сил:
     - А что вы знаете о тех, других?
     - Бог мой. Тай, что за ненасытность! Впрочем... вот что...
     Стоило только начать...
     В течение получаса я выслушал подробнейшие истории еще четырех фаворитов, не стартовавших в назначенный день. Каждая с первого взгляда могла показаться просто несчастным случаем. Но я-то точно знал, что всех этих лошадей усердно рекламировал Берт Чехов.
     Наконец он иссяк и замолчал с выражением испуга на лице.
     - Не стоило рассказывать все это.
     - Никто не узнает.
     - Вы и глухонемого способны разговорить.
     Я кивнул:
     - Как правило, они умеют читать и писать.
     - Идите к дьяволу! - сказал он. - Впрочем, нет. Вы отстали на целых четыре рюмки, надо наверстать. - Он протянул бутылку, я подошел и взял ее. Она была пуста.
     - Мне пора домой, - извиняющимся тоном произнес я.
     - К чему такая спешка? - Он уставился на письмо, зажатое в руке. - Что, ваша жена устроит вам взбучку за опоздание? Или, может, сбежит с каким-нибудь американским полковником?
     - Нет, - ответил я спокойно, - она не сбежит.
     Он как-то сразу протрезвел.
     - Боже, Тай... я совсем забыл... Простите меня.
     Он поднялся, но стоял на ногах твердо, как скала. Медленно обвел взглядом уютную гостиную, где теперь не было его жены. Протянул мне руку.
     - Она вернется, - неуверенно пробормотал я.
     Он покачал головой.
     - Не думаю. - Глубоко вздохнул. - И все равно, я рад, что вы пришли. Надо было с кем-то поговорить. Даже если я наболтал лишнего... Все равно лучше, чем напиваться в одиночестве. Вечером я буду сидеть и думать о вас и вашей жене.

***

     У "Свисс-коттедж" я попал в пробку и приехал домой в десять минут восьмого. Миссис Вудворд была на седьмом небе. Полтора часа сверхурочных!
     - Славная она, правда? - сказала Элизабет после ее ухода. - Никогда не сердится на твои опоздания. Остается без разговоров и жалоб. Милая и добрая женщина.
     - Да, очень, - согласился я.
     В четверг большую часть дня я просидел дома - готовил материал для "Блейз". Миссис Вудворд выходила за покупками и в прачечную. Забегала Сью Дэвис поболтать и выпить с Элизабет по чашечке кофе. Позвонила теща и сообщила, что вряд ли сможет прийти в воскресенье - кажется, у нее начинается насморк. Людям с простудой приближаться к Элизабет категорически возбранялось:
     у человека, живущего на аппарате искусственного дыхания, простуда часто переходит в пневмонию, а пневмония означает смерть.
     Если мать Элизабет не придет в воскресенье, я не смогу поехать в Вирджиния-Уотерс. Все утро я бесцельно проболтался по квартире, пытаясь уговорить себя, что будет куда лучше, если она окончательно разболеется, и зная, что, если это произойдет, я буду несчастнейшим человеком на свете.
     Люк-Джон пробежал статью о нестартовавших фаворитах и откинулся на спинку кресла, вперив глаза в потолок. Свидетельство крайнего возбуждения. Дерри выхватил у него листки и начал читать в свойственной близоруким медленной и напряженной манере. Закончив, он глубоко вздохнул:
     - Ого! Кое-кто будет просто в восторге!
     - Кто? - спросил Люк-Джон, опуская глаза.
     - А тот парень, который проворачивает все эти делишки.
     Люк-Джон смотрел на него задумчиво и мрачно.
     - Главное, не дать им возбудить уголовное дело. Отнеси-ка копию вниз, к юристам, и скажи, чтоб глаз с нее не спускали.
     Дерри удалился со свернутой в трубочку статьей, и Люк-Джон позволил себе улыбнуться.
     - Да... вещь, так сказать, на уровне мировых стандартов...
     - Благодарствуйте, - ответил я.
     - Кто все это тебе насвистел?
     - Пара маленьких птичек.
     - Брось, Тай, я серьезно.
     - Я слово дал. Они все замешаны в той или иной степени.
     - Но я-то должен знать. И главный захочет знать...
     Я покачал головой:
     - Дал слово.
     - А я могу здорово почистить эту статью.
