поднес свой
огарок к моему лицу, неодобрительно сощурил глаз, выпятил  нижнюю  губу  и
отвернулся. Потом принял обоих коней, отвел их на конюшню и  вышел  снова,
якобы затем, чтобы запереть "внешние ворота",  -  как  будто  мы  живем  в
старинном замке!
   Хитклиф остался поговорить с  ним,  а  я  прошла  в  кухню  -  грязную,
неприбранную дыру; вы, право, не узнали бы ее, так она  изменилась  с  той
поры, как была в вашем ведении. У огня стоял  озорной  мальчишка  крепкого
сложения, неопрятно одетый; но глаза  его  и  складка  рта  напомнили  мне
Кэтрин.
   "Это племянник Эдгара, - подумала я, - значит, некоторым образом и мой;
я должна  поздороваться  с  ним  за  руку  и...  ну  да,  поздороваться  и
поцеловаться. Следует сразу же установить добрые отношения".
   Я подошла и, пытаясь поймать его плотный кулачок, сказала:
   - Как поживаешь, дружок?
   Он ответил выражениями, которых я не поняла.
   - Будем друзьями, Гэртон? - снова попробовала я завязать разговор.
   Наградой за мою настойчивость были ругань и угроза  напустить  на  меня
Удава, если я не отстану.
   - Эй, Удав, малыш! - шепнул маленький бездельник, поднимая бульдога, не
очень породистого, с его подстилки в углу. - Ну, теперь  ты  уберешься?  -
спросил он повелительно.
   Мне еще не надоела жизнь, и  это  побудило  меня  быть  сговорчивей.  Я
отступила за порог и стала ждать, когда придут  другие.  Мистера  Хитклифа
нигде не было видно; а Джозеф, когда я последовала за  ним  на  конюшню  и
попросила проводить меня в дом, уставился на  меня,  что-то  проворчал  и,
сморщив нос, ответил:
   - Матерь божия! Доводилось ли когда доброму христианину слышать  такое!
Пищит и стрекочет! Как тут разберешь, что она говорит?
   - Я говорю: проводите меня, пожалуйста, в дом! - прокричала я, полагая,
что он глух, но все же сильно возмущенная его грубостью.
   - Вот еще! Будто мне и делать больше нечего, - ответил он  и  продолжал
свою работу, время от времени наводя на меня  фонарь  и  с  величественным
презрением разглядывая мое платье и  лицо  (платье  слишком  нарядное,  но
лицо, несомненно, как раз такое унылое, как мог он пожелать).
   Я обошла весь двор  и,  пробравшись  через  калитку  к  другому  входу,
решилась постучаться в надежде, что выйдет более вежливый  слуга.  Наконец
мне отворил высокий, изможденный  человек  без  шейного  платка  и  вообще
крайне неряшливый  с  виду;  лицо  его  тонуло  в  копне  косматых  волос,
свисавших на плечи; и у него тоже глаза  были,  точно  призрачное  подобие
глаз Кэтрин, но далеко не такие красивые.
   - Что вам нужно здесь? - спросил он угрюмо. - Кто вы?
   - Раньше меня звали Изабеллой  Линтон,  -  ответила  я.  -  Мы  с  вами
встречались когда-то, сэр. Недавно я вышла замуж за мистера Хитклифа, и он
привез меня сюда - надеюсь, с вашего разрешения.
   - Так он вернулся? - спросил пустынник, глядя на меня голодным волком.
   - Да, мы только что приехали, - сказала я.  -  Но  он  меня  оставил  у
кухонной двери, а когда я хотела войти, ваш  сынок  вздумал  разыграть  из
себя сторожа и отпугнул меня при помощи бульдога.
   - Хорошо, что чертов мерзавец сдержал слово!  -  проревел  мой  будущий
домохозяин, шаря глазами во мраке позади меня в надежде увидеть  Хитклифа;
затем он разразился длинным монологом, объясняя с руганью и угрозами,  что
сделал бы он "с этим дьяволом", если бы тот обманул его.
