на
кухне у печки - поворошила в топке и стала выгребать золу.  Это  привлекло
его быстрей, чем я ждала. Он тотчас открыл дверь и сказал:
   - Нелли, иди сюда. Уже утро? Принеси свечу.
   - Бьет четыре, - ответила я. - Свеча нужна вам, чтобы взять ее  наверх?
Вы могли бы засветить ее от этого огня.
   - Нет, я не хочу идти наверх, - сказал он. - Пойди  сюда,  разведи  мне
огонь и делай в комнате все, что нужно.
   - Сперва я должна раздуть угли докрасна тут, на кухне, а там  уж  можно
будет принести жару и в дом, - возразила я и, придвинув стул,  взялась  за
мехи.
   Он между тем шагал взад и вперед в состоянии, близком к сумасшествию; и
его тяжелые вздохи так часто следовали  один  за  другим,  что,  казалось,
просто не оставляли ему возможности дышать.
   - Когда рассветет, я пошлю за Грином, - сказал он. - Я хочу задать  ему
несколько юридических вопросов, пока я могу еще занимать свои мысли такими
вещами и пока в состоянии действовать спокойно. Я до сих  пор  не  написал
завещания. Да и как распорядиться своею собственностью,  -  все  никак  не
надумаю. Я бы с радостью уничтожил ее в прах.
   - Я бы так не говорила, мистер Хитклиф, -  вставила  я  свое  слово.  -
Повремените лучше с завещанием: вам самое время покаяться во многих  ваших
несправедливых делах. Я никогда не думала,  что  нервы  у  вас  могут  так
ослабеть. Сейчас, однако, они у вас  в  крайнем  расстройстве  -  и  почти
целиком по собственной вашей вине. Как вы провели последние  три  дня!  Да
это свалило бы с ног и титана. Поешьте хоть немного и поспите.  Вы  только
посмотрите на себя в зеркало - и увидите, до чего необходимы вам и  еда  и
сон: щеки у вас ввалились, а глаза налиты кровью, как у человека,  который
умирает с голоду и слепнет от бессонницы.
   - Не моя вина, что я не могу ни есть, ни спать, - возразил он. - Уверяю
вас, это происходит не вследствие определенного намерения. Я буду спать  и
есть,  когда  наконец  получу  возможность.  Но  это  же  все  равно,  что
предлагать человеку, барахтающемуся в воде, чтоб он  отдохнул,  когда  еще
один только взмах руки - и он достигнет берега! Я должен сперва  выбраться
на берег, и тогда отдохну. Хорошо, не надо мистера Грина. А  что  касается
покаяния   в   несправедливых   делах,   так   я   не   совершал   никаких
несправедливостей, мне каяться не в чем. Я слишком счастлив; и все-таки  я
счастлив недостаточно. Моя душа в своем блаженстве  убивает  тело,  но  не
находит удовлетворения для себя самой.
   - Вы счастливы, хозяин? - вскричала я. - Чудное это  счастье!  Если  вы
можете выслушать меня без гнева, я дала бы вам один совет, который сделает
вас счастливей.
   - Какой же? - спросил он. - Говорите.
   - Сами знаете, мистер Хитклиф, - сказала я, - с тринадцати лет вы  жили
себялюбиво, не по-христиански, и едва ли за все  это  время  вы  хоть  раз
держали в руках евангелие. Вы, должно быть, позабыли, о  чем  говорится  в
святом писании, а теперь вам и некогда разбираться в этом.  Разве  так  уж
вредно было бы послать за кем-нибудь (за священником любого  толка  -  все
равно какого), кто мог бы разъяснить вам  евангелие  и  показать,  как  вы
далеко отошли от его предписаний и как непригодны вы будете для его  неба,
если не переменитесь прежде, чем вам умереть.
   - Я не только не гневаюсь, Нелли, я вам очень обязан, - сказал он, - вы
мне напомнили о том, как я хочу распорядиться насчет своих похорон.  Пусть
меня понесут на кладбище вечером.  Вы  и  Гэртон  можете,  если  захотите,
проводить меня; и  проследите  непременно,  чтоб  могильщик  исполнил  мои
указания касательно двух гробов! Никакому священнику приходить не надо,  и
никаких не надо надгробных речей: говорю вам, я почти достиг  моего  неба.
Небо других я ни во что не ставлю и о нем не хлопочу.
   - Но если, допустим, вы будете настаивать на своем  упрямом  говений  и
уморите себя таким способом и вас запретят хоронить на освященной земле? -
сказала я, возмутившись его безбожным безразличием. - Это вам понравится?
   - Не запретят, - возразил он. - А если запретят, вам придется перенести
меня тайком. И если вы не исполните мой наказ, вы  узнаете  на  деле,  что
умершие не перестают существовать.