     - Ой-ой-ой, никак пошли угрозы!
     Люк-Джон раздраженно потер кадык. Я оглядел большой гудящий зал: в каждом отделе, как и в спортивном, собирали и сортировали материал и готовили окончательные варианты. Чтобы попасть в печать, большая часть работ поступала к наборщикам по пятницам, иногда даже по четвергам. Но сенсационные статьи, которые следовало опубликовать раньше других газет, лежали под замком до окончательной верстки воскресного номера и отправки его в типографию в субботу вечером.
     Наборщики были не прочь заработать лишние десять фунтов, продав какую-нибудь скандальную историйку конкурирующим газетам. Если юридический отдел и главный редактор пропустят мою статью, в типографию она поступит лишь в последний момент, и для махинаций времени не останется. Все скандальные разоблачения в "Блейз" оберегали как зеницу ока.
     От юристов Дерри вернулся без статьи.
     - Сказали, что должны над ней поработать. Попозже позвонят.
     - Отнесу-ка я этот экземпляр главному, - заметил Люк-Джон. - Посмотрим, что он скажет.
     Он удалился, и Дерри невольно проводил его Презрительно-восхищенным взглядом.
     - Как ни крути, а именно ради спортивного раздела эту газетенку раскупают люди, которые иначе и в перчатках бы к ней не притронулись. Наш Люк-Джон, несмотря на все подлые штучки, ест хлеб недаром.
     Люк-Джон вернулся и с ходу включился в бурный спор с футбольным корреспондентом.
     Я спросил его, что было на похоронах в среду.
     - Похороны как похороны. Холодно. Вдова много плакала. Даже нос стал сиреневым: красным от слез и синим от холода.
     - Прелестно.
     Он усмехнулся:
     - Сестра все ее утешала. Говорила, мол, здорово ей повезло, что Берт затеял эту историю с дополнительной страховкой...
     - Что?!
     - Ага. Так и знал, что тебя это заинтересует. Немного поболтал с сестрицей. Две-три недели назад Берт утроил сумму на страхование жизни. Объяснил жене, что при выходе на пенсию они будут лучше обеспечены.
     - Так, так...
     - Поэтому его смерть должна выглядеть как несчастный случай, - кивнул Дерри. - При свидетелях. Страховая компания могла отказаться платить, если бы это случилось без свидетелей.
     - Посмотрим, может, они опротестуют и этот случай.
     - Не думаю. Вряд ли удастся. В следственном заключении значится смерть от несчастного случая.
     Вошла секретарша главного с моей статьей. Лакомый кусочек в дорогостоящей упаковке, завязанный колючей проволокой. Судя по слухам, еще никому не удалось пробиться сквозь ее колючки.
     В верхнем углу над визой юриста редактор начертал "добро". Люк-Джон взял статью, удовлетворенно кивнул и сунул ее в верхний запирающийся ящик стола, продолжая при этом дебаты с футбольным корреспондентом. Дел у меня в редакции больше не было. Я сказал Дерри, что весь день буду дома, и распрощался.
     Я уже почти дошел до двери, когда Люк-Джон окликнул меня:
     - Тай... совсем забыл. Тебе звонила какая-то женщина.
     - Миссис Вудворд?
     - Нет. Постой-ка, я записал... Ах да, вот оно: мисс Гейл Поминга. И просила позвонить. Что-то насчет "Тэлли".
     Он протянул клочок бумаги с телефонным номером. Я подошел к свободному столику и снял трубку. Рука была твердой. Чего нельзя было сказать о сердце.
     - Западная школа изобразительных искусств. Чем могу служить?
     - Мисс Поминга...
     Мисс Поминга позвали.
     Голос в аппарате звучал прохладно и невозмутимо, как тогда, на станции.
     - Вы приедете в воскресенье? - Вот так, прямо по существу.
     - Хотел бы. - Сдержанный ответ. - Не знаю, удастся ли вырваться.
     - Ах вот как. Меня приглашали на ленч...
     - Что ж, идите, - пробормотал я, чувствуя, как разочарование оседает в груди тяжелым комом.
     - Впрочем, если вы приедете, останусь дома.
     Черт бы побрал мамашу Элизабет! Черт бы побрал ее и ее простуду!
     - Я очень хочу приехать. При первой же возможности...