   Я пожалела о своей второй попытке проникнуть в дом и уже почти решилась
убежать, пока он не кончил ругаться;  но  не  успела  я  осуществить  свое
намерение, как хозяин дома приказал мне войти и, захлопнув за мною  дверь,
запер ее на засов. В камине жарко горел огонь,  но  только  отсвет  его  и
освещал  всю  огромную  комнату,  пол  которой  сделался  тускло-серым;  и
блестящие когда-то оловянные блюда, от которых я девочкой, бывало, глаз не
могла оторвать, тоже потускнели под слоем пыли. Я спросила, нельзя ли  мне
позвать горничную, чтоб  она  отвела  меня  в  спальню.  Мистер  Эрншо  не
удостоил меня ответом. Он шагал из угла в угол, заложив руки в карманы  и,
видимо, совсем забыв о моем присутствии; и он, казалось, так ушел в себя и
глядел таким мизантропом, что я не решилась снова обеспокоить его.
   Вас не удивит, Эллен, что у меня было очень невесело на душе,  когда  я
сидела - не одна, но хуже, чем одна, - у негостеприимного очага и думала о
том, что в четырех милях отсюда стоит мой приветливый дом и в нем все, кто
мне дорог на свете; но между  нами  как  будто  лежал  весь  Атлантический
океан, а не четыре мили - мне их не перейти! Я спрашивала  у  себя  самой:
куда мне податься, где искать утешения? И среди всех моих горестей (только
упаси вас бог передать это Эдгару или Кэтрин) больше всего меня угнетало -
знаете что? Отчаянье, что мне не найти никого, кто мог бы или  захотел  бы
стать моим союзником против Хитклифа! Я почти с радостью ехала на Грозовой
Перевал, потому что под его кровом мне не придется быть постоянно один  на
один с мужем; но Хитклиф знал, среди каких людей нам предстояло жить, и не
боялся вмешательства с их стороны.
   Я сидела и думала, а время  уныло  тянулось:  пробило  восемь  часов  и
девять, а мистер Эрншо все шагал по комнате, уронив  голову  на  грудь,  в
полном молчании, и только порой у него вырывался стон или злобный возглас.
Я прислушивалась, не раздастся ли в  доме  женский  голос,  и  предавалась
бурному раскаянию и  мрачным  предчувствиям,  которые  прорвались  наконец
безудержным рыданием. Я сама не замечала, что горюю  так  открыто,  покуда
Эрншо не остановил  свой  размеренный  шаг  и,  став  прямо  передо  мной,
воззрился  на  меня  с  проснувшимся  вдруг  любопытством.  Пользуясь  его
минутным вниманием, я закричала:
   - Я устала с дороги, я хочу спать! Где горничная? Проводите меня к ней,
раз она не идет ко мне!
   - Горничных у нас нет, - ответил он, - вам  придется  обслуживать  себя
самой!
   - А где мне лечь? - рыдала я. Усталость и горе так меня придавили,  что
я забыла думать о своем достоинстве.
   - Джозеф отведет вас в комнату Хитклифа, - сказал он.  -  Отворите  эту
дверь, он там.
   Я уже было пошла,  когда  вдруг  он  остановил  меня  и  добавил  очень
странным тоном:
   - Заприте, пожалуйста, вашу дверь на ключ и на задвижку. Не забудьте!
   - Хорошо! - сказала я. - Но зачем, мистер Эрншо?
   Меня не слишком прельщала мысль добровольно запереться с Хитклифом.
   - Вот, смотрите! - сказал он в ответ, вытаскивая из  жилетного  кармана
необычайного вида пистолет с прилаженным к  стволу  обоюдоострым  складным
ножом. - Это великий искуситель для отчаянного человека, правда? Я не могу
устоять, и каждую ночь поднимаюсь с этой штукой наверх и пробую его дверь.
