цу  Линтона,  поглядел,  потрогал,  потом
повернулся к ней.
   - Ну, Кэтрин, - сказал он, - как вы себя чувствуете?
   Она ни звука.
   - Как вы себя чувствуете, Кэтрин? - повторил он.
   - Ему уже ничего не страшно, а я свободна, - ответила она. -  Мне  было
бы совсем хорошо, - продолжала она, не сумев даже скрыть свою злобу, -  но
вы так долго оставляли меня одну бороться со смертью,  что  я  чувствую  и
вижу только смерть! Я чувствую себя, как сама смерть.
   Да и смотрела она прямо покойницей. Я дала ей вина.  Гэртон  и  Джозеф,
проснувшиеся от звонка и топота и слышавшие  через  стенку  наш  разговор,
теперь тоже вошли. Джозеф, мне  думается,  был  рад,  что  молодой  хозяин
скончался; Гэртон казался чуточку смущенным; впрочем, он не столько  думал
о Линтоне, сколько глазел на Кэтрин. Но хозяин приказал ему  выйти  вон  и
лечь спать: его помощь, сказал  он,  не  нужна.  Потом  он  велел  Джозефу
отнести тело в его комнату, а  мне  вернуться  в  мою,  и  миссис  Хитклиф
осталась одна.
   Утром он послал меня сказать ей, что она должна сойти вниз к  завтраку.
Она была раздета - видно, собиралась лечь - и сказалась больной, чему я не
очень удивилась. Я так и передала мистеру Хитклифу, и он ответил:
   - Хорошо, пусть сидит у себя, покуда здесь не управятся  с  похоронами.
Вы заходите к ней время от времени и приносите что нужно, а когда увидите,
что ей лучше, скажете мне.
   Кэти, по словам Зиллы, оставалась наверху две  недели;  и  ключница  ее
навещала два раза  в  день  и  готова  была  стать  любезней,  но  все  ее
дружественные авансы были гордо и наотрез отклонены.
   Хитклиф зашел только раз показать невестке завещание Линтона. Все  свое
имущество и то, что было раньше движимым имуществом его жены,  он  отказал
своему отцу. Несчастного угрозами и уговорами принудили к этому за  неделю
ее отсутствия, когда умирал его дядя. Землями, как несовершеннолетний,  он
распорядиться  не  мог.  Однако  мистер  Хитклиф  присвоил  их  по   праву
наследования после жены и сына - как  мне  думается,  законно.  Во  всяком
случае, Кэтрин, не имея ни друзей, ни денег, не может завести с ним тяжбу.
   - Никто, кроме меня, - рассказывала Зилла, - близко не  подходил  к  ее
двери, если не считать того единственного случая, и никто ничего о ней  не
спрашивал. В первый раз она сошла вниз в воскресенье. Когда я принесла  ей
обед, она закричала, что ей больше невмоготу  сидеть  в  холоде;  и  я  ей
сказала, что хозяин собирается на Мызу,  а  мы  с  Эрншо  не  помешаем  ей
спуститься к очагу  -  нам-то  что?  Так  что,  как  только  она  услышала
удаляющийся стук копыт, она явилась одетая в черное, с зачесанными за  уши
желтыми своими волосами - совсем просто, по-квакерски: и причесаться-то не
сумела!
   Мы  с  Джозефом  по  воскресеньям  ходим  обыкновенно  в   часовню   (в
гиммертонской церкви, вы знаете, нет теперь священника, - пояснила  миссис
Дин, - а часовней они  называют  какую-то  молельню  в  деревне  -  не  то
методистскую,  не  то  баптистскую,  точно  не  скажу).  Джозеф  пошел,  -
продолжала Зилла, - а я сочла нужным посидеть  дома  приличия  ради:  люди
молодые - тут всегда надо,  чтобы  кто  постарше  присмотрел  за  ними;  а
Гэртона, как он ни застенчив, не назовешь  образцом  деликатности.  Я  ему
объяснила, что его двоюродная сестра, вероятно, придет посидеть с нами,  а
она-де привыкла, чтоб уважали воскресный день, так что ему  лучше  бросить
свои ружья и всякие домашние хлопоты, когда она придет.  Услыхав  это,  он
густо покраснел и поглядел на свои руки и одежду.  Ворвань  и  порох  были
мигом убраны подальше. Вижу, он собирается почтить ее своим обществом; и я
поняла по его поведению, что ему  хочется  показаться  в  приличном  виде.
Засмеявшись, как я никогда бы не посмела при хозяине, я  вызвалась  помочь
ему, если он хочет, и стала подшучивать над его смущением. А он насупился,
да как пойдет ругаться!
   - Эх, миссис Дин, - продолжала Зилла, видя, что я ее не одобряю,  -  вы
считаете, верно, что ваша молодая леди слишком хороша для мистера Гэртона.
Может, вы и правы; но, сознаюсь вам, я не  прочь  немного  посбить  с  нее
спесь. И что ей теперь проку во всей ее образованности и манерах? Она  так
же бедна, как мы с вами, даже, по  правде  сказать,  бедней.  У  вас  есть
сбережения, и я иду той же стежкой, откладываю помаленьку.
   Гэртон позволил Зилле пособить ему;  и  она,  уластив,  привела  его  в
доброе настроение. Так что, когда Кэтрин пришла, он почти забыл свои былые
обиды и старался, по словам ключницы, быть любезным.
   - Миссис вошла, - сказала она, - холодная, как ледышка, и  гордая,  как
принцесса. Я встала и предложила ей свое кресло. Так нет, в ответ  на  мою
учтивость она только задрала нос. Эрншо тоже встал и пригласил ее сесть на
диван, поближе к огню: вы там, сказал он, околеваете, поди, от холода.
   - Я второй месяц _околеваю_, - ответила она, со всем презрением напирая
на это слово.
   И она взяла  себе  стул  и  поставила  его  в  стороне  от  нас  обоих.
Отогревшись, она поглядела вокруг и увидела на полке для посуды кучу книг.
Она тотчас вскочила и потянулась за ними, но они лежали слишком высоко. Ее
двоюродный брат  довольно  долго  наблюдал  за  ее  попытками  и  наконец,
набравшись храбрости, решил помочь ей. Она подставила подол, а он швырял в
него книги - первые, какие попадались под руку.
   Это было для юноши большим успехом. Миссис его не поблагодарила;  но  и
тем он был доволен, что она приняла  его  помощь,  и  он  отважился  стать
позади нее, когда она их просматривала, и даже наклонялся и указывал,  что
поражало его фантазию на иных старинных  картинках  в  книгах.  И  его  не
отпугнула ее кичливая манера выдергивать страницу из-под  его  пальца:  он
только отступал на шаг и принимался глядеть не в книгу, а на  нее.  А  она
все читала или  подыскивала,  чего  бы  еще  почитать.  Но  понемногу  его
вниманием завладели завитки ее густых шелковистых волос: он не мог  видеть
ее лица и разглядывал волосы, а она его и вовсе не видела. И, может  быть,
не совсем сознавая, что делает,  завороженный,  как  ребенок  свечкой,  он
глядел, глядел и, наконец,  потрогал  -  протянул  руку  и  погладил  один
завиток легонько, точно птичку. Как будто он воткнул ей в шею нож,  -  так
она вскинулась.
   - Сию же минуту уходите! Как вы смеете прикасаться ко мне! Что  вы  тут
торчите? - закричала она, и в ее голосе звучало отвращение.  -  Я  вас  не
выношу! Если вы близко ко мне подойдете, я опять уйду наверх.
   Мистер Гэртон отодвинулся с самым глупым видом. Он сидел в углу  дивана
очень тихо, а она еще с полчаса перебирала книги. Наконец Эрншо подошел ко
мне и шепнул:
   - Зилла, не попросите ли вы, чтоб она нам почитала вслух?  Мне  обрыдло
ничего не делать, и я так  люблю...  я  так  охотно  послушал  бы  ее.  Не
говорите, что я прошу, попросите как будто для себя.
   - Мистер Гэртон просит вас почитать нам вслух, мадам, - сказала  я  без
обиняков. - Он это примет как любезность: почтет себя очень обязанным.
   Она нахмурилась и, подняв голову, ответила:
   - Мистер Гэртон и все вы очень  меня  одолжите,  если  поймете,  что  я
отвергаю всякую любезность, которую вы лицемерно предлагаете  мне!  Я  вас
презираю и ни о чем не хочу говорить ни с кем из вас! Когда я готова  была
жизнь отдать  за  одно  доброе  слово,  за  то,  чтоб  увидеть  хоть  одно
человеческое лицо, вы все устранились. Но я не собираюсь  жаловаться  вам!
Меня пригнал сюда холод, а не желание повеселить вас или развлечься  вашим
обществом.
   - Что я мог сделать? - начал Эрншо. - Как можно меня винить?
   - О, вы исключение, - ответила  миссис  Хитклиф,  -  вашего  участия  я
никогда не искала.
   - Но я не раз предлагал и просил, - сказал он, загоревшись при этой  ее
строптивости, - я просил мистера Хитклифа позволить мне подежурить за  вас
ночью...
   - Замолчите! Я выйду во двор или куда угодно, только  бы  не  звучал  у
меня в ушах ваш гнусный голос, - сказала миледи.
   Гэртон проворчал, что она может идти хоть в пекло, и принялся разбирать
свое ружье. С этого часа он больше не воздерживался  от  своих  воскресных
занятий. Он и говорил теперь достаточно свободно; и  она  поняла,  что  ей
приличней опять замкнуться в одиночестве. Но пошли морозы, и пришлось  ей,
забыв свою гордость, все чаще снисходить до нашего  общества.  Я,  однако,
позаботилась, чтобы мне больше не платили насмешкой за мою же  доброту:  с
того дня я держусь так же чопорно, как она; и никто из нас не питает к ней
ни любви, ни просто приязни. Да она и не заслуживает их: ей слово скажи, и
она тотчас подожмет губы и никого не уважит! Даже на  хозяина  огрызается,
сама напрашивается на побои; и чем ее больше колотят, тем  она  становится
ядовитей.
   Сначала, когда я услышала от Зиллы этот рассказ, я решила было оставить
должность, снять домик и уговорить Кэтрин  переехать  ко  мне.  Но  мистер
Хитклиф так же этого не допустил бы, как не  позволил  бы  Гэртону  зажить
своим домом; и я сейчас не вижу для Кэти иного исхода, как выйти  вторично
замуж: но не в моей власти устроить такое дело.
   На этом миссис Дин кончила свой  рассказ.  Вопреки  предсказанию  врача
силы мои быстро восстанавливаются, и, хотя идет еще только  вторая  неделя
января, я располагаю через денек-другой прокатиться верхом и кстати съезжу
на Грозовой  Перевал  -  сообщу  своему  хозяину,  что  собираюсь  прожить
ближайшие полгода в Лондоне, а он, если ему угодно, может  подыскать  себе
другого жильца и сдать дом с октября: ни за что на свете  не  соглашусь  я
провести здесь еще одну зиму.



        "31"

   Вчера было ясно, тихо и морозно. Я, как и думал, отправился на Перевал.
Моя домоправительница попросила меня передать от нее записку ее барышне, и
я не стал отказываться, коль скоро почтенная женщина не усматривала ничего
странного в своей просьбе. Дверь дома раскрыта была настежь,  но  ревнивые
ворота оказались на запоре, как при моем последнем посещении. Я постучался
и окликнул Эрншо, возившегося у цветочных грядок. Он снял цепь, и я вошел.
Юный селянин так хорош собой, что лучше и  быть  нельзя.  Я  на  этот  раз
оглядел его с нарочитым вниманием; но он, как видно, прилагает все усилия,
чтобы выставить свои преимущества в самом невыгодном свете.
   Я спросил, дома ли мистер Хитклиф. "Нет, - он ответил,  -  но  к  обеду
будет".  Было  одиннадцать  часов,  и  я  объявил,  что  намерен  зайти  и
подождать, тогда он сразу отбросил свои орудия и пошел меня проводить -  в
роли, сказал бы я, сторожевого пса, но уж никак не заместителем хозяина.
   Мы вошли вместе, Кэтрин была дома и занималась делом  -  чистила  овощи
для предстоящего обеда. Она смотрела более угрюмой и менее одухотворенной,
чем тогда, когда я увидел ее в первый раз. На меня она  едва  взглянула  и
продолжала свою стряпню с тем  же  пренебрежением  к  общепринятым  формам
вежливости, как и тогда; в ответ на мой поклон и "доброе утро" она и  виду
не подала, что узнает меня.
   "Вовсе она не кажется такой милой, - подумал я, - какою  хочет  мне  ее
представить миссис Дин. Красивая, спору нет, но не ангел".
   Эрншо брюзгливо предложил ей унести все на  кухню.  "Уносите  сами",  -
сказала она, отшвырнув, как только кончила, миску и прочее, и  пересев  на
табурет под окном,  принялась  вырезывать  птиц  и  зверушек  из  очистков
брюквы, собранных в передник. Я  подошел  к  ней,  сделав  вид,  что  хочу
поглядеть на сад, и ловко, как мне думалось, неприметно для Гэртона уронил
ей на колени записку миссис Дин. Но она спросила громко: "Что это  такое?"
- и стряхнула листок.
   - Письмо от вашей старой знакомой,  ключницы  на  Мызе,  -  ответил  я,
досадуя, что мой  добрый  поступок  обнаружен,  и  убоявшись,  как  бы  не
подумали, что письмо написано мною самим.  После  такого  разъяснения  она
рванулась было поднять листок, но Гэртон ее  упредил.  Он  схватил  его  и
положил в карман жилета, сказав, что  письмо  должен  наперед  просмотреть
мистер Хитклиф. На это Кэтрин молча отвернулась от нас и,  вынув  украдкой
носовой платок, незаметно приложила его к глазам,  а  ее  двоюродный  брат
хотел сперва побороть в себе доброе чувство,  но  потом  все-таки  вытащил
письмо и бросил на пол подле нее -  со  всей  присущей  ему  неучтивостью.
Кэтрин подобрала и жадно прочла; потом задала мне ряд вопросов о различных
обитателях ее прежнего дома, разумных и неразумных;  и,  глядя  в  сторону
холмов, проговорила, ни к кому не обращаясь:
   - Хотелось бы мне поскакать туда на  Минни!  Забраться  повыше!  Ох!  Я
устала... мне _обрыдло_, Гэртон! - И она положила свою красивую голову  на
подоконник, не то потянувшись, не то вздохнув, и  погрузилась  в  какую-то
рассеянную грусть, не зная и не желая знать, следим мы за ней или нет.
   - Миссис Хитклиф, - сказал я, просидев некоторое  время  молча,  -  вы,
верно, и не подозреваете, что я ваш старый знакомый! И столь близкий,  что
мне кажется странным, почему вы  не  подойдете  поговорить  со  мной.  Моя
домоправительница не устает говорить о вас и вас расхваливать; и она будет
очень разочарована, если я вернусь без весточки и только  доложу,  что  вы
получили ее письмо и ничего не сказали.
   Она, видно, удивилась этой речи и спросила:
   - Эллен к вам благоволит?
   - Да, очень, - сказал я не совсем уверенно.
   - Вам придется объяснить ей, - продолжала она, - что я ответила  бы  на
письмо, но мне нечем писать и не на чем: нет даже книжки, откуда  я  могла
бы вырвать листок.
   - Ни единой книги! - воскликнул я. - Как вы умудряетесь жить здесь  без
книг, позволю я себе спросить?  Даже  располагая  большой  библиотекой,  я
часто порядком скучаю на Мызе; отберите  у  меня  книги  -  и  я  приду  в
отчаяние.
   - Я всегда читала, когда они у меня были, - сказала Кэтрин, - а  мистер
Хитклиф никогда не читает; поэтому он забрал себе в голову уничтожить  мои
книги. Вот уже много недель, как я не заглянула ни в одну. Только порылась
раз в теологической  библиотеке  Джозефа  -  к  его  великой  досаде.  Да,
однажды, Гэртон, я наткнулась на тайный клад в вашей комнате - латинские и
греческие учебники и несколько  сборников  сказок  и  стихов:  все  старые
друзья! Сборники я как-то принесла в _дом_, а вы подобрали, как  подбирает
сорока серебряные ложки, просто из любви к воровству: вам от них  никакого
проку. Или, может быть, вы их припрятали по злобе: если вас они  не  могут
радовать, пусть уж не радуют никого!  Может  быть,  эта  ваша  ревность  и
навела Хитклифа на мысль отнять у меня мои сокровища?  Но  они  почти  все
записаны в моем мозгу и отпечатаны в сердце, и это вы  не  можете  у  меня
отобрать!
   Эрншо залился  краской,  когда  его  двоюродная  сестра  рассказала  во
всеуслышанье о припрятанных им книгах, и, заикаясь,  стал  с  негодованием
отвергать ее обвинения.
   - Мистер Гэртон хочет пополнить свой запас знаний,  -  сказал  я,  чтоб
выручить его. - Ваши знания вызывают в нем не ревность,  а  рвение.  Через
несколько лет он станет образованным человеком.
   - И он хочет, чтобы я к тому времени совсем отупела, - ответила Кэтрин.
- Да, я слышу, как он пробует читать по складам - и какие же он делает при
этом очаровательные ошибки! Я бы с удовольствием, как вчера, послушала еще
раз в вашей  декламации  "Охотничью  потеху"  ["Chevy  chase"  -  народная
английская баллада начала XVI века]; это было очень смешно. Я все слышала;
и слышала, как вы перелистывали словарь, отыскивая трудные слова, а  потом
ругались, потому что не могли прочитать объяснения.
   Молодому человеку показалось, очевидно,  чересчур  несправедливым,  что
сперва потешались над его невежеством, а теперь  высмеивают  его  старания
преодолеть это невежество. Я был  того  же  мнения;  и,  вспомнив  рассказ
миссис Дин о первой попытке Гэртона внести свет во  тьму,  в  которой  его
растили, я заметил:
   - Миссис Хитклиф, все мы начинали и все  запинались  и  спотыкались  на
пороге. Если бы наши учителя дразнили нас, вместо того чтобы нам помогать,
мы и по сей день запинались бы и спотыкались.
   - О, - возразила она, - я не хочу мешать его успехам; но все же  он  не
вправе присваивать себе мое и делать его  для  меня  смешным  и  противным
из-за его скверных ошибок и неграмотного произношения. Эти книги - и стихи
и проза - освящены для меня другими воспоминаниями; и для меня невыносимо,
когда он их оскверняет! Но что хуже всего - он выбирает самые мои  любимые
места, которые я часто повторяю сама. Точно назло!
   С минуту Гэртон  стоял  молча,  только  грудь  его  высоко  вздымалась.
Нелегкая выпала ему задача:  чувствуя  жестокую  обиду,  подавить  в  себе
ярость. Я поднялся и по-джентльменски, чтоб его не смущать, стал в дверях,
обозревая открывавшийся оттуда широкий ландшафт.  Эрншо  последовал  моему
примеру и вышел из комнаты, но тотчас вернулся, неся  в  руках  пять-шесть
книг, которые бросил Кэтрин на колени, крикнув:
   - Берите! Не желаю больше никогда ни читать их, ни слышать, ни думать о
них.
   - Я их теперь не возьму, - ответила она. - Теперь они будут связаны для
меня с мыслью о вас; они мне противны.
   Она открыла одну, в которую явно много  раз  заглядывали,  и  прочитала
вслух отрывок в тягучей манере начинающего, потом засмеялась  и  отбросила
книгу прочь.
   - Послушайте, - продолжала она задорно и в той же манере начала  читать
на память строки какой-то старинной баллады.
   Но Гэртон не выдержал этого нового  испытания.  Я  услышал,  и  не  без
внутреннего одобрения, как он путем рукоприкладства остановил  ее  дерзкий
язык. Маленькая злючка сделала все, что могла,  чтоб  задеть  болезненное,
хоть и не утонченное, самолюбие своего  двоюродного  брата,  а  физическое
воздействие было единственным доступным ему  способом  подвести  баланс  и
поквитаться с обидчицей. Затем он сгреб книги и  швырнул  их  в  огонь.  Я
прочитал на его лице, какой муки стоило ему  принести  эту  жертву  своему
раздражению. Мне казалось,  что  он,  когда  горели  книги,  думал  о  том
удовольствии, которое они уже доставляли ему, и  о  том  торжестве  и  все
большем наслаждении,  которых  он  ожидал  от  них  в  дальнейшем;  и  мне
казалось, что я угадал и то, что его побуждало к этим тайным занятиям.  Он
довольствовался повседневным трудом и грубыми животными радостями, пока не
встретил на своем пути Кэтрин. Стыд при  ее  насмешках  и  надежда  на  ее
одобрение дали ему первый толчок к более высоким устремлениям. И  что  же?
Его старания подняться  не  только  не  оградили  его  от  насмешек  и  не
доставили похвал, - они привели к обратному!
   - Да, вот и вся польза, какую скот вроде вас может извлечь  из  них!  -
крикнула Кэтрин, зализывая рассеченную губу и следя негодующим взором, как
уничтожал огонь ее книги.
   - Попридержите лучше язык! - злобно сказал ее двоюродный брат.
   От волнения он не мог продолжать и поспешил к выходу;  я  посторонился,
чтобы дать ему дорогу, но  не  успел  он  переступить  порог,  как  мистер
Хитклиф, войдя со двора, остановил его  и,  положив  ему  руку  на  плечо,
спросил:
   - В чем дело, мой мальчик?
   - Ничего, ничего, - сказал Гэртон и кинулся вон,  чтобы  в  одиночестве
усладиться всею горечью гнева и обиды.
   Хитклиф посмотрел ему вслед и вздохнул.
   - Странно будет, если я пойду сам против  себя,  -  проговорил  он,  не
замечая, что я стою позади него. - Но когда я ищу в его чертах сходства  с
отцом, я с каждым днем все верней узнаю ее. Какого черта  он  так  на  нее
похож? Смотреть на него для меня почти невыносимо.
   Он потупил глаза и вошел задумчиво в дом. На лице его было тоскливое  и
беспокойное выражение, какого раньше я никогда не подмечал на  нем;  и  он
как будто спал с тела. Невестка, увидев его  в  окно,  тотчас  убежала  на
кухню, оставив меня одного.
   - Рад видеть, что вы снова выходите, мистер Локвуд, - сказал он в ответ
на мое приветствие. - Отчасти по эгоистич