     После небольшой паузы она спросила:
     - Когда вы точно будете знать?
     - Не раньше воскресенья. Пока не поеду на станцию.
     - Так...
     Она помедлила, потом решительным тоном проговорила:
     - В любом случае сообщите, ждать вас или нет. Я постараюсь устроить так, что еще смогу пойти в гости, если узнаю, что вас не будет.
     - Прекрасно. - Голос мой прозвучал с большим энтузиазмом, чем полагалось бы из предосторожности.
     Она рассмеялась:
     - Ладно. Надеюсь, в воскресенье увидимся. После десяти в любое время. Сара и Гарри идут играть в гольф.
     - Тогда позвоню в одиннадцать тридцать. Или около того.
     - Хорошо, - сказала она. - До свидания. - И повесила трубку.
     Я отправился домой писать о Колли Гиббонсе и обедать с Элизабет и миссис Вудворд. Снова рыба! Не слишком вкусно и разнообразно. Я слушал прерывистую речь Элизабет, улыбался в ответ на ее улыбку и отчаянно надеялся, что не придется сидеть с ней в этой комнате через сорок восемь часов. Я жевал автоматически, не глядя на еду. К концу трапезы предательство приобрело привкус соли.

Глава 6

     Время, назначенное "Тэлли", истекало. В субботу, когда до крайнего срока оставалось два дня, я поехал на скачки в Хитбери-парк на встречу с Дермотом Финнеганом, непримечательным наездником еще менее примечательной лошадки - участницы Золотого кубка.
     Его ирландский акцент был столь чудовищен что сперва я не понимал ни единого слова. Однако осушив в буфете чашечку кофе, он несколько расслабился и сознался, что всегда говорит хуже, когда нервничает, после чего мы продолжили нашу беседу, и ему пришлось повторять каждую фразу не четыре-пять раз, как вначале, а только дважды.
     Преодолев языковой барьер, Дермот неожиданно обнаружил недюжинное остроумие и снисходительно-философское отношение к проблемам бытия. Хотя по объективным показателям его спортивные достижения были более чем скромны, он считал их выдающимися. Его доходы, более мизерные, чем у мусорщика, казались ему царской роскошью по сравнению с условиями жизни в детстве. Отец его вырастил четырнадцать детей, торгуя картофелем, который собирал с двух с половиной акров истощенной земли. Дермот, не будучи ни самым сильным старшим сыном, ни самым избалованным младшим, тяжким трудом зарабатывал свою долю, да и то не всегда получал ее. В девятнадцать лет он окончательно изнемог с голодухи и переправился через море в Ньюмаркет, где ирландский акцент, полное незнание жизни и более чем хрупкое телосложение обеспечили ему место в скачечной индустрии, где всегда ощущалась нехватка дешевой рабочей силы.
     Он работал в той же конюшне, в которой начинал свою спортивную биографию, хозяин держал его на вторых ролях. В скольких скачках он принимал участие? Он широко ухмыльнулся, обнажив зияющие дыры вместо зубов. До тридцати в удачный сезон. Правда, два года назад всего в четырех: сломал ногу. А все из-за этого безмозглого дьявола, этой колченогой твари...
     Дермоту Финнегану было двадцать пять, а выглядел он на тридцать. Сломанный нос, обветренное лицо и ярко-синие живые глаза. Его мечта, сказал он, - прорваться к участию в "Эйнтри". А так он всем доволен и вовсе не стремится стать жокеем первого класса - слишком уж большая ответственность!
     - Когда на заштатных соревнованиях ты все время скачешь на какой-нибудь старой, драной щетке, ничего хорошего тебя не ждет. Зато какая радость и удивление, если вдруг вырвешься вперед!
     На его счету было пятнадцать побед, и каждую он помнил до мельчайших подробностей.
     Нет, он не ждал выдающихся результатов от Золотого кубка. Если честно, он и записан-то туда оказался только потому, что от его конюшен выдвинуто три участника.
     - Сегодня я буду на иноходце, сразу увидите. Может, еще и продержимся первые минуты, а потом мой перестарок выдохнется и ускользнет черным ходом, как внезапно застигнутый взломщик. И будет чудо из чудес, если вообще не придется поднимать его с земли!