Если однажды я найду ее открытой, ему конец! Я это делаю неизменно... Хоть
каждый раз я за минуту перед тем перебираю сотню доводов,  которые  должны
бы меня остановить, какой-то дьявол толкает меня махнуть на свои  штаны  и
убить врага. Борись не борись с этим дьяволом, а наступит час, и вся  рать
ангелов небесных не спасет вашего Хитклифа!
   Я с интересом разглядывала пистолет. Отвратительная  мысль  возникла  у
меня: как я буду сильна, если завладею этим оружием! Я взяла его в руки  и
потрогала лезвие. Эрншо, удивленный, следил  за  выражением,  отражавшимся
короткую минуту на моем лице: то был не ужас, то была зависть. Он  ревниво
выхватил у меня пистолет, закрыл нож и снова спрятал оружие на груди.
   - Можете ему рассказать, мне все равно, - заявил он.  -  Предостерегите
его, охраняйте. Вы, я вижу, знаете, в каких мы с ним отношениях:  грозящая
ему опасность вас не потрясла.
   - Что сделал вам Хитклиф? - спросила я. - Какую нанес он вам обиду, что
заслужил такую ненависть? Не разумней ли было бы предложить ему съехать?
   - Нет! - прогремел Эрншо. - Пусть  он  только  заикнется  о  том,  чтоб
оставить меня, и он - мертв. Уговорите его это сделать, и вы - его убийца!
Что ж, неужели я должен потерять _все_ без  шанса  отыграться?  А  Гэртону
стать  нищим?  Проклятье!  Нет,  я  верну  свое:  и  его  золотом  я  тоже
завладею... Потом пролью его кровь! А его душа пойдет в ад!  И  ад,  когда
примет такого постояльца, станет в десять раз черней, чем был!
   Вы мне рассказывали, Эллен, про обычаи вашего  прежнего  господина.  Он
явно на грани сумасшествия: во всяком случае был  на  грани  вчера  ночью.
Возле него  я  трепетала  от  страха,  и  общество  угрюмого  невежи-слуги
показалось мне предпочтительнее.  Мистер  Эрншо  снова  молча  зашагал  по
комнате, и я, откинув задвижку, проскользнула  в  кухню.  Джозеф,  сгорбив
спину, заглядывал в большую кастрюлю, качавшуюся над огнем;  а  на  скамье
возле него стояла деревянная миска  с  овсяной  крупой.  Вода  в  кастрюле
закипала, и он повернулся, чтобы запустить руку в миску. Я сообразила, что
это варится ужин, и  так  как  я  проголодалась,  то  решила  сделать  его
съедобным; итак, я резко крикнула:
   - Овсянку сварю я! - и, отодвинув от него  посудину,  стала  снимать  с
себя шляпу и амазонку. - Мистер Эрншо, - продолжала я,  -  предлагает  мне
самой себя обслуживать: я готова. Я не  собираюсь  разыгрывать  среди  вас
госпожу, я боюсь, что иначе умру тут с голоду.
   - Боже  милосердный!  -  заворчал  он,  усаживаясь  и  поглаживая  свои
полосатые чулки  от  колен  до  щиколоток.  -  Ежели  тут  начнутся  новые
распорядки, когда я еле-еле приладился к двум  хозяевам...  ежели  посадят
мне на голову еще и хозяйку, - похоже на то, что пора  отсюда  выметаться.
Не думал я дожить до такого дня, когда мне  придется  уходить  с  обжитого
места, да сдается, этот день недалек!
   Его причитания оставались без ответа: я  быстро  приступила  к  работе,
вспоминая со вздохом то время, когда она была бы для меня веселой забавой;
но пришлось поскорей отогнать эти мысли. Они меня наводили на воспоминания
о прежнем счастье, и чем сильней была опасность воскресить перед собой его
картины, тем быстрей вертела я в кастрюле ложкой и тем  чаще  подсыпала  в
воду пригоршни крупы. Джозеф с возраставшим  возмущением  следил  за  моей
стряпней.
