.  Будь
он проклят, чертов негодяй! Колотит в дверь, точно он  здесь  уже  хозяин!
Обещайте держать язык за зубами, и, прежде чем пробьют эти часы -  на  них
без трех минут час, - вы станете свободной женщиной.
   Он вынул из-за пазухи оружие, которое я вам описала в письме,  и  хотел
потушить свечу. Но я отодвинула ее и схватила его за руку.
   - Я не буду молчать! - сказала я.  -  Вы  не  должны  его  трогать.  Не
отворяйте ему дверь - и все!
   - Нет! Я принял решение и, видит  бог,  исполню  его!  -  объявил  этот
отчаянный. - Я наперекор вашей воле сделаю вам добро и восстановлю Гэртона
в его правах! Вам даже не придется ломать голову над  тем,  как  вам  меня
укрыть; Кэтрин умерла, никто на свете не  пожалеет  обо  мне  и  не  будет
мучиться стыдом за меня, даже если я сейчас перережу  себе  горло...  Пора
положить конец!
   Я могла бы с тем же успехом пойти на медведя или убеждать сумасшедшего.
Мне оставалось только одно: подбежать к  окну  и  предостеречь  намеченную
жертву об уготованной ей судьбе.
   -  Вы  бы  лучше  поискали  себе  другого  ночлега!  -  прокричала   я,
торжествуя.  -  Мистер  Эрншо  собирается  вас  застрелить,  если  вы   не
перестанете ломиться в дом.
   - Ты бы лучше открыла мне дверь, ты... - ответил он, обратившись ко мне
с неким изящным выражением, которое я не хочу повторять.
   - Не стану я мешаться в это дело, - возразила я  снова.  -  Войдите,  и
пусть вас убьют, если вам угодно. Я исполнила свой долг.
   С этим словом я захлопнула окно и вернулась на свое место у  очага,  не
располагая столь большим запасом лицемерия, чтобы изображать  беспокойство
из-за грозившей ему опасности. Эрншо стал отчаянно меня ругать, утверждая,
что я все еще люблю мерзавца, и обзывал меня  всеми  бранными  словами  за
такое малодушие. А я думала в глубине души (и совесть меня не  упрекнула),
каким это будет благодеянием для него, если Хитклиф его  избавит  от  всех
горестей; и какое благодеяние окажет мне Хиндли, если отправит Хитклифа  в
его законную обитель! Я сидела, предаваясь этим мыслям, когда задребезжали
за моей спиной и посыпались на пол выбитые Хитклифом стекла и  его  черное
лицо, щурясь от света, заглянуло в оконницу. Слишком частый переплет  окна
не  пропускал  его  плечи,  и  я  улыбалась,  радуясь  своей  воображаемой
безопасности. Волосы Хитклифа и одежда были белы от снега,  и  его  острые
зубы людоеда, оскаленные от холода и бешенства, сверкали в темноте.
   - Изабелла, впусти, или ты у  меня  пожалеешь!  -  "возопиял"  он,  как
сказал бы Джозеф.
   - Я не желаю совершать убийства, - возразила я. - Мистер  Хиндли  стоит
на страже с ножом и заряженным пистолетом.
   - Впусти меня через кухонную дверь, - сказал он.
   - Хиндли будет там раньше вас, - ответила я, - и как же  ничтожна  ваша
любовь, если вы испугались, что пошел снег! Пока светила летняя  луна,  вы
не мешали нам спать, но едва подул снова зимний ветер, вы бежите под кров!
На вашем месте, Хитклиф, я легла бы на ее могилу и умерла бы,  как  верный
пес. Ведь земля теперь не стоит того, чтобы жить на ней,  не  так  ли?  Вы
твердо мне внушили, что Кэтрин -  вся  радость  вашей  жизни:  я  не  могу
представить себе, как вы думаете пережить утрату.
   - Он здесь, да? - закричал хозяин дома, бросившись к выбитому  окну.  -
Если я смогу просунуть руку, я его застрелю!
   Боюсь, Эллен, ты сочтешь меня  совсем  испорченной,  но  ты  не  знаешь
всего, так не суди. Ни за что не стала бы я подстрекать  на  убийство  или
помогать в покушении на чью-то жизнь - даже на _его_ жизнь... Но я не могу
не желать его смерти; и потому я  была  страшно  разочарована  и  охвачена
ужасом перед тем, что наделала своими язвительными словами, когда  Хитклиф
ринулся прямо на пистолет и вырвал его из цепкой руки Эрншо.
   Раздался выстрел, и нож,  отскочив  на  пружине,  вонзился  в  запястье
своего владельца. Хитклиф сильным рывком вытянул клинок, разодрав им  кожу
и мясо, и сунул, не отерши, себе в карман. Затем  он  взял  камень,  вышиб
одну планку в переплете окна и прыгнул в комнату. Его противник  упал  без
чувств от боли и потери крови, хлеставшей из артерии или крупной  вены.  А
негодяй пинал его, и топтал, и бил затылком о пол, в то же время удерживая
меня  одной  рукой,  чтобы  я  не  побежала  за   Джозефом.   Он   проявил
сверхчеловеческое  самоотречение,  не  позволив  себе  прикончить  Хиндли.
Наконец он унялся, перевел дух  и  втащил  безжизненное  с  виду  тело  на
скамью. Затем он отодрал рукав от кафтана  мистера  Эрншо  и  со  скотской
грубостью перевязал ему рану; при этом он плевался и ругался так же рьяно,
как перед тем пинал. Я же, как только он меня отпустил, не теряя  времени,
разыскала старика, и тот, когда  до  него  дошел  смысл  моего  сбивчивого
рассказа, бросился вниз  -  задыхаясь,  потому  что  бежал  он  через  две
ступеньки.
   - Что нам теперь делать? Что делать?
   - Что делать?! - прогремел Хитклиф. - Твой хозяин сошел с ума;  и  если
он не помрет через месяц, я его отправлю в сумасшедший дом.  Какого  черта
ты вздумал запирать от меня дверь, беззубая собака? Нечего тут  мямлить  и
чавкать. Поди сюда, я не намерен нянчиться с ним.  Смой  эту  пакость,  да
поосторожней, не оброни искру со свечки  -  тут  больше  водки,  чем  чего
другого.
   - Вы, стало  быть,  покушались  совершить  над  ним  смертоубийство?  -
заголосил Джозеф, в ужасе воздев к потолку глаза и руки. - Виданное ли это
дело? Да рассудит бог...
   Хитклиф пихнул его на колени в лужу крови и швырнул ему  полотенце;  но
тот  и  не  думал  вытирать,  сложил  ладони  и  забубнил  молитву,  такую
нелепо-напыщенную, что я громко рассмеялась. Я была в том состоянии  духа,
когда всякий пустяк поражает: в самом деле, я вела себя  так  безрассудно,
как иной преступник у подножия виселицы.
   - Эге! Я чуть не забыл о вас, -  сказал  мой  тиран.  -  Это  вам  надо
делать. На колени! Вы были в заговоре с  ним  против  меня  -  ведь  были,
ехидна? Вытирайте же, это работа как раз для вас!
   Он тряс меня так, что у меня стучали зубы, и поставил  меня  на  колени
рядом с Джозефом, который продолжал молиться,  потом  встал,  божась,  что
сейчас же отправится в Скворцы: мистер Линтон - судья, и, пусть бы у  него
умерло пятьдесят жен, он должен  провести  следствие.  Старик  так  упрямо
стоял  на  своем,  что  Хитклиф  посчитал  уместным   допросить   меня   о
случившемся; он стоял надо мной, полыхая злобой,  потому  что  я  неохотно
отвечала на его вопросы. Положено было немало труда, пока старик убедился,
что не Хитклиф был зачинщиком, тем более что тот  едва  вытягивал  у  меня
ответы. Между  тем  мистер  Эрншо  вскоре  подал  признаки  жизни;  Джозеф
поспешил влить в него изрядную дозу спирта, и это лекарство сразу  вернуло
несчастному сознание и способность двигаться. Хитклиф, видя, что Эрншо  не
подозревает, какому обращению подвергся, пока лежал  без  чувств,  объявил
ему, что он-де мертвецки пьян; и добавил, что не собирается  взыскивать  с
него за его недопустимое поведение, но советует ему  лечь  спать.  К  моей
радости, дав этот разумный совет, он  оставил  нас,  а  Хиндли  растянулся
перед очагом. Я пошла к себе, сама не веря, что так легко отделалась.
   Сегодня утром, когда я спустилась вниз - около половины двенадцатого, -
мистер Эрншо сидел у огня совсем больной; его злой гений, почти  такой  же
испитой  и  мертвенно-бледный,  стоял,  прислонившись  к  камину.   Никто,
по-видимому, не хотел обедать, я ждала и, когда  все  на  столе  простыло,
принялась за обед одна. Ничто не мешало  мне  есть  с  аппетитом,  и  я  с
чувством  удовлетворения  и  превосходства   поглядывала   на   безмолвных
свидетелей моей трапезы и с приятностью ощущала, что совесть моя спокойна.
Пообедав, я решилась на необычную вольность - пристроилась у огня:  обошла
кругом кресло мистера Эрншо и присела рядом на корточках.
   Хитклиф не глядел в мою сторону, и я снизу смотрела на  него,  наблюдая
за его лицом так безбоязненно, как если б оно обратилось в камень. На  лбу
его,  казавшемся  мне  когда-то  необыкновенно  мужественным,   а   теперь
сатанинским, лежало черное облако; его глаза, глаза василиска, померкли от
бессонницы, а может быть, от слез - ресницы были влажны; губы расстались с
жестокой усмешкой, и на них запечатлелось  выражение  несказанной  печали.
Будь это кто другой, я склонила бы голову перед таким горем.  Но  это  был
он, и я радовалась; и пусть неблагородно оскорблять павшего  врага,  я  не
могла упустить эту возможность и не  ужалить  его:  только  в  минуту  его
слабости я могу отплатить ему злом за зло.
   - Фи, барышня! - перебила я. - Можно подумать, что вы никогда  в  жизни
не раскрывали Евангелия. Если бог поражает ваших врагов, этого должно быть
достаточно для вас. И низко и самонадеянно прибавлять от  себя  мучения  к
тем, которые посылает он.
   - Вообще-то я и сама так думаю, Эллен, - продолжала  она,  -  но  какая
мука, выпавшая Хитклифу,  может  мне  доставить  удовлетворенье,  если  он
терпит ее не от моей руки? По мне, пусть  лучше  он  страдает  меньше,  но
чтобы я была причиной его страдания и чтобы он это знал. О, у меня большой
к нему счет! Только при одном условии этот человек может надеяться на  мое
прощение: если я смогу взыскать око за око и  зуб  за  зуб;  отплатить  за
каждую пытку пыткой - унизить его, как унижена я. Он первый начал наносить
обиды, пусть же первый взмолится о пощаде! А  тогда...  тогда,  Эллен,  я,
возможно, проявлю великодушие. Но и думать нечего, что я когда-нибудь буду
отомщена, - значит, я не могу его простить.  Хиндли  попросил  пить,  и  я
подала ему стакан воды и спросила, как он себя чувствует.
   - Мне не так скверно, как я желал бы, - ответил  он.  -  Но  стоит  мне
протянуть руку, и каждая частица моего тела так болит, точно  я  дрался  с
целым полком чертей!
   - Да, немудрено, - добавила я. - Кэтрин, бывало,  хвасталась,  что  она
вам "оградой от телесного ущерба": этим она хотела сказать, что  некоторые
особы не смеют вас задевать из боязни оскорбить ее. Хорошо,  что  люди  не
встают на самом деле из могилы, а не  то  прошлой  ночью  ей  пришлось  бы
сделаться свидетельницей отвратительной сцены! Нет на вас синяков? Грудь и
плечи у вас не изодраны?
   - Не знаю, - ответил он. - Но почему вы  спрашиваете?  Он  посмел  бить
меня, когда я упал?
   - Он вас пинал, и топтал, и колотил вас головой  о  пол,  -  сказала  я
шепотом. - С пеной у рта - точно хотел рвать вас  зубами;  потому  что  он
только наполовину человек, даже меньше, - остальное в нем от дьявола.
   Мистер Эрншо стал снизу, как и я, следить за лицом нашего общего врага,
который ушел в свое страдание и не сознавал, казалось, ничего вокруг:  чем
дольше стоял он, тем яснее черты его лица выдавали черноту его помыслов.
   - О, если бы небо дало  мне  силу  задушить  его  в  моей  предсмертной
судороге, я пошел бы с радостью  в  ад,  -  простонал  Хиндли  и  рванулся
встать, но в отчаянии снова упал в кресло, убедившись,  что  сейчас  не  в
силах бороться.
   - Нет, довольно, что он убил вашу сестру,  -  сказала  я  громко.  -  В
Скворцах все знают, что она  была  бы  сейчас  жива,  если  бы  не  мистер
Хитклиф. Его ненависть,  пожалуй,  предпочтительней  его  любви.  Когда  я
вспоминаю, как все мы были счастливы - как счастлива была  Кэтрин  до  его
приезда, - я готова проклясть тот день!
   По всей вероятности, Хитклифа больше поразила правда,  заключавшаяся  в
сказанном, чем злоба говорившей.  Его  внимание,  я  видела,  пробудилось,
потому что из глаз  его  закапали  в  пепел  слезы  и  сдавленное  дыхание
вырывалось затрудненно. Я посмотрела ему прямо  в  лицо  и  рассмеялась  с
презрением. Затуманенные окна ада вспыхнули на  мгновение,  обращенные  ко
мне; однако черт, глядевший из них обычно, был, казалось, так далек  -  за
тучами и ливнем, - что я не побоялась еще раз громко рассмеяться.
   - Встань и уйди с моих глаз, - сказал горевавший.
   Я угадала, что он произнес эти слова, хотя голос его был еле различим.
   - Извините, - сказала я, - но я тоже любила Кэтрин; к тому же  ее  брат
нуждается в уходе, в котором я, уже ради нее, не откажу ему. Теперь, когда
она умерла, я вижу ее в Хиндли: у Хиндли в точности те же глаза, хоть вы и
стараетесь их выбить и сделали их из черных красными. И те же...
   - Встань, жалкая идиотка, пока я тебя не затоптал насмерть! -  закричал
он и сделал движение, побудившее и меня подняться.
   - Впрочем, - продолжала я, приготовившись убежать, -  если  бы  Кэтрин,
бедная, доверилась вам и приняла смешное, презренное, унизительное  звание
миссис Хитклиф, она вскоре являла бы собой такую  же  картину!  Она-то  не
стала бы молча терпеть ваши гнусные выходки: высказала бы открыто, как  вы
ей ненавистны и мерзки.
   Спинка скамьи и тело мистера Эрншо составляли  преграду  между  мной  и
Хитклифом, так что, не пытаясь добраться до  меня,  он  схватил  со  стола
серебряный нож и запустил мне в  голову.  Острие  вонзилось  около  уха  и
пресекло начатую фразу; но я вытащила нож и,  отскочив  к  дверям,  кинула
другую, которая, надеюсь, ранила его поглубже, чем меня его нож. Я  успела
увидеть, как он рванулся  в  ярости,  но  Эрншо  перехватил  его;  и  они,
сцепившись, повалились оба на пол перед очагом. Пробегая  через  кухню,  я
крикнула Джозефу, чтоб он поспешил  к  своему  хозяину;  я  сшибла  с  ног
Гэртона, который, стоя в дверях, вешал на спинку стула венок из маков;  и,
ликуя, как душа, вырвавшаяся из чистилища, я прыгала и скакала  и  неслась
под гору по крутому спуску дороги; но дорога все извивалась, и я бросилась
напрямик полями - скатывалась с косогоров, шлепала по  болоту  -  мчалась,
как на маяк, на огни Скворцов. И я скорее пошла бы на вечные муки  в  аду,
чем согласилась бы еще  хоть  одну  ночь  провести  под  крышей  Грозового
Перевала...
   Изабелла замолчала и выпила чашку  чая;  затем  поднялась,  велела  мне
надеть на нее шляпу и большой платок, принесенный мной; и, не слушая  моих
уговоров посидеть у нас еще часок, она встала на стул, поцеловала портреты
Эдгара и Кэтрин, потом и меня на прощание и сошла к карете в сопровождении
Фанни, неистово визжавшей от радости, что опять нашла  свою  хозяйку.  Так
она уехала и больше никогда не появлялась в  этих  местах.  Но  когда  все
понемногу улеглось, между ею и  моим  господином  установилась  регулярная
переписка.  Поселилась  миссис  Хитклиф,  кажется,  где-то  на  юге,   под
Лондоном; там у нее через несколько месяцев после побега родился сын.  Его
окрестили Линтоном, и она с  первых  же  дней  отзывалась  о  нем,  как  о
болезненном и капризном создании.
   Мистер Хитклиф, повстречав меня как-то в Гиммертоне, спросил,  где  она
живет. Я не сказала. Тогда он обронил фразу, что это и  не  важно,  только
пусть не приезжает к брату: не жить ей у Эдгара Линтона, если ее законному
мужу понадобится взять ее к себе. Хоть я ничего ему не сказала,  он  узнал
через других слуг, и где она проживает  и  о  том,  что  родился  ребенок.
Однако не стал ее  преследовать:  благо,  которым  она  была  обязана  его
отвращению к ней. Он часто спрашивал о  мальчике,  когда  видел  меня;  и,
услышав его имя, мрачно усмехнулся и спросил:
   - Они хотят, чтобы я и его возненавидел, да?
   - Думаю, они не хотят, чтобы вы хоть что-нибудь знали о нем, - ответила
я.
   - Но  он  будет  моим,  -  сказал  он,  -  когда  я  захочу.  Пусть  не
сомневаются.
   К счастью, мать ребенка умерла раньше, чем пришел тому срок: лет  через
тринадцать после смерти Кэтрин, когда Линтону было двенадцать с небольшим.
   На другой день после неожиданного появления Изабеллы  мне  не  довелось
побеседовать с моим господином: он избегал  разговоров,  и  с  ним  ничего
нельзя было обсуждать. Когда он смог наконец меня  выслушать,  я  увидела,
что  он  доволен  уходом  сестры  от  мужа,  которого   ненавидел   жгучей
ненавистью,  казалось  бы,  никак  не  свойственной  его  мягкой   натуре.
Отвращение его к Хитклифу было так сильно и глубоко, что  он  старался  не
бывать в таких местах, где мог увидеть зятя или услышать о нем. Горе и эта
забота превратили мистера Линтона в истинного отшельника: он сложил с себя
звание судьи и даже в церковь перестал ходить, избегая по мере возможности
посещать деревню, - словом, вел замкнутую жизнь в пределах своего парка  и
земель, разве что выберется  иногда  побродить  по  вересковым  полям  или
навестить могилу жены - все больше вечерами или рано поутру, пока не вышли
на прогулку другие. Но он был слишком добрым человеком и не мог долго жить
только своим горем. Он  не  молил  душу  Кэтрин  преследовать  его.  Время
принесло смирение и тихую скорбь, более сладостную, чем  обычная  радость.