     Позднее я видел, как он выехал на какой-то десятилетней кляче, перспективной разве что для изготовления собачьих консервов. Лошадь и всадник, мелькая конечностями, рухнули во второй открытый ров, и когда после второго заезда я пошел узнать о состоянии их здоровья, то встретил Дермота, выходящего из дверей медпункта. На руке его была повязка, на лице - обычная ухмылка.
     - Царапина что ни на есть пустяковая, - радостно успокоил он меня. - К Золотому кубку все будет в норме, увидите!
     В ходе дальнейшего расследования всплыла незначительная подробность - ноготь висел буквально на ниточке. Этот "черный дьявол" отдавил ему копытом пальцы.
     Последние полчаса, завершая обход для "Тэлли", я провел в здании конторы, наблюдая за работой администратора. Хитбери-парк, где через две недели должны были состояться скачки на Золотой кубок, считался самым организованным местом для проведения таких соревнований. Это объяснялось тем, что у руля правления ипподрома стоял бывший военный, в данном случае летчик. Явление довольно необычное, так как спортивное руководство традиционно тяготело к приглашению на административные роли пехотинцев и моряков.
     Подполковник авиации Уилли Ондрой, уравновешенный, деятельный, невысокий мужчина лет сорока - сорока двух, заработал инвалидность в результате черепной травмы при аварии бомбардировщика "Вулкан". До сих пор, по его словам, он страдал приступами временной слепоты, причем чаще всего в наиболее неподходящие, неудобные и даже неприличные моменты.
     До конца скачек ему не удалось выкроить ни единой минуты для беседы со мной, и даже потом нас беспрестанно отвлекали люди, звонившие в правление по самым разным вопросам. Именно Уилли Ондрою принадлежала идея проведения скачек на Золотой кубок, и он гордился этим. В них участвовали самые знаменитые скакуны. Это привлекало отборную публику. Цены на входные билеты должны были возрасти. Уилли Ондрой, несомненно, был энтузиастом своего дела, однако вполне умеренным и легко переносимым. Голосу, как и выражению янтарных глаз, была присуща особая мягкость, и лишь несколько ироничная манера улыбаться, сощурившись, выдавала стальной характер. Ему не нужно было самоутверждаться и отстаивать свой авторитет напором и силой - я понял это, вытянув из него кое-какие детали его биографии. Он начал летать на бомбардировщиках, когда ему исполнилось двадцать шесть. Он провел на них восемь лет, из них пятнадцать секунд - думая, что разобьется насмерть, три недели - в клинике, в коматозном состоянии, а потом в течение двадцати месяцев искал другую работу. Сейчас он жил с женой и двенадцатилетними близнецами в собственном доме неподалеку от ипподрома и ни о каких переменах не мечтал.

***

     Последний поезд уже отходил от платформы, но я все-таки успел и по дороге в Лондон начал придумывать статью о Дермоте Финнегане и Уилли Ондрое.
     Совершенно счастливая миссис Вудворд удалилась без пятнадцати семь, и я обнаружил, что раз в кои-то веки она оставила в духовке бифштексы. Элизабет была в хорошем настроении. Я приготовил нам по коктейлю, расслабленно развалился в кресле и, с трудом выждав минут десять, небрежным тоном спросил, не звонила ли ее мать.
     - Нет, не звонила.
     - Так ты не знаешь, приедет она или нет?
     - Думаю, предупредит, если не приедет.
     - Да, конечно, - ответил я. Черт бы ее побрал! Неужели так трудно сообщить хоть что-нибудь определенное?..
     Стараясь не думать об этом, я корпел над статьей для "Тэлли", потом приготовил ужин, снова занялся "Тэлли", прервался, чтобы подготовить все к ночи, и просидел за машинкой, пока не поставил точку. Была половина третьего. "Жаль, - потянувшись, подумал я, - что у меня получалось так медленно и так много пришлось вычеркнуть..." Убрал окончательный вариант в стол, завтра останется только перепечатать его набело. А времени будет предостаточно, даже если часть дня придется провести в пути к райским наслаждениям, в дороге к Гейл. Я презирал себя и заснул в шестом часу утра.
     Мать Элизабет приехала. Ни малейшего признака простуды!
     Все утро я пытался примириться с мыслью, что она не появится у нас в обычное время - десять пятнадцать. Я обращал к Элизабет спокойное, будничное лицо, беспрестанно ловя себя на том, что с трудом подавляю раздражение, оказывая ей различные услуги, которые обычно даже не замечал.