   - Ну-ну! - восклицал он. - Сегодня,  Гэртон,  ты  не  станешь  есть  за
ужином кашу: в ней будут только комья  с  мой  кулак  величиной.  Ну  вот,
опять! Я бы на вашем месте бухнул туда все сразу - с чашкой  вместе.  Так!
Теперь только снять с огня, и готово! Тяп да  ляп!  Счастье  еще,  что  не
вышибли дна в котелке!
   Овсянка моя, признаюсь, была сыровата, когда ее разлили по тарелкам; их
поставили четыре и принесли из коровника большую кринку парного молока  на
целый галлон, которую Гэртон  придвинул  к  себе  и  начал,  расплескивая,
лакать из нее. Я возмутилась и потребовала, чтоб ему налили его  порцию  в
кружку, потому что мне будет  противно  пить  из  сосуда,  с  которым  так
неопрятно обращаются. Старый грубиян счел нужным обидеться на меня за  мою
брезгливость: он несколько раз повторил, что мальчик такой же благородный,
как я, и такой же здоровый, и его, Джозефа, удивляет, с чего это я "так  о
себе воображаю". Между тем маленький негодяй продолжал лакать и косился на
меня с вызывающим видом, пуская слюни в кувшин.
   - Я пойду ужинать в другую комнату, - сказала  я.  -  Есть  у  вас  тут
гостиная?
   - Гостиная? - ухмыльнулся слуга. - Гостиная! Нет, гостиных у  нас  нет.
Если наше общество вам не по нраву, сидите с хозяином; а если  вам  не  по
нраву его общество, сидите с нами.
   - Так я пойду наверх, - ответила я.  -  Отведите  меня  в  какую-нибудь
комнату.
   Я поставила свою тарелку на поднос и пошла принести еще молока. Сердито
ворча, Джозеф встал и поплелся впереди меня: мы поднялись  на  чердак;  он
открывал то одну, то другую дверь, заглядывая в помещения, мимо которых мы
проходили.
   - Вот вам комната, - сказал он наконец, толкнув не дверь, а расшатанную
доску на петлях. - Здесь достаточно удобно, чтобы скушать тарелку каши.  В
углу тут куль пшеницы, грязноватый, правда. Если вы боитесь запачкать ваше
пышное шелковое платье, постелите сверху носовой платок.
   "Комната" оказалась просто чуланом, где сильно пахло солодом и  зерном;
полные мешки того  и  другого  громоздились  вокруг,  оставляя  посередине
широкое свободное пространство.
   - Что вы, право! - вскричала я, с возмущением повернувшись  к  нему,  -
здесь же не спят. Я хочу видеть свою спальню.
   - Спальню? - переспросил он насмешливо. - Вы видели все спальни,  какие
тут есть, - вон моя.
   Он указал на второй чулан, отличавшийся  от  первого  только  тем,  что
стены его были не так заставлены и в одном углу  стояла  большая,  низкая,
без полога кровать, застланная в ногах синим одеялом.
   - На что мне ваша, - возразила я. - Полагаю, мистер  Хитклиф  не  живет
под самой крышей?
   - А! Вы хотите в комнату мистера Хитклифа? - вскричал он, точно  сделав
новое открытие.  -  Так  бы  сразу  и  сказали!  Я  бы  тогда  прямо,  без
околичностей ответил вам, что ее-то вам  видеть  никак  нельзя,  -  он,  к
сожалению, держит ее на запоре, и никто туда не суется - только он один.
   - Милый у вас дом, Джозеф, - не сдержалась я, - и приятные живут в  нем
люди! Наверно, все безумие, сколько есть его на  свете,  вселилось  в  мою
голову в тот день, когда я надумала связать с ними свою  судьбу!  Впрочем,
сейчас это к делу не относится. Есть же еще и другие комнаты.  Ради  бога,
не тяните и где-нибудь устройте меня.
   Он не ответил на эту просьбу, только заковылял уныло вниз по деревянным
ступенькам и остановился перед комнатой, которая - как я поняла  по  тому,
как он медлил, и по мебели в ней - была лучшей в доме. Здесь лежал  ковер:
хороший ковер, но рисунок исчез под слоем пыли;  перед  камином  -  резной
экран, изодранный в лохмотья, красивая дубовая кровать современного  стиля
с пышным малиновым пологом из дорогой материи, но он, очевидно,  подвергся
грубому обращению: драпировка  висела  фестонами,  содранная  с  колец,  и
металлический прут, на котором он держался, прогнулся  с  одного  конца  в
дугу, так что  материя  волочилась  по  полу.  Стулья  тоже  пострадали  -
некоторые  очень  сильно,  и  глубокие  зарубки  повредили  обшивку  стен.
Набравшись смелости, я приготовилась войти и  расположиться  здесь,  когда
мой глупый проводник объявил: "Это спальня хозяина". Ужин мой тем временем
простыл, аппетит исчез, а мое терпение истощилось.  Я  потребовала,  чтобы
мне немедленно отвели место и дали возможность отдохнуть.
   - Какого черта вам надо?  -  начал  старый  ханжа.  -  Господи,  прости
помилуй! В какое пекло прикажете вас свести, бестолковая  вы  надоеда!  Вы
видели все, кроме комнатенки Гэртона. Больше в доме нет  ни  единой  норы,
где можно лечь.
   Я так была зла, что швырнула на пол поднос со всем, что на нем  стояло;
потом  села  на  верхнюю  ступеньку  лестницы,  закрыла  руками   лицо   и
расплакалась.
   - Эх, эх! - закряхтел Джозеф. - Куда как разумно, мисс Кэти!  Куда  как
разумно, мисс Кэти! Вот придет  сейчас  хозяин  и  споткнется  о  разбитые
горшки,  и  тогда  мы  кое-что  услышим:  нам  скажут,  чего  нам   ждать.
Сумасбродная негодница! Вот накажут вас за это до самого рождества - и  по
заслугам; в глупой злобе кидать под ноги драгоценные божьи дары! Но если я
хоть что-нибудь  смыслю,  недолго  вам  куражиться.  Вы  думаете,  Хитклиф
потерпит этакое своеволие? Хотел бы  я,  чтобы  он  поймал  вас  на  такой
проделке. Ох, как хотел бы!
   Не переставая ругаться, он побрел в свою берлогу и унес с собою  свечу.
Я осталась в темноте. Раздумье, пришедшее вслед за моим глупым  поступком,
заставило меня  признаться,  что  надо  смирить  свою  гордость,  обуздать
бешенство и постараться устранить его последствия. Тут явилась неожиданная
помощь в образе Удава, в котором я признала  теперь  сына  нашего  старого
Ползуна: свое щенячье детство он провел в  Скворцах  и  был  подарен  моим
отцом мистеру Хиндли. Пес, кажется, тоже меня  узнал:  он  ткнулся  мордой
прямо мне в нос - в знак приветствия, а  потом  стал  торопливо  подъедать
овсянку, пока я ощупывала ступеньку  за  ступенькой,  собирая  черепки,  и
носовым платком стирала с перил брызги  молока.  Едва  мы  закончили  свои
труды, как я услышала шаги Эрншо в коридоре; мой помощник поджал  хвост  и
прижался к стене; я прошмыгнула в ближайшую дверь. Собаке так и не удалось
избежать столкновения с хозяином - как я догадалась по  ее  стремительному
бегу с лестницы и протяжному жалобному вою.  Мне  посчастливилось  больше:
тот прошел мимо, открыл дверь в свою комнату и там  заперся.  Сразу  после
этого вошел Джозеф с Гэртоном - уложить мальчика  спать.  Я,  оказывается,
нашла прибежище в комнате Гэртона, и старик, увидев меня, сказал:
   - Надо думать, хватит места в доме для обеих -  для  вас  и  для  вашей
спеси. Тут просторно, можете располагаться, и господь бог - увы!  -  будет
третьим в столь дурном обществе!
   Я с радостью воспользовалