ой?
   - Прошлое удивительно, настоящее замечательно, будущее не поддается
самым смелым прогнозам.
   - Ну, что касается будущего, так в ноябре с тебя, - генерал щелкнул
себя по шее, - послали тебя на полковника, да и о служебном перемещении
есть мыслишка. Меркулова забирают в главк. Рад?
   - А то нет. Конечно, рад.
   - То-то. Так что это твое последнее дело в старой должности.
   Кафтанов подошел к столу. В модном темно-синем костюме он совсем не
походил на генерала милиции, а скорее на журналиста-международника.
   - Ну, а теперь перейдем к нашим баранам.
   Генерал посмотрел на Вадима, помолчал, постукивая пальцами по столу.
   - Ты, конечно, удивился, что я решил поручить тебе это дело.
   - Не то чтобы удивился, просто не ожидал.
   - Я объясню тебе. Мне кажется, что ничего сложного в этой криминальной
истории нет. Нет! Понимаешь?
   Я даже уверен, что в особняке поработали жучки от антиквариата. Но я
знаю тебя. И как сыщика, и как человека. Дело деликатное, крайне, ну и,
конечно, разобраться в нем должен человек тонкий, умный, любящий Москву.
   Вадим с изумлением посмотрел на генерала.
   - Ну, знаешь, так сразу...
   - Да, именно сразу. Я тебя считаю таким. Ты посещаешь вернисажи,
дружишь с актерами и писателями, бываешь в ресторанах творческих домов.
Да, мне нравится это. Я люблю твою комнату, сплошь заставленную книгами, и
мне даже импонирует, что ты так небезразлично относишься к одежде.
Сегодняшний сыщик должен быть элегантным, эрудированным, светским, если
хочешь.
   - Послушала бы тебя моя сестра.
   - У твоей милой Аллочки несколько иное толкование этих понятий, в ее
интерпретации все вышеизложенное лежит рядом с погоней за благами
материальными, притом взять их она желает любой ценой.
   - А ведь она тебе нравилась.
   - Поэтому я так уверенно и говорю. Ей не мужик нужен, а ее Слава,
закопавший на дачном участке свой талант и мужское достоинство ради погони
за копейкой.
   Вспомни, как он начинал. Один прекрасный художественный фильм, а дальше
бесконечные документальные ленты и дикторские тексты ради дачи, машины,
шубы.
   Ради Аллочкиного сытого благополучия.
   - Не суди, да не судим будешь. А все-таки прошло столько времени, а
тебя задевает это.
   - Задевает. В незаконченности - вечность.
   - Батюшки, как напыщенно.
   - Ну тебя к черту. Дело, товарищ подполковник, дело. Я создаю отдельную
оперативную группу. Руководитель - ты. Заместитель - Калугин. Он много лет
занимается антиквариатом. Двух остальных берешь из своего отдела. Кого?
   - Пожалуй, Фомина...
   - Я так и знал.
   - ...И молодого возьму, Алешу Стрельцова.
   - Он же всего год в отделе.
   - Ничего, паренек хваткий, умный и деликатный.
   - Быть посему. Машину вам выделяю круглосуточную и, конечно, дам
команду всем службам об оперативной помощи.
   - Добро.
   Вадим встал.
   - Ты куда?
   - Домой.
   - Домой. Проза.
   Кафтанов полез в карман, достал три десятки.
   - Поехали ужинать. Бутылку шампанского выпьем.
   - Куда?
   - В Дом кино. Ты там вроде свой.
   - Поехали.
   Его разбудила луна. Она повисла над окном, залив комнату нереальным
зыбким светом. Тускло заблестели стекла книжных полок. Картина на стене
ожила, маковки церквей и колокола придвинулись ближе. Вадим сел на
постели, глядя на лунный свет, и ночь закачала, понесла, понесла его по
нему.
   Ах, ночь, ночь! Вместе с бессонницей ты приносишь воспоминания. В
ночных воспоминаниях почему-то нет места радости. Открывается дверь
памяти, и в комнату, залитую светом печали, приходят ушедшие друзья и
навсегда потерянные женщины.
   И тоска приходит о жизни, которую ты бы смог прожить иначе и удачливее.
Ведь сколько на земле прекрасных профессий. А у тебя всю жизнь грабежи да
разбойные нападения.
   А-х, ночь, ночь! Плохое это время для одинокого человека. В темноте
комнаты еше сильнее ощущаешь ненужность свою. Прав Кафтанов, семья должна
быть.
   Была бы семья, жена рядом, ребенок в другой комнате.
   Нет этого, есть комната, освещенная луной, огонек сигареты и горечь
воспоминаний.
   Он подошел к раскрытому окну. Пустой Столешников был похож на длинную
щель. Мертвенно блестели витрины магазина "Алмаз". В гастрономе мигала
красным глазом, жужжала лампа охранной сигнализации.
   Дома напротив спали. Только в одном окне горел старомодный зеленый
абажур настольной лампы.
   Он любил свой город. Бульвары, переулки Замоскворечья и Сретенки,
старый Арбат и пруды. И ночь проносила их мимо его окна, и Вадим улыбался,
глядя в темноту, словно здороваясь с добрыми друзьями.
   Вчера вечером, когда они сидели с Кафтановым в ресторане Дома кино, в
этот редкий вечер теплого, как в далеком прошлом товарищеского общения,
они не говорили о работе. Но дело их, многотрудное, иногда почти
неподъемное, все равно тяжелым камнем давило им на плечи. Их заботы стояли
за спиной, и они, Вадим с Кафтановым, с завистью смотрели на радостных
мужчин и милых женщин, веселящихся за соседними столами.
   Кафтанов не говорил о деле, но Вадим уже чувствовал начало новой
работы. Он ощущал себя гонщиком, поздно начавшим старт, но непременно
обязанным выиграть соревнование.
   Видимо, и разбудило его это ожидание.
   Но думать о работе не хотелось. Она проецировала в памяти лица, лица,
лица, разгромленные квартиры и, что самое страшное, трупы людей. И этой
ночью он вспоминал молодость. Дачу в поселке Раздоры, нагретый металл
велосипедного руля, солнце, пробившееся сквозь ели. И Нину он вспоминал,
тоненькую, с золотыми волосами, с милой родинкой на верхней губе. Они
порознь шли к лесу у Москвы-реки, а там уже, обнявшись, гуляли вдоль
берега, не страшась встретить знакомых. Жизнь развела их. И уже в армии он
с горечью и тоской вспоминал о ней, читал редкие письма, которые потом
кончились вообще.
   Потом у него были еще утраты, потери. И случалось это по-разному, в
основном по его вине. Когда от невнимания, а когда просто он был не один
из многих, а из многих один. Но все же ближе к старости почему-то
обостренно воспринималась именно та, первая утрата. И все воспоминания из
этого далека были нежны и прекрасны.
   Вадим задремал, сидя на широком подоконнике. День обещал быть нежарким,
тучи плотно закупорили небо, грозясь утренним дождем. Он не видел этого.
Утро принесло свежесть и прохладу. Ветер залетал в комнату, гладя его по
лицу. Вадим спал, улыбаясь, словно вернувшись в свою молодость.
   Из открытого окна веселые ребята голосами, усиленными стереофонией,
дружно грянули:

   Ну, что мне делать,
   Я жених иль не жених,
   Ведь мне жениться на тебе,
   А не на них...

   Молодой инспектор розыска из 60-го отделения Саша Крылов подхватил
мелодию, замурлыкал слова и пошел в такт песне. Тоненький, широкоплечий, в
затейливой рубашке с погончиками, плотно обтянутый вельветом джинсов.
   Вадим усмехнулся, глядя, как он пританцовывает на ходу, весело улыбаясь
утру, машинам, домам, деревьям.
   - Разве это опер, - мрачно за его спиной пробурчал Фомин.
   Старший инспектор по особо важным делам управления, он в любую погоду
носил темный костюм фабрики "Большевичка", тугую крахмальную рубашку и
серый форменный галстук-самовяз.
   - Ну какой он опер, - продолжал Фомин, - ни виду, ни солидности, дурь
одна.
   - Хороший он опер, сиречь инспектор, - заступился за Крылова
замотделения по розыску капитан Симаков, - очень хороший, между прочим,
это он "Буню" - Сальникова заловил, а вы его всем управлением год искали.
   Фомин вытер платком лысую, похожую на бильярдный шар голову,
неодобрительно покосился на летний клетчатый пиджак капитана и угрюмо
засопел. Его душа требовала порядка во всем. Иногда Вадиму казалось, что
по утрам Павел Степанович вывешивает в квартире приказ, кому в чем идти на
работу.
   - Ну вот, пришли, - сказал Симаков.
   Двухэтажный особняк стоял в глубине двора. На фасаде сиротливо висела
пустая люлька реставраторов.
   - Я работы временно прекратил, - сказал Симаков.
   - Разумно... - заметил майор Калугин, специалист по антиквариату.
Невысокий, плотный, в очках с тонкой золотой оправой, он на секунду
приостановился, оглядывая разрушенную лепнину на фасаде здания.
   Вадим остановился, привычно фиксируя глазами двор, заваленный
строительным мусором, ржавые лебедки, какое-то хитроумное устройство,
похожее на больщой краскопульт, стены дома, покрытые лишаями шпаклевки.
   На крыльце сидели трое в спецовках, заляпанных краской, один из них
молодой, бородатый, с синими веселыми глазами встал, бросил сигарету,
подошел к Симакову.
   - Ну что, товарищ капитан, когда начнем работу?
   Мы же подряд взяли, у нас сроки.
   - Ах, Славский, Славский, тут человек умер, а вы сроки, - Симаков
посмотрел на него, - нехорошо.
   - Возможно, но смерть этого алкаша не должна отражаться на нашем
заработке.
   - Вот, Вадим Николаевич, рекомендую, - Симаков повернулся к Орлову, -
Славский Сергей Викторович.
   Художник-реставратор, он же бригадир. Вроде как шабашник.
   Славский улыбнулся.
   - Ах, капитан, капитан. Вы же милиция, правоведы. Вам должно быть
известно, что мы, реставраторы, имеем право заключать договора с
подрядными организациями.
   - Известно, мне все известно.
   - Простите, Сергей Викторович, - вмешался в разговор Вадим, - вы,
кажется, первый обнаружили кражу:
   - Да.
   - Расскажите.
   - Все зафиксировано в протоколе.


                        Протокол допроса свидетеля

   Я, инспектор уголовного розыска 60-го отделения милиции г. Москвы
лейтенант Крылов, допросил в качестве свидетеля гражданина Славского
Сергея Викторовича, 1941 года рождения, беспартийного, ранее не судимого,
уроженца г. Москвы, холостого, члена группового Комитета
художников-графиков, проживающего по адресу: Москва, Красноармейская, 5,
кв. 144. Об ответственности по статье 181 У К РСФСР предупрежден.
   По существу заданных мне вопросов могу показать следующее:
   Предупреждаю вас, гражданин Славский, что допрос будет производиться
при магнитофонной записи.

   Крылов: Гражданин Славский, в какое время вы пришли на работу?

   Славский:Я прихожу раньше всех, за полчаса до восьми, чтобы подготовить
рабочее место.

   Крылов: Милицию вызывали вы?

   Славский: Да.

   Крылов: Почему?

   Славский: Я увидел сломанный замок.

   Крылов: Расскажите подробнее.

   Славский: Ключи были только у меня. Я же и опечатывал дверь. Утром 14
августа я увидел, что замок взломан, а дверь открыта.

   Крылов: Вы входили в помещение?

   Славский: Нет. Я побежал во флигель к сторожу, но разбудить его не
смог, он был абсолютно пьян.
   Я из автомата вызвал милицию.

   Крылов: Когда вы вошли к сторожу Кирееву, что вы увидели?

   Славский: Сначала запах отвратительный почувствовал, перегара, пота,
прокисшей еды. В комнате, на топчане, спал Киреев, окно было закрыто, на
столе стояла бутылка водки "лимонной", ноль семьдесят пять. Я еще
удивился. Сторож был ханыга, обыкновенный алкаш и вдруг "Лимонная". Я
начал будить, а он только мычал.
   Крылов: Киреев пил?

   Славский: Да. Целый день шатался по объекту, выпрашивал рубли, бутылки
из-под кефира воровал.
   Ханыга.

   Крылов: Вы не обратили внимания, кто-нибудь из посторонних приходил к
Кирееву?

   Славский: Конечно, приходили. Особенно в конце рабочего дня. Приносили
выпивку. Утром тоже открывался "клуб пытливой мысли".

   Крылов: Как это понимать?

   Славский: Алкаши местные раненько прибегали, находились в рассуждении,
где достать опохмелиться.

   Крылов: Кто конкретно?

   Славский: Я их знаю визуально. Помню, что одного называли Хоттабыч.

   Крылов: Как он выглядит?
   Славский: Выше среднего роста, лысый, лицо опухшее, все приговаривает:
"Трахти-бидахти-бидухтибидах".


   Так в повести Лагина говорит старик Хоттабыч.

   Крылов: Сторожа разбудить вам не удалось.
   Что вы делали потом?

   Славский: Пошел встречать вас.

   - Я читал ваши показания, - Вадим присел на штабель досок, - знакомился
с протоколом осмотра места происшествия. Но мне бы хотелось поговорить с
вами без протокола.
   Славский достал сигарету, размял ее, посмотрел на Вадима.
   - По-моему, я сказал все.
   - Конечно. Но меня интересуют детали. Мелочи.
   Вот вы подошли к взломанной двери. Что вы увидели?
   - Я уже говорил.
   - А если бы вы захотели нарисовать это, как бы вы поступили?
   Славский закурил. Посмотрел на опечатанную дверь, потом на Вадима.
   - Видимо, вы хотите, чтобы я реставрировал место происшествия.
   - Нет, это уже поздно. Просто подумайте, за что бы вы зацепились в
первую очередь.
   - Сначала давайте оговорим, как бы я назвал эту картину. "Кража",
"Взлом", "Преступление"?
   - Вы творец, вам и карты в руки.
   - Знаете, чепуха, конечно, но я люблю хорошие часы и хороший табак. И
почему-то всегда на это обращаю внимание.
   - Поэтому вы так и смотрели на мои часы.
   - У вас хорошая "Сейко-5 Актус".
   - Правильно.
   - Курите вы американсий "Кэмел", без фильтра, он продается в ЦДЛ,
ресторане аэровокзала и в "Узбекистане". Правильно?
   - Да. А вы курите "Житан". Сигареты французские, в продаже их нет.
   - Тоже правильно. Мне их присылает сестра. Она замужем за работником
торгпредства, живет в Париже.
   - Так что же все-таки поразило вас?
   - Понимаете, - Славский вытащил из пачки новую сигарету. - Я, пожалуй,
бы нарисовал ночь, силуэт женщины у машины и огонек сигареты.
   - Но почему женщины?
   - Не знаю, но что-то заставляет меня это сделать.
   К ним подошел Калугин.
   - Вадим Николаевич, будете осматривать особняк?
   - А смысл есть?
   - Ассоциативный ряд.
   - Пожалуй. Вы, Сергей Викторович, проводите нас?
   - Конечно. Я сам еще там не был.
   - Почему?
   - Ваших коллег водил мой реставратор, Коля Ларионов. Я расстроился
очень.
   Калугин внимательно и быстро посмотрел на Славского.
   Не простой был это взгляд. Ох, не простой!
   И Вадим заметил его. Заметил и учел.
   Симаков стоял в вестибюле особняка и о чем-то спорил с Фоминым. Он
тыкал ему пальцем в грудь, возмущенно всплескивал руками.
   Фомин, расставив ноги, облитый темным жарким костюмом, словно врос в
пол, и сдвинуть его никакой возможности не было.
   - О чем спор? - Орлов бегло осмотрелся.
   - Товарищ подполковник, Вадим Николаевич, - Симаков даже запнулся от
возмущения, - вы послушайте, что Павел Степанович говорит, послушайте.
   Орлов внимательно посмотрел на Фомина.
   - Здесь артельно работали, Вадим Николаевич, - бесстрастно сказал Фомин.
   - Как это?
   - А очень просто. Давайте наверх поднимемся, я вам покажу.
   - Вы, Павел Степанович, - Симаков зло смял сигарету, - конечно, человек
опытный, и мы вас уважаем, вроде бы как реликвию.
   Фомин повернулся к Симакову сразу, всем корпусом.
   Посмотрел на него, прищурившись. Глаза его были холодны и бесстрастны,
усмехнулся.
   - Реликвия, говоришь, капитан. Вроде бы как экспонат музея
криминалистики. Нет у меня на тебя обиды, Симаков. Нету. Потому что с
обидой наше дело не делается. Ты вот в академии учишься. Это хорошо.
   Только сыскная наша академия - это опыт, Симаков.
   Д обиды у меня на тебя нету. Мы здесь не в городки играем, а кражонку
раскрыть должны. Так что ум - хорошо, а два - лучше. Ты это уясни,
Симаков, тебе до пенсии еще как медному котелку... А наше дело ума да
совета требует.
   - Брэк, - сказал Вадим, - давайте временно закончим спор теории и
практики. Мы не на дискуссии в журнале "Советская милиция", а на месте
происшествия. Ваши соображения, Симаков.
   Они поднялись на второй этаж особняка. Что здесь было в те далекие
годы, когда домом владел генерал Сухотин, можно бьшо представить, только
запасшись могучей фантазией, свойственной, пожалуй, одному лишь Жюль Верну.
   Зал. который раньше именовался каминной гостиной, напоминал декорацию к
фильму об обороне Сталинграда. Окна с выбитыми стеклами, на стенах шесть
дыр от медальонов, остатки камина напоминали снарядную воронку.
   - Да. - Вадим взял Славского под руку, - пока это лишь напоминает музей.
   - Вы должны были сюда прийти зимой. Первого декабря мы собирались
открыть экспозицию. Собирались.
   Славский подошел к размонтированному камину, хлопнул ладонью по стене.
   - Здесь был фарфоровый камин, подражание Ватто.
   Работы французского мастера Жюля Пино. Мы разобрали его и должны были
отвезти на реставрацию. Шесть медальонов работы Лимарева. Их должен был
реставрировать а. Первичную обработку начал прямо в этой комнате.
   - Теперь слушайте, что я скажу, - Фомин достал таток, вытер голову, -
кто-то усыпил сторожа и забрал картинки эти настенные. Причем ни одного
отпечатка не оставил. В протоколе осмотра места происшествия указаны
следы. Точно такие же, как при ограблении квартиры и дачи академика
Муравьева. Преступники надевали на ноги полиэтиленовые пакеты. Так?
   - Так, - нехотя ответил Симаков.
   - Значит, приехали на машине, сторожа опоили
   -лапинкой", взяли картинки и ушли. А потом смотри. В соседней комнате
лежала керамическая плитка. Где она лежала, гражданин Славский?
   Художник прошел в соседнюю комнату, хлопнул ладонью по печке-голландке.
   - Здесь. Прямо здесь.
   - Так, Симаков, - Фомин подошел к Славскому. - Вот здесь эксперт
согласно протоколу осмотра места происшествия, зафиксировал следы ботинок
с характерной деформацией каблука на правой ноге. Так?
   - Так, - мрачно ответил Симаков.
   - Те же следы обнаружены на лестнице и потом на влажной земле. Так?
   - Ну и что?
   - А вот что: следы, обмотанные полиэтиленом, практически смыты дождем.
Так?
   - Да что вы заладили, так да так.
   - А то, Симаков, что керамическую плитку выносили позже. Кто-то другой.
Этот другой увидел взломанную дверь, поднялся, сложил плитку в мешок и
уволок, потом сделал несколько ходок, вывозил на тележке решетки и ковку.
Вот отсюда и следы велосипедных колес в протоколе осмотра. Тележка была на
этих колесах.
   Такие мои соображения. Тут уж не сердись, Симаков.
   Симаков отошел к окну, достал сигарету, закурил.
   Все молчали.
   Вадим посмотрел на Фомина. Старший инспектор по особо важным делам
смотрел в спину Симакова сочувственно, без тени превосходства. Он сделал
свое дело. Выдвинул версию. Фомин был опытный сыщик. Точно гак же лет
десять назад он напрочь перечеркнул стройную и весьма убедительную версию
самого Вадима, когда раскрывали ограбление склада ювелирной фабрики.
   - Товарищ Славский, вы, пожалуйста, оставьте нас, - сказал Орлов.
   Художник понимающе кивнул и пошел к лестнице.
   - Ну что же, Симаков, пока у нас есть две версии - ваша и Фомина.
Откровенно, я больше склонен доверять второй. Теперь так. Кто такой
Хоттабыч?
   - Силин Петр Семенович, проживает: 3-й Зачатьевский переулок, дом 3,
квартира 26. Ранее судим дважды. Первый раз по 122-й и по 206-й, части
первой. Три дня не был дома. На квартире засада, - повернулся к Вадиму
Симаков.
   - Так, любопытно. Отпечатки пальцев, размер обуви.
   - Соответствуют обнаруженным на месте преступления.
   - Да, конечно, Симаков, у вас все прекрасно складывается. Версия
отличная, взял Хоттабыч, то бишь Силин. Кстати, где он может быть?
   - Жена говорит, что два дня не ночует дома, товарищ подполковник, -
сказал Саша Крылов.
   - Раньше с ним такое бывало?
   - Да. Он запойный, даже на принудлечении был.
   - Так что же, Крылов, важнейший фигурант по делу где-то пьет, а мы ждем.
   Инспектор покраснел.
   - Он делает все, что может, товарищ подполковник, - вмешался Симаков, -
активный розыск начат вчера.
   - Так, - Вадим усмехнулся, - приступим к нашим играм. Тем более что в
отделении нас ждет следователь горпрокуратуры товарищ Малюков. Ты,
Симаков, отправь к нему на допрос реставраторов, а мы пока сыск учиним.
Потому как техника техникой, а нашего брата ноги кормят. Симаков, в
протоколе осмотра места происшествия сказано о какой-то рубашке?
   - Рваная рубашка с номером прачечной.
   - Что сказали эксперты?
   Симаков достал блокно