     В десять семнадцать прозвенел входной звонок, и вот она пожаловала, ухоженная, интересная женщина за пятьдесят, с укладкой коротких волос, напоминающей панцирь черепахи, и крепкой деревенской фигурой. Я явно переборщил по части восторженных приветствий, но, заметив ее удивление, умерил пыл, и она сразу же успокоилась.
     Объявив ей и Элизабет, что уезжаю проинтервьюировать еще нескольких человек, я уже в половине одиннадцатого бодро шагал по улице, чувствуя, будто во мне разрядился предохранительный клапан. И солнце сияло на небе! После бессонной ночи совесть моя дремала.
     Гейл встретила меня на станции, стоя у машины.
     - Поезд опоздал, - спокойно произнесла она, когда я уселся рядом. Ни страстных объятий, ни поцелуев. Как и следовало ожидать.
     - По воскресеньям ремонтируют пути. Мы долго простояли у Стейнс.
     Она кивнула, включила зажигание.
     Мы молча проехали три четверти мили, отделявшие нас от дома. Там она прошла в гостиную и, не спрашивая, налила два стакана пива.
     - Ведь вам не писать сегодня, - сказала она, подавая стакан.
     - Нет.
     Улыбка ее говорила, что она прекрасно отдает себе отчет в цели моего визита. Деловой подход к сексу, не в пример другим женщинам. Никаких кривляний. Я легонько прикоснулся губами к ее губам, предвкушая, что до возвращения ее родственников в нашем распоряжении целых три часа. Она кивнула, как бы в ответ на невысказанное.
     - Вы мне нравитесь.
     - Я рад.
     Она улыбнулась и отошла.
     Сегодня на ней было платье бледно-кремового цвета, который так чудесно оттенял золотисто-кофейную кожу. На деле она была не темнее большинства южноевропейцев или какой-нибудь загорелой англичанки, лишь черты лица выдавали смешанное происхождение. Прекрасное, пропорциональное лицо, отмеченное знаком внутреннего достоинства. "Гейл, - подумал я, - обрела уверенность в себе гораздо раньше большинства других девушек ее возраста".
     На журнальном столике лежала "Санди блейз", открытая на спортивной странице. Редакторы или помощники редакторов сами сочинили заголовок, да и Люк-Джон не оплошал. Вверху через всю страницу крупные печатные буквы гласили:
     НЕ СТАВЬТЕ НА ТИДДЛИ ПОМА, ЕЩЕ НЕ ВРЕМЯ!
     Под этим перлом слово в слово располагался мой текст. Это, впрочем, не означало, что моя работа заслужила столь безоговорочное одобрение со стороны Люка-Джона, просто на этой неделе номер не был так забит рекламой. Подобно большинству газет, "Блейз" существовала за счет рекламы, из-за нее беспощадно урезали бессмертные произведения штатных журналистов. Сколько отточенных фраз потерял я сам из-за прибывавших обычно в последний момент аннотаций на какой-нибудь там сироп от кашля "Возита" или тоник для волос "Уаммо"! Приятно видеть свою работу неиспорченной.
     Я посмотрел на Гейл. Она внимательно наблюдала за мной.
     - Вы всегда читаете последнюю страницу? - спросил я.
     Она покачала головой:
     - Простое любопытство. Хотелось посмотреть, что вы там написали. Эта статья... может здорово подорвать душевное равновесие.
     - Этого я и добивался.
     - Я хотела сказать, после ее прочтения создается впечатление, что вы знаете гораздо больше, чем говорите, и что тут пахнет грязным, если не просто преступным делом.
     - Ну что ж, - ответил я, - всегда радостно сознавать, что ты достойно исполнил свою миссию.
     - А что обычно происходит после публикации подобного материала?
     - Вы о реакции? О, она может быть самая разнообразная, начиная с рекомендации властей не совать свой нос в чужие дела и кончая оскорбительными письмами от всяких психов.
     - И правда всегда торжествует?
     - Очень редко.
     - Сэр Галахад!* - пошутила она.
     - Нет. Все гораздо проще. Газета начнет лучше распродаваться. И я потребую прибавки.
     * Один из легендарных рыцарей Круглого стола, воплощение рыцарских добродетелен.
     О