. Лучше скажи, о чем там говорил Бертильсон.
   - Ну, он говорил о том, что некоторые...
   - То есть я.
   - ...что некоторые выходят за общепринятые рамки.  Говорил,  как  это
опасно в час бедствий, когда все должны собраться вместе.
   - Он  больше  виновен  в  этом,  чем  я.  А  теперь  скажи,  в  каком
преступлении обвиняется Пол Кант.
   К моему удивлению, Дуэйн  покраснел  и  перевел  глаза  на  кастрюлю,
кипящую на плите.
   - Ну это не совсем преступление, не то, что обычно так называют.
   - Он вышел за общепринятые рамки. Понятно.  Тем  более  у  меня  есть
основания повидаться с ним.
   Мы посмотрели друг на друга. Дуэйн явно не был уверен  в  собственной
правоте и хотел быстрее переменить тему. Я вспомнил идею, которая пришла
мне в голову у Фрибо после упоминания о Волшебном Замке.
   - Может, поговорим о чем-нибудь другом?
   - Да-да, - Дуэйн явно испытал облегчение. - Пива хочешь?
   - Пока нет. Скажи, что  стало  с  обстановкой  из  бабушкиного  дома?
Мебель, старые фотографии?
   - Дай подумать. Мебель я снес в подвал.  Выкинуть  или  продать  было
жалко. А фотографии в сундуке в старой спальне, - это  была  комната  на
первом этаже, где спали когда-то дед с бабушкой.
   - Ладно, Дуэйн, - сказал я. - Только не удивляйся.

Показания Дуэйна Апдаля 17 июля

   Так он и сказал перед тем, как начались по-настоящему странные  дела.
"Не удивляйся". Потом он помчался в старый дом, будто у  него  в  штанах
зажгли ракету. К тому же он был пьян в воскресенье утром. После я  узнал
от дочки, что он все утро просидел у Фрибо, на Мейн-стрит. Знаете? Сидел
там и болтал с Заком. Забавно, если учесть, что он хотел сделать с  этим
Заком потом. Может, он хотел его испытать. Может, он  собирался  так  же
поступить и с Полом Кантом. Какая ему разница? Но о том деле с Кантом  я
ничего толком не знаю, как и все.

***

   Сундук я нашел сразу. Вообще-то я знал,  где  он  стоит,  как  только
Дуэйн упомянул о нем. Это был старинный норвежский матросский  сундучок,
окованный медью, который  привез  в  Америку  отец  Эйнара  Апдаля.  Там
умещалось  все  его  имущество  -  в  пространстве,   вмещающем   четыре
электрических пишущих машинки. Сундучок был украшен резьбой  -  ветки  и
листья. Но он был еще и заперт, и я не  хотел  идти  назад  к  Дуэйну  и
искать ключ. Я выскочил во двор в поисках чего-нибудь  тяжелого.  Гараж.
Там пахло как в могиле - сырой землей, ржавчиной, жуками. Я помнил,  что
на стенке висели инструменты. Среди лопат и топоров я отыскал старый лом
и вернулся с ним в спальню.
   Конец лома точно вошел в зазор между замком и сундучком; я надавил  и
услышал треск дерева. На второй раз замок подался, и я упал  на  колени,
чувствуя приступ боли в перевязанной  руке.  Здоровой  рукой  я  вытащил
замок и открыл сундук. Внутри в беспорядке лежали фотографии в рамках  и
без. Запутавшись в  обилии  квадратных  лиц  Дуэйна,  моих  мальчишеских
вихров и зубастых  улыбок  семьи  Апдалей  (выставка  достижений  зубной
техники), я вывалил все содержимое на ковер.
   Она смотрела на меня с расстояния четырех футов. Кто-то вынул  ее  из
рамки, но она была здесь, мы были здесь, увиденные дядей Джилбертом так,
как видели нас все - похожими  больше,  чем  две  капли  крови  в  одной
струйке, смеющимися и державшимися за руки в тот летний день 55-го.
   Если бы я уже не стоял на коленях, я  встал  бы  сейчас,  увидев  это
лицо. Меня как будто двинули в живот тем самым ломом. Ведь если  мы  оба
были тогда молодыми, невинными и любящими, то что  сказать  о  ней?  Она
сияла, затмевая мое смышленое лицо юного воришки, она  присутствовала  в
ином плане бытия, где дух неотделим от плоти. От созерцания ее  лица  я,
казалось, воспарил. Мои колени не касались ковра.
   Еще раз я понял, что каким-то волшебством неразрывно  связан  с  ней.
Что всю жизнь с момента нашей  последней  встречи  пытался  отыскать  ее
вновь. Ее мать в шоке вернулась в Сан-Франциско; когда я украл машину  и
врезался в  дерево  футах  в  сорока  от  вершины  холма  с  итальянским
пейзажем, мои родители  определили  меня  в  закрытую  школу  в  Майами,
похожую на тюрьму. Она была далеко; мы  расстались,  но,  как  я  твердо
верил, не навсегда.

***

   После бесконечных минут созерцания я лег на спину. Пот стекал у  меня
по  вискам.  Затылок  покоился  на  скомканных  фотографиях   и   щепках
норвежского дерева. Я знал, что увижу ее, что она вернется. Поэтому я  и
был здесь, в бабушкином доме - книга всего лишь предлог.  Я  никогда  не
закончу свою диссертацию. Она этого не допустит. Теперь, когда я  здесь,
я должен подготовиться к ее встрече. И странное письмо было частью  этой
подготовки, частью обряда вызывания духа.

***

   Я  подумал,  что  нахожусь  на  конечном  этапе  моего   превращения,
начавшегося, когда я разбил руку о крышу машины и почувствовал,  что  ко
мне  возвращается  ощущение  свободы.  Реальность   не   очевидна,   она
прорывается сквозь реальность мнимую, как удар кулака. Мнимая реальность
- просто случайное сочетание молекул. Она всегда знала это, и я  теперь,
лежа на ковре среди бумаги и дерева, тоже это знал.  Потолок  надо  мной
растворился в белом бездонном небе. Я подумал о Заке и улыбнулся. Бедный
безвредный дурачок! Когда я в следующий раз увижу во сне синий туман,  я
поплыву в нем не один. Алисон будет со мной.
   Этот образ тоже вошел в общее чувство - как моя пораненная рука,  как
неудобное положение головы, как Зак, как кража книжки  "Волшебный  сон".
Развязка наступит двадцать первого. С этой  уверенностью  я  заснул  или
впал в забытье.

***

   Пробудился я, полный энергии. У  меня  был  план,  который  я  считал
необходимым воплотить в жизнь. Нужно готовиться. У меня  еще  почти  три
недели. Времени больше чем достаточно.
   Я вытащил из рамки подходящую по размеру фотографию и вставил  вместо
нее наш с Алисон портрет. Другую фотографию я  разорвал  пополам,  потом
еще пополам. Клочки я бросил на пол.
   После этого я оглядел комнату. Большую часть мебели придется убрать и
заменить тем, что окружало Алисон. Я должен  воссоздать  комнату  такой,
какой она была двадцать лет назад. Офисная мебель  Дуэйна  отправится  в
подвал.  Я  не  был  уверен,  что  смогу  стащить  тяжелые  предметы  по
ступенькам, но у меня не было выбора.
   Как и в доме Дуэйна, двери в подвал открывались наружу, но я едва  не
надорвался, открывая  их  -  время  сцементировало  их  створки  вместе.
Ступеньки выглядели устрашающе. Я поставил ногу на первую, пробуя вес, и
слежавшаяся  земля  выдержала.  Шаг,  второй...  потом  я  пошел   менее
осторожно, и тут  же  очередная  ступенька  подалась,  и  я  проскользил
три-четыре фута вниз. Кое-как утвердившись, я подтянулся вверх и  открыл
вторую створку двери. Теперь свет осветил почти весь подвал, и я  увидел
чудесную старую мебель, сваленную в нем грудами.  В  подвале,  как  и  в
гараже Дуэйна, пахло могилой. Я начал потихоньку подтягивать мебель моей
бабушки к выходу и оттуда наверх.

***

   Я работал, пока не почувствовал, что ноги  у  меня  подкашиваются,  а
одежда покрылась коркой грязи. В подвале оказалось больше мебели, чем  я
думал, и вся она могла пригодиться. Я выполз наверх и сделал сандвич  из
субботних запасов. Потом умылся и протер теплой водой то, что уже стояло
перед домом. Я помнил каждый предмет и помнил, как они  располагались  в
комнате двадцать лет назад. Каждого из них она касалась рукой.
   Когда начало смеркаться, я вытащил из  подвала  все.  Обивка  кое-где
порвалась, но дерево блестело, как новое. Даже на лугу перед  домом  эта
мебель смотрелась магически - старые  вещи,  сработанные  с  душой,  без
казенщины. От одного их вида хотелось плакать. Они несли в себе прошлое,
они хранили историю моей семьи в Америке  и  как  она  были  прочными  и
правильными.
   Не то что мебель Дуэйна - та и в  комнате,  и  на  лужайке  выглядела
глупой, легковесной, ущербной. В ней полностью отсутствовала душа.
   Я зря начал с самых легких  предметов  -  ужасающих  картин,  ламп  и
кресел. Под одной из ламп я нашел две долларовых купюры.
   В других обстоятельствах я бы восхитился, но сейчас мне  было  не  до
того. Тяжелые диваны  и  два  кресла  мне  пришлось  вытаскивать  сильно
уставшим и почти в полной темноте. Земляные ступени, уже  превратившиеся
в обычную насыпь, тонули  во  мраке,  освещаемом  только  зыбким  светом
лампочки с крыльца. Первое кресло я поднял на руках и сбежал с ним вниз,
но со вторым этот номер не прошел.
   Я споткнулся и упал вниз, причем приземлился прямо в  кресло,  но,  к
сожалению,  не  той  стороной.  Левую  ногу  пронзила  резкая  боль.  Но
сломалась не она, а одна из ножек кресла, торчавшая из ткани, как гнилой
зуб. Выругавшись, я оторвал ее и швырнул в угол.
   Диваны я просто столкнул вниз. Первый из них тяжело шмякнулся  о  дно
подвала, и я, удовлетворенно вздохнув, уже взялся за второй, когда мне в
спину уперся луч фонарика.
   - Черт возьми, Майлс, - сказал Дуэйн.  Луч  ощупал  мое  лицо,  потом
переместился на дверь подвала.
   - Ты и без фонарика мог бы узнать, что это я.
   - Нет, я узнал бы тебя даже темной ночью, -  он  выключил  фонарик  и
подошел. Лицо его было разъяренным.
   - Черт тебя побери! Зачем ты только приехал? Чертов ублюдок,  что  ты
наделал?
   - Слушай, я знаю, все это кажется странным... - начал  я,  осознавая,
что мой гнев в любом случае - детские  игры  в  сравнении  с  его.  Лицо
Дуэйна, казалось, раздулось вдвое.
   - Так ты думаешь, что это кажется странным? Теперь ты послушай.  Если
уж тебе приспичило рассказывать всем  про  этот  чертов  дом,  то  зачем
говорить об этом моей дочери?
   Я молчал.
   Он какое-то время смотрел на меня, потом повернулся и  изо  всех  сил
ударил кулаком по перилам крыльца.
   Тут я и начал беспокоиться.
   - Не хочешь отвечать? Ты дерьмо, Майлс. Все уже забыли об этом  доме.
Алисон никогда бы ничего не узнала, эта дрянь рухнула бы прежде чем  она
вырастет. И тут ты приезжаешь и рассказываешь ей про "Волшебный  Замок".
И она идет к какому-то алкашу в  Ардене,  чтобы  узнать  подробности.  Я
уверен - ты сделал это, чтобы посмеяться надо мной, как всегда делали ты
и твоя чертова кузина.
   - Прости, Дуэйн. Я был уверен, что она уже знает.
   - Врешь, Майлс. Ты назвал это моим Волшебным Замком. Ты хотел,  чтобы
она смеялась надо мной. Хотел смешать меня с дерьмом. Черт, надо бы тебя
избить, чтобы мало не показалось.
   - Может, и надо, - сказал я. - Но раз уж ты этого не сделал, выслушай
меня. Я сказал про это не нарочно. Я был уверен, что все об этом знают.
   - Да, мне от этого очень полегчало. Все-таки надо тебя побить.
   - Что ж, если хочешь, валяй. Но я извиняюсь.
   - Нечего извиняться, Майлс. Просто запомни: держись подальше от  моей
дочери. Понятно?
   Только сейчас он заметил нагроможденную вокруг мебель.  Гнев  на  его
лице сменился изумлением:
   - Черт возьми? Что это ты тут делаешь?
   - Я поставил на место старую мебель, - промямлил я,  осознавая  вдруг
весь идиотизм  своих  действий.  Когда  я  буду  уезжать,  поставлю  все
обратно. Обещаю тебе.
   - Поставил на место? Тебе не нравилось? Ты поганишь все,  к  чему  ни
притронешься, Майлс. Знаешь, я думаю, что ты чокнутый. И не я  один  так
думаю. Ты опасен. Пастор Бертильсон был прав насчет  тебя,  -  он  опять
включил фонарик и направил мне прямо в глаза. - Слушай, Майлс. Я тебя не
выгоню, я даже не стану тебя бить, но я не спущу с тебя глаз. Теперь  ты
не сделаешь и шагу, о котором я бы не узнал.
   Луч фонарика оставил мое лицо и  побежал  по  мебели,  наваленной  на
лужайке.
   - Нет, ты действительно чокнутый. Любой другой выставил бы тебя, -  я
подумал, что он, может быть, прав. Не сказав больше ни слова,  он  пошел
прочь, но через пять или шесть шагов  обернулся  и  опять  осветил  меня
фонариком - только на этот раз луч  плясал  и  дергался.  -  И  запомни:
держись подальше от моей дочери. Не суйся к ней.
   Это было похоже на тетю Ринн.
   Я подтащил к краю пропасти второй диван и столкнул его вниз.  Там  он
упал на первый и треснул.
   Я захлопнул двери и еще полчаса втаскивал в дом старую мебель,  потом
открыл бутылку виски и пошел наверх.

Пять

   Всю свою жизнь я, как Сизиф, брался за  непосильные  задачи,  поэтому
неудивительно, что мне в ту ночь приснилось, что я качу свою  бабушку  в
гору в инвалидном  кресле  на  колесиках.  Вокруг  было  темно,  но  нас
окружало серебряное сияние. Бабушка весила, казалось, целую тонну, и  от
нее пахло дымом.  За  мной  кто-то  гнался  -  меня  обвинили  в  чем-то
страшном, в убийстве, быть может, - и преследователи уже догоняли.
   - Поговори с Ринн, - сказала бабушка. И повторила:
   - Поговори с Ринн. И еще раз:
   - Поговори с Ринн.
   Я остановился. Я не мог толкать ее  дальше,  подъем  продолжался  уже
много часов.
   - Бабушка, - сказал я, - я устал. Мне страшно.
   Запах дыма забивался мне в ноздри, заполняя мой череп.
   Она повернула ко мне лицо - черное и сгнившее. Я услышал три циничных
хлопка в ладоши.
   Проснулся я от  собственного  крика.  Тело  мое  казалось  невероятно
тяжелым. Рот горел, в  висках  пульсировала  боль.  Я  сел  на  кровати,
обхватив голову руками; потом нащупал стоящую рядом  бутылку.  Она  была
почти наполовину пустой. Я кое-как встал на негнущихся ногах. Не  считая
туфель, я все еще был  облачен  в  воскресный  костюм,  теперь  покрытый
высохшей грязью из подвала.
   Я спустился вниз. Ступеньки плыли подо  мной,  и  пришлось  держаться
руками за стены. Сперва я удивился - почему тут стоит эта мебель?  Потом
вспомнил события предыдущей ночи - урывками, как с