начал он без тени гнева в голосе, но со  скорбной
безнадежностью. - Я буду краток. Не препираться я пришел и не мириться.  Я
только хочу знать, намерена ли ты  после  всего,  что  сегодня  случилось,
продолжать свою дружбу...
   - О, ради бога! - перебила госпожа и притопнула ногой, - ради бога,  на
сегодня довольно! Твою холодную кровь не разжечь  до  лихорадки:  в  твоих
жилах течет студеная вода; а в моих все  кипит,  и,  когда  я  вижу  такое
хладнокровие, меня трясет!
   - Если хочешь от меня отделаться, ответь на мой вопрос,  -  упорствовал
мистер Линтон. - Ты _должна_ ответить, а горячность твоя меня не тревожит.
Я убедился, что ты, когда захочешь, умеешь быть такой же  сдержанной,  как
всякий другой. Намерена  ли  ты  отныне  порвать  с  Хитклифом  -  или  ты
порываешь со мной? Ты не можешь быть другом одновременно и мне, и ему; и я
желаю знать, кого ты выбираешь.
   - А я желаю, чтоб меня оставили в покое! - прокричала Кэтрин с яростью.
- Я этого требую! Или ты не видишь, что я еле  держусь  на  ногах?  Эдгар,
ты... ты отступаешься от меня?
   Она дернула звонок так, что шнур  с  дребезжанием  оборвался;  я  вошла
неторопливо. Это и святого вывело бы из себя - такое  бессмысленное,  злое
беснование! Раскинувшись, она билась головой о валик дивана и так скрипела
зубами, что казалось, вот-вот раскрошит их! Мистер Линтон стоял над ней  и
глядел в раскаянии и страхе. Он велел мне принести воды. Она задыхалась  и
не могла говорить. Я принесла полный стакан и, так как она не стала  пить,
побрызгала ей в лицо. Через несколько секунд она вытянулась в  оцепенении;
глаза  у  нее  закатились,  а  щеки,  сразу  побелев  и  посинев,  приняли
мертвенный вид. Линтон был в ужасе.
   - Ничего тут страшного нет, - прошептала я. Мне не  хотелось,  чтоб  он
уступил, хотя в глубине души я и сама ощущала невольный страх.
   - У нее кровь на губах! - сказал он, содрогнувшись.
   - Не обращайте внимания! - ответила я жестко. И я ему  рассказала,  как
перед его приходом она решила  разыграть  припадок.  По  неосторожности  я
сообщила  это  слишком  громко,  и  она  услышала;  она  вскочила,  волосы
рассыпались у нее  по  плечам,  глаза  горели,  мускулы  на  шее  и  руках
неестественно напряглись. Я ждала, что  мне  по  меньшей  мере  переломают
кости. Но она только повела вокруг глазами  и  кинулась  вон  из  комнаты.
Господин приказал мне последовать за ней; я дошла до дверей ее спальни; не
дав мне войти, она заперла дверь на ключ.
   Так как наутро  она  не  соизволила  спуститься  к  завтраку,  я  пошла
спросить, не пожелает ли она, чтобы ей  принесли  чего-нибудь  в  комнату.
"Нет!" - отвечала она повелительно. Тот же вопрос  был  задан  в  обед,  и
когда мы пили чай, и на следующее утро опять, - но ответ был все  тот  же.
Мистер Линтон со своей стороны  проводил  все  время  в  библиотеке  и  не
справлялся, чем занята жена. Он целый час беседовал с Изабеллой,  надеясь,
что сестра, как приличествует девице, выразит свое  возмущение  по  поводу
заигрываний Хитклифа; но он ничего не мог понять из ее уклончивых  ответов
и был принужден прекратить допрос, так и не  добившись  толку;  все  же  в
заключение он ее торжественно предупредил, что если она  по  сумасбродству
своему станет  поощрять  недостойного  искателя,  то  сама  разорвет  этим
родственные узы между собою и братом.