   Как только он услышал, что и другие в доме зашевелились, он  скрылся  в
свою берлогу, и я вздохнула свободней. Но во второй  половине  дня,  когда
Джозеф и Гэртон ушли работать, он снова зашел на кухню и,  дико  озираясь,
попросил меня прийти посидеть в _доме_: ему нужно, чтобы кто-нибудь был  с
ним.  Я  отказалась:  заявила  напрямик,  что  его  странные  разговоры  и
поведение пугают меня и  у  меня  нет  ни  сил,  ни  охоты  составить  ему
компанию.
   -  Я,  верно,  кажусь  вам  самим  нечистым,  -  сказал  он,   невесело
усмехнувшись, - чем-то слишком мерзким, с чем и жить непристойно под одною
крышей. - Затем, обратившись к Кэтрин, которая была тут же и спряталась за
моей спиной при его появлении, он добавил полунасмешливо: - Не пойдете  ли
вы, моя пташка? Я вам худого не сделаю. Нет? Для вас я обернулся хуже, чем
дьяволом. Что же, здесь есть одна, которая  не  будет  меня  чураться.  Но
видит бог, она безжалостна! Проклятье! Это несказанно  больше,  чем  может
вынести плоть и кровь - даже мои.
   Больше он никого не упрашивал посидеть с ним. Когда смерклось, он пошел
в свою комнату. Всю ночь и долго после рассвета мы слышали, как он  стонал
и о чем-то шептался сам с собой. Гэртон рвался зайти  к  нему,  но  я  его
попросила привести мистера Кеннета - и тогда они зайдут  вдвоем  навестить
его. Когда врач пришел и я потребовала, чтобы нас впустили, и  попробовала
открыть дверь, она оказалась на  замке;  и  Хитклиф  послал  нас  ко  всем
чертям. "Мне лучше, - сказал он, - оставьте меня в покое", - с тем врач  и
ушел.
   Вечер настал сырой, потом лило всю ночь до рассвета; и когда  я  поутру
пошла в свой обход вокруг дома, я увидела, что окно у хозяина распахнуто и
дождь хлещет прямо в комнату.  Значит,  не  может  он  лежать  в  кровати,
подумалось мне: промок бы насквозь. Он либо встал,  либо  вышел.  Не  буду
подымать тревогу, зайду к нему смело и посмотрю.
   Успешно отперев дверь другим ключом, я подбежала к кровати - в  комнате
оказалось пусто. Быстро раздвинув загородки, я  заглянула  внутрь.  Мистер
Хитклиф был там - лежал навзничь в постели. Его глаза встретили мои  таким
острым и злобным взглядом, что меня передернуло; и казалось, он  улыбался.
Я не допускала мысли, что он мертв, но его лицо и шея были омыты дождем; с
постели текло, и он был совершенно недвижим.  Створка  окна,  болтаясь  на
петлях, содрала кожу на руке, простертой по  подоконнику.  Из  ссадины  не
сочилась кровь, и, когда я приложила к  ней  пальцы,  я  больше  не  могла
сомневаться: он был мертв и окоченел!
   Я заперла окно на задвижку; зачесала назад его длинные черные волосы со
лба; попробовала  закрыть  ему  глаза,  чтобы,  если  можно,  погасить  их
страшный, как будто живой,  исступленный  взгляд,  пока  никто  другой  не
встретил этого взгляда. Глаза не закрывались - они как будто усмехались на
мои  усилия.  Разомкнутые  губы  и  острые  белые  зубы  тоже  усмехались.
Охваченная новым приступом страха, я кликнула  Джозефа.  Джозеф  приплелся
наверх и расшумелся. Но решительно отказался прикоснуться к нему.
   - Черт уволок его душу! - кричал он. - По мне, пусть берет в придачу  и
ее оболочку, нужды нет! Эх,  каким  же  он  смотрит  скверным  покойником:
скалится, гляди! - И старый грешник передразнил его оскал. Я подумала, что
он вот-вот начнет  скакать  и  паясничать  вокруг  кровати,  но  он  вдруг
приосанился; потом упал на колени, воздел руки к потолку и стал  возносить
благодарения  господу  за  то,  что  древний  род  и   законный   владелец
восстановлены в своих правах.
   Я была подавлена ужасным событием, и память  моя  в  какой-то  гнетущей
печали невольно возвращалась к минувшим временам. Но бедный Гэртон, больше
всех обиженный, был единственным, кто в самом деле тяжко горевал.  Он  всю
ночь сидел подле покойника и лил  жаркие  слезы.  Он  сжимал  его  руку  и
целовал дикое осклабленное лицо, на которое все другие избегали  смотреть;
и скорбел об усопшем той истинной скорбью, которая естественно возникает в
благородном сердце, даже когда оно твердо, как закаленная сталь!
   Мистер Кеннет затруднялся определить, от какой болезни умер хозяин.  То
обстоятельство, что он четыре дня не ел, я утаила, опасаясь, как бы это не
привело к осложнениям; да к тому же я была убеждена, что он  воздерживался
от пищи не намеренно: это было не  причиной,  а  следствием  его  странной
болезни.
   Мы его похоронили, к негодованию всей округи, так, как он  того  желал.
Эрншо, я да могильщик и шесть человек, несших  гроб,  -  больше  никто  не
провожал покойника. Те шестеро  удалились,  как  только  опустили  гроб  в
могилу. Мы же остались посмотреть,  как  его  засыплют  землей.  Гэртон  с
мокрым от слез лицом накопал зеленого дерна и сам обложил им бурый холмик.
Могила и сейчас такая же  опрятная  и  зеленая,  как  две  соседние,  и  я
надеюсь, жилец ее крепко спит, как спят и в тех. Но люди на деревне,  если
вы их спросите, поклянутся на библии, что он "разгуливает": иные  говорят,
что сами встречали его близ церкви и в зарослях  вереска  и  даже  в  этом
доме. Пустые россказни, скажете вы, и я так скажу. Но тот старик,  сидящий
там на кухне у огня, утверждает, что видит, как  оба  они  выглядывают  из
окна комнаты мистера Хитклифа каждую дождливую ночь со дня его  смерти.  И
странная вещь приключилась со мной около месяца тому назад. Как-то вечером
я шла на Мызу - темный был вечер, собиралась гроза, - и у самого  поворота
к Грозовому Перевалу я встретила маленького мальчика, который  гнал  перед
собой овцу с двумя ягнятами. Он громко плакал, и я  подумала,  что  ягнята
заупрямились и не слушаются погонщика.
   - В чем дело, мой маленький? - спросила я.
   - Там Хитклиф и женщина - вон под той горой, - сказал он, всхлипывая, -
я боюсь пройти мимо них.
   Я не видела  ничего,  но  ни  мальчик,  ни  овцы  не  шли;  и  тогда  я
посоветовала ему обойти нижней дорогой. Он,  верно,  вспомнил,  когда  шел
один по глухим местам, те глупости, о которых толковали при нем его родные
и приятели, вот ему и померещились призраки. Но все же я теперь  не  люблю
выходить в темноте и не люблю оставаться одна в этом мрачном доме.  Ничего
не могу поделать  с  собой.  Я  рада  буду,  когда  они  съедут  отсюда  и
переберутся на Мызу.
   - Они собираются, значит, переехать на Мызу? - сказал я.
   - Да, - ответила миссис Дин, - как  только  поженятся;  свадьба  у  них
намечена в день Нового года.
   - А кто же будет жить здесь?
   - Кто? Джозеф останется смотреть за домом и, может быть, возьмет к себе
одного паренька. Они устроятся на кухне, а все остальное будет заперто.
   - ...И предоставлено тем призракам, какие вздумают поселиться в доме, -
добавил я.
   - Нет, мистер Локвуд, - сказала Нелли, покачав головой, - я  верю,  что
мертвые мирно спят. Но нехорошо говорить о них так легко.
   В эту минуту распахнулись садовые ворота; те двое вернулись с прогулки.
   - Их-то ничто не страшит, - проворчал  я,  наблюдая  в  окно,  как  они
приближаются. -  Вдвоем  они  готовы  пойти  против  сатаны  со  всем  его
воинством.
   Когда они взошли на  крыльцо  и  остановились  полюбоваться  напоследок
луной - или, верней, друг  другом  в  ее  свете,  -  меня  потянуло  снова
уклониться от встречи; и, сунув кое-что на память о себе в руку миссис Дин
и презрев ее упрек  в  неучтивости,  я  скрылся  через  кухню,  когда  они
отворяли дверь дома. Таким образом, я укрепил бы Джозефа  в  его  догадках
насчет нескромных развлечений ключницы, если  бы,  к  счастью,  старик  не
признал во мне  респектабельного  человека,  когда  услыхал  у  своих  ног
сладостный звон соверена.
   Обратный мой путь был длиннее, потому что я  сделал  крюк,  завернув  к
церкви. Остановившись под ее стенами,  я  увидел,  что  разрушение  сильно
продвинулось вперед даже за эти семь месяцев: многие окна зияли без стекла
черными проемами и шиферные плиты выбились кое-где за прямую черту  крыши,
чтобы постепенно осыпаться в надвигающихся бурях осени.
   Я стал искать и вскоре нашел  три  надгробных  камня  на  склоне  окрай
болота: средний из них был серым и утопал  наполовину  в  вереске;  только
камень Эдгара Линтона отчасти гармонировал с ним, убранный дерном и  мхом,
заползшим на его подножие; камень Хитклифа был еще гол.
   Я бродил вокруг могил под этим  добрым  небом;  смотрел  на  мотыльков,
носившихся в вереске и  колокольчиках,  прислушивался  к  мягкому  дыханию
ветра в траве - и дивился, как это  вообразилось  людям,  что  может  быть
немирным сон у тех, кто спит в этой мирной земле.