Он берег память о жене с пламенной, нежной любовью  и  живой  надеждой  на
встречу в лучшем мире, ибо он не сомневался, что она ушла туда.
   Было у  него  и  земное  утешение,  земная  привязанность.  Как  я  вам
говорила, первые дни он как будто не  замечал  маленькую  заместительницу,
которую оставила после себя покойница; но  эта  холодность  растаяла,  как
апрельский снег, и малютка, еще не научившись произносить раздельные слова
или стоять на  ножках,  утвердила  над  сердцем  отца  свою  деспотическую
власть. Ей дали имя Кэтрин; но он никогда не звал ее  полным  именем,  как
никогда не звал уменьшительным первую Кэтрин: может быть, потому, что  так
обычно звал ее Хитклиф. Маленькая всегда была у нас Кэти: это имя отличало
девочку от матери и в то же время устанавливало между ними  связь;  и  мне
кажется, отец больше любил в ней дочь покойной жены, чем собственную плоть
и кровь.
   Я, бывало, сравниваю его с Хиндли Эрншо и все  пытаюсь  объяснить  себе
самой, почему в сходных обстоятельствах их поведение было столь  различно.
Оба они были любящими мужьями и были привязаны каждый к своему ребенку,  и
я не понимала, почему в самом деле не пошли они оба одной дорогой.  И  вот
мне приходило на ум, что Хиндли, хоть и  был,  очевидно,  упрямей  Эдгара,
оказался на свое несчастье слабее его и  ниже  душой.  Когда  его  корабль
наскочил на риф, капитан покинул пост;  и  команда,  охваченная  бунтом  и
смятением, даже и не пыталась спасти злополучное судно, и оно безвозвратно
погибло. Линтон, напротив, проявил  истинное  мужество  верной  и  стойкой
души: он положился на бога, и бог  послал  ему  утешение.  Один  надеялся,
другой предался отчаянию: каждый из них сам избрал свою долю и должен  был
по справедливости нести ее. Но вам ни  к  чему  слушать  мои  рассуждения,
мистер Локвуд, вы можете сами судить о всех этих вещах не хуже моего:  или
вам кажется, что можете, а это все равно. Конец Хиндли  Эрншо  был  такой,
какого следовало ожидать: он  умер  вскоре  после  сестры,  месяцев  через
шесть, не больше. На Мызе не слыхать было о  какой-либо  болезни,  которая
могла свести его в могилу. Все, что мне известно, я  узнала  потом,  когда
пришла помочь по устройству  похорон.  Мистер  Кеннет  явился  сообщить  о
случившемся моему господину.
   - Ну, Нелли, - сказал он, въезжая как-то утром к нам во  двор  в  такой
ранний час, что я не могла не встревожиться предчувствием недоброй  вести.
- Теперь наш с вами черед оплакивать покойника. Как вы думаете,  кто  ушел
от нас нынче?
   - Кто? - спросила я в испуге.
   - Угадайте! - ответил он, спешившись и закинув поводья  на  крюк  возле
двери. - И схватитесь за кончик своего передника: я уверен, без  этого  не
обойдется.
   - Не мистер Хитклиф, конечно? - испугалась я.
   - Как? Вы стали бы лить о нем слезы? - сказал доктор.  -  Нет,  Хитклиф
крепкий молодой человек цветущего здоровья. Я его  только  что  видел.  Он
быстро набирает  жирок  после  того,  как  расстался  со  своей  дражайшей
половиной.
   - Кто же тогда, мистер Кеннет? - повторила я в нетерпении.
   - Хиндли Эрншо!  Ваш  старый  друг  Хиндли,  -  ответил  он,  -  и  мой
злоязычный прияте