        "12"

   Пока мисс Линтон бродила по парку и саду,  всегда  молчаливая  и  почти
всегда в слезах; пока Эдгар запирался среди книг, которых не  раскрывал  -
томясь, как мне  думалось,  неотступным  смутным  ожиданием,  что  Кэтрин,
раскаявшись в своем поведении, сама придет просить прощения и мириться;  и
пока та упрямо постилась, воображая, верно, что Эдгару  за  столом  каждый
раз кусок становится поперек горла, оттого что ее нет, и  только  гордость
мешает ему прибежать  и  броситься  ей  в  ноги,  -  я  занималась  своими
хозяйственными делами в уверенности,  что  на  Мызе  остался  только  один
разумный человек, и человек этот  -  Эллен  Дин.  Я  не  пыталась  утешать
барышню или уговаривать госпожу и не обращала большого внимания на  вздохи
господина, который жаждал услышать хотя бы имя своей  леди,  если  ему  не
позволяют слышать ее голос. Я рассудила так: по мне,  пусть  их  обходятся
как знают; и хотя  все  шло  с  томительной  медлительностью,  я  начинала
радоваться забрезжившей, как мне уже думалось, заре успеха.
   Миссис Линтон на третий день отперла  свою  дверь  и,  так  как  у  нее
кончилась вода в графине и  в  кувшине,  потребовала,  чтоб  ей  их  опять
наполнили и подали миску каши - потому что она,  кажется,  умирает...  Эти
слова, решила я, предназначались для ушей Эдгара; сама я этому  ничуть  не
поверила и, никому ничего не сказав, принесла ей чаю с гренками. Она стала
жадно пить и есть; потом снова откинулась  на  подушку,  со  стоном  ломая
руки. "Ох, я хочу умереть, - прокричала она, - потому что  никому  нет  до
меня дела. Лучше бы мне было не есть". Затем, много позже, я  услышала  ее
шепот: "Нет, я не умру...  он  будет  только  рад...  он  меня  совсем  не
любит... он не пожалеет обо мне!".
   - Вам что-нибудь  надо,  сударыня?  -  спросила  я,  все  еще  сохраняя
наружное спокойствие, несмотря на призрачную бледность ее лица и  странную
порывистость движений.
   - Что он делает, этот бесстрастный человек? - спросила она,  откинув  с
изнуренного лица густые, спутанные кудри. - Впал в летаргию или умер?
   - Не то и не другое, - ответила я, -  если  вы  спрашиваете  о  мистере
Линтоне. Он, по-моему, в добром здоровье, хотя и предается своим  занятиям
больше чем следует: он все время сидит над своими книгами - раз что некому
с ним посидеть.
   Я не должна была бы так с ней говорить, но ведь я не понимала, в  каком
она состоянии: я никак не могла отбросить мысль, что нездоровье ее отчасти
наигранное.
   - Сидит над книгами! - вскричала она в замешательстве. - А я умираю!  Я
на краю могилы! Боже! Да знает ли он, как я изменилась? - продолжала  она,
глядя на себя в зеркало, висевшее против нее  на  стене.  -  Разве  это  -
Кэтрин Линтон? Он думает, я капризничаю или, может быть, играю. Объясни ты
ему, что это страшно серьезно! Если  еще  не  поздно,  Нелли,  помоги  мне
проверить его истинные чувства, и я сделаю свой выбор;  и  тогда  я  сразу
умру от голода... - хоть это вовсе не наказание, раз у него нет  сердца  -
или выздоровею и навсегда покину эти места. Ты сказала правду?  Остерегись
солгать! Ему в самом деле так безразлична моя судьба?
   - Оставьте, сударыня, - ответила я, - мистер Линтон понятия  не  имеет,
что вы нездоровы. И, конечно, он ничуть не опасается, что вы уморите  себя
голодом.
   - Ты так думаешь? А ты не можешь ли сказать ему, что я  это  сделаю?  -
заявила она. - Убеди его! Скажи ему это будто от себя:  скажи,  что  ты-де
уверена, что я себя уморю!
   - Что вы, миссис Линтон, вы забываете,  что  сегодня  за  ужином  вы  с
аппетитом поели, - напомнила я. -  Завтра  вы  сами  увидите  благотворный
результат.
   - Будь я уверена, что это убьет Эдгара, - перебила она, - я  немедленно
убила бы себя! Эти три страшные ночи я ни на миг не сомкнула глаз - и  как
же я мучилась! Меня донимали видения, Нелли! Но я начинаю думать,  что  ты
меня не любишь. Как нелепо! Я воображала, что, хотя  люди  ненавидят  друг
друга и презирают, меня они не могут не любить. И вот за  несколько  часов
все они превратились в моих врагов: да, все, я знаю это  наверное.  Все  в
этом доме. Как страшно  встречать  смерть,  когда  вокруг  холодные  лица!
Изабелла - в ужасе и в отвращении, даже в комнату войти  побоится,  -  так
страшно ей видеть, как умирает Кэтрин. А Эдгар будет  стоять  торжественно
рядом и ждать конца; а потом возблагодарит в молитве господа  за  то,  что
водворился мир в его доме, и вернется к своим  книгам!  В  ком  есть  хоть
капля чувства, пусть ответит: что Эдгару в книгах, когда я умираю?
   Она не могла мириться с мыслью, которую я ей  внушила,  -  с  мыслью  о
философской  отрешенности  мистера  Линтона.  Она  металась,  лихорадочное
недоумение росло, переходило в  безумие;  она  разорвала  зубами  подушку;
потом поднялась, вся горя, и потребовала,  чтоб  я  открыла  окно.  Стояла
зима, дул сильный северо-восточный ветер, и я отказалась. Ее  лицо,  вдруг
дичавшее, и быстрые перемены в ее настроении начинали тревожить меня не на
шутку; мне вспомнилась ее прежняя болезнь и как  врач  нас  предостерегал,
чтобы ей не перечили. Минуту назад она была в ярости, а сейчас, подпершись
одной рукой и не замечая моего неповиновения, она,  казалось,  нашла  себе
детскую забаву в том, что выдергивала перья из только что продранных дыр и
раскладывала их на простыне по  сортам;  мысль  ее  отвлеклась  на  другие
предметы.
   - Это индюшечье, - бормотала она про себя, - а это от дикой  утки,  это
голубиное. Кладут голубиные перья в подушку - неудивительно, что я не могу
умереть! Надо будет разбросать их по полу, когда я лягу. Вот перо глухаря;
а это - я б его узнала из тысячи - это перышко чибиса. Милый чибис! Он все
кружил над нашими головами  средь  верескового  поля.  Он  хотел  поскорее
добраться до гнезда, потому  что  облака  легли  на  вершину  холма  и  он
чувствовал, что надвигается дождь. Перо мы нашли в вереске, птица не  была
подстрелена. Мы увидели зимой ее гнездо,  а  в  нем  маленькие  скелетики:
Хитклиф поставил над гнездом силок, и  старшие  не  посмели  подлететь.  Я
после этого взяла с него слово, что он никогда не будет стрелять в чибиса,
и он не стрелял. Ага, еще  одно!  Он  все-таки  подстрелил  моих  чибисов,
Нелли? Перья красные - хоть одно из них? Дай посмотрю.
   - Бросьте! Точно малое дитя! - перебила я и, вытянув подушку из-под  ее
головы, перевернула ее дырками  к  матрацу,  потому  что  Кэтрин  горстями
выбирала из нее перо. -  Ложитесь  и  закройте  глаза,  у  вас  бред.  Вот
напасть! Точно снег идет, столько напустили пуху.
   Я ходила вокруг, подбирая его.
   - Нелли, - продолжала она, как сквозь дрему, - я вижу тебя старухой:  у
тебя седые волосы и  сгорбленные  плечи.  Эта  кровать  -  пещера  фей  на
Пенистон-Крэге, и ты собираешь "громовые стрелы", чтобы навести  порчу  на
наших телок; а когда я подхожу к тебе, ты делаешь вид,  будто  это  только
клочья шерсти. Вот какою ты станешь через пятьдесят лет. Я знаю, сейчас ты
не такая. Нет, я не брежу, ты ошибаешься: тогда я  верила  бы,  что  ты  в
самом деле седая ведьма и что  я  действительно  на  Пенистон-Крэге,  а  я
сознаю, что сейчас ночь, и две свечи горят на столе, и от них черный  шкаф
сверкает, как агат.
   - Черный шкаф? Где он? - спросила я. - Вам приснилось!
   - У стены, как всегда... - ответила она. - У него очень странный вид  -
в нем отражается чье-то лицо!
   - В комнате нет никакого шкафа и не было никогда, - сказала я  и  снова
подсела к ней, приподняв полог, чтобы лучше за ней наблюдать.
   - Разве ты не видишь лица? - спросила она, уставив  в  зеркало  строгий
взгляд.
   И сколько я ни убеждала, я никак не могла ее уверить, что это она сама;
тогда я встала и завесила зеркало полушалком.
   - Оно все-таки там,  позади!  -  настаивала  она  в  страхе.  -  И  оно
движется. Кто это? Надеюсь, они не вылезут, когда ты уйдешь? Ох, Нелли,  в
комнате привидения! Я боюсь оставаться одна.
   Я взяла ее за руку и просила успокоиться,  потому  что  снова  и  снова
трепет пробегал по ее телу, и она не могла отвести от зеркала  напряженный
взгляд.
   - Никого там нет, - настаивала я. - Это были вы сами, миссис Линтон,  и
вы это знаете.
   - Я сама! - вскричала она. -  Часы  бьют  двенадцать!  Значит,  правда!
Ужас!
   Ее пальцы судорожно вцепились в простыни и  натянули  их  на  глаза.  Я
попробовала пробраться к двери, чтобы позвать  ее  мужа;  но  меня  вернул
пронзительный крик - полушалок соскользнул с рамы.
   - Ну, что тут еще стряслось? - прокричала я.  -  Можно  ли  быть  такой
трусихой! Опомнитесь! Это же стекло - зеркало, миссис Линтон, и вы  видите
в нем себя, и я тоже там, рядом с вами.
   В дрожи и смятении она крепко держала меня, но ужас сходил постепенно с
ее лица; бледность уступила место краске стыда.
   - О боже! Мне казалось, что я дома, - вздохнула она.  -  Мне  казалось,
что я лежу в своей комнате на Грозовом Перевале. Я ослабела, и от слабости
у меня туман  в  голове,  я  застонала,  сама  того  не  сознавая.  Ты  не
разговаривай - просто посиди со мной. Я боюсь заснуть: мне снятся страшные
сны.
   - Вам полезно будет, сударыня, хорошенько выспаться, - ответила я. -  И
я надеюсь, эти мучения удержат вас от новой попытки уморить себя голодом.
   - О, если бы мне лежать в моей кровати, в старом доме! - продолжала она
с горечью, ломая руки. - И как шумит этот ветер в елях и  царапает  веткой
по стеклам. Дай мне его почувствовать -  он  прямо  оттуда,  с  вересковых
полей, - дай вдохнуть хоть раз!
   Чтоб успокоить ее, я на несколько секунд открыла створку окна;  пахнУло
холодом; я затворила окно и вернулась на место. Она лежала тихо,  и  слезы
катились по ее лицу. Физическое истощение  совсем  смирило  ее  дух:  наша
огненная Кэтрин была теперь точно плаксивый ребенок.
   - Давно я здесь заперлась? - спросила она, вдруг оживившись.
   - В понедельник вечером, - ответила я, - а сейчас у нас ночь с четверга
на пятницу, - вернее сказать, утро пятницы.
   - Как? Той же недели? - воскликнула она. - Такой короткий срок?
   - Достаточно долгий, если жить  одной  холодной  водой  да  собственной
злостью, - заметила я.
   - Право, это как будто совсем  немного  часов,  -  пробормотала  она  с
недоверием. - Верно, дольше! Я помню, я сидела в гостиной после того,  как
они поссорились, и Эдгар с такой жестокостью вздумал меня раздражать, и  я
с отчаяния убежала в эту комнату. Как только  я  заперла  дверь,  на  меня
навалился мрак, и я упала  на  пол.  Я  не  могла  объяснить  Эдгару,  как
безошибочно я чувствовала, что у меня начинается припадок; что я  сойду  с
ума, если он не перестанет меня дразнить! Язык уже  не  слушался  меня,  и
мысли шли вразброд, а он, быть может, и не догадывался, как я  страдаю:  у
меня едва достало сознания, чтоб убежать от него и от его голоса. Когда  я
пришла в себя настолько, чтоб видеть и слышать, уже рассветало. Я расскажу
тебе, Нелли, все, что я передумала, что  приходило  мне  на  ум,  снова  и
снова, пока я не начала опасаться за  свой  рассудок.  Когда  я  лежала  и
голова моя упиралась в эту ножку стола, а  глаза  смутно  различали  серый
квадрат окна, я думала, что я дома в своей кровати с дубовой панелью; и  у
меня болит сердце от большой  обиды,  -  а  какой,  я  спросонок  не  могу
вспомнить. Я гадала и мучилась, соображая, что бы это могло быть, - и  вот
что удивительно: все последние семь лет моей жизни точно стерло! Я  их  не
вспоминала, их словно и не было вовсе. Я снова девочка;  отца  только  что
похоронили, и все  мое  горе  из-за  того,  что  по  приказу  Хиндли  меня
разлучают с Хитклифом. Меня уложили спать одну - в первый  раз.  Проплакав
всю ночь, я проснулась от тяжелой дремоты, подняла руку, чтобы  раздвинуть
загородки кровати, и рука ударилась о доску стола! Я  провела  ладонью  по
ковру, и тогда в памяти вспыхнуло все.  Былое  горе  захлебнулось  в  моем
отчаянии. Не знаю, почему я чувствовала себя такой бесконечно  несчастной:
у меня, вероятно, сделалось временное помешательство, потому  что  никакой
причины не было. Но  представь  себе,  что  я,  двенадцатилетняя  девочка,
оторвана от Грозового Перевала, от привычной обстановки и от того, кто был
для меня в то время всем на свете, - от Хитклифа, и вдруг  превратилась  в
миссис Линтон,  владелицу  Мызы  Скворцов  и  жену  чужого  человека  -  в
изгнанницу, отторгнутую от всего родного, - представь это  себе,  и  перед
твоими глазами откроется та пропасть, из которой я силилась выкарабкаться!
Сколько хочешь, качай головой, Нелли, все-таки это ты помогла им столкнуть
меня в пропасть! Ты должна была поговорить с Эдгаром - должна  была!  -  и
убедить его, чтобы он от меня отступился! Ах, я вся горю! Я хочу  в  поле!
Хочу снова стать девчонкой, полудикой, смелой и свободной;  и  смеяться  в
ответ на обиды, а не сходить из-за них с ума!  Почему  я  так  изменилась?
Почему, едва мне скажут слово, кровь закипает  во  мне  адским  ключом?  Я
уверена, что стала бы вновь самой собою, - только бы мне  очутиться  среди
вереска на тех холмах. Распахни опять окно  -  настежь!  И  закрепи  рамы!
Скорей! Что ты стоишь?
   - Я не хочу простудить вас насмерть, - ответила я.
   - Скажи лучше, не хочешь вернуть мне жизнь! - крикнула она  сердито.  -
Но я не так беспомощна - я открою сама.
   И, прежде чем я успела ей помешать, она соскочила с  кровати,  неверным
шагом прошла через всю комнату, распахнула окно и  свесилась  в  него,  не
обращая внимания на морозный  воздух,  который  свистел  над  ее  плечами,
острый, как нож. Я уговаривала ее и наконец попробовала насильно оттащить.
Но тут же убедилась, что в бреду она  куда  сильней  меня  (она,  конечно,
бредила, это я поняла по всему, что она делала и говорила после). Луны  не
было, и все внизу лежало в туманной тьме:  ни  в  одном  окошке  не  горел
огонь, ни вдалеке, ни  поблизости  -  везде  давно  погасили,  -  а  огней
Грозового Перевала отсюда и вообще-то не видно, - и все  же  она  уверяла,
что различает их свет.
   - Смотри! - вскричала она с жаром, - вот моя комната, и в ней свеча,  и
деревья качаются под окном; и еще одна свеча горит на чердаке  у  Джозефа.
Джозеф допоздна засиживается, правда? Он ждет, когда я приду домой и можно
будет запереть ворота. Только  ему  придется  порядком  подождать.  Дорога
трудна, - как ее одолеть с такою тяжестью на сердце! Да еще, чтоб выйти на
дорогу, надо пройти мимо гиммертонской церкви! Когда мы  были  вместе,  мы
никогда не боялись мертвецов; и,  бывало,  мы,  подзадоривая  друг  друга,
станем среди могил и кличем покойников встать из гроба. А теперь, Хитклиф,
когда я тебя на это вызову, достанет у тебя отваги? Если да, ты -  мой!  Я
тогда не буду лежать там одна: пусть меня на  двенадцать  футов  зароют  в
землю и обрушат церковь на мою могилу, я не успокоюсь, пока ты  не  будешь
со мной. Я не успокоюсь никогда!
   Она смолкла и со странной улыбкой заговорила опять:
   - Он раздумывает, хочет, чтобы я сама  пришла  к  нему!  Так  найди  же
дорогу! Другую, не через кладбище. Что же ты медлишь? Будь доволен и  тем,
что ты всегда следовал за мною!
   Видя, что бесполезно спорить с ее безумием, я соображала, как  бы  мне,
не отходя, во что-нибудь ее укутать (я не  решалась  оставить  ее  одну  у
раскрытого окна), когда, к моему  удивлению,  кто-то  нажал  ручку  двери,
лязгнул  замок,  и  в  комнату  вошел  мистер  Линтон.  Он  только  теперь
возвращался из библиотеки и, проходя по коридору, услышал наши  голоса;  и
то  ли  любопытство,  то  ли  страх  толкнул  его  посмотреть,  почему  мы
разговариваем в этот поздний час.
   - Ах, сэр! - закричала я, предупреждая возглас, готовый сорваться с его
губ перед нежданным зрелищем и мрачной обстановкой. - Моя  бедная  госпожа
больна, и никак  мне  с  ней  не  управиться,  она  меня  совсем  одолела.
Подойдите, пожалуйста, и уговорите ее лечь в постель.  Бросьте  гневаться,
ее поведешь только той дорожкой, какую она выберет сама.
   - Кэтрин больна? - переспросил он и кинулся к  нам.  -  Закройте  окно,
Эллен! Почему же Кэтрин...
   Он не договорил: изнуренный вид миссис Линтон так поразил его,  что  он
онемел и только переводил глаза с нее на меня в удивлении и ужасе.
   - Она тут капризничала, - продолжала я, - и почти ничего не ела,  а  ни
разу не  пожаловалась.  До  сегодняшнего  вечера  она  никого  из  нас  не
впускала, так что мы не могли доложить вам, в каком она состоянии, мы ведь
и сами ничего не знали. Но это пустяк!
   Я  смутилась,  путаясь  в  неловких  своих  объяснениях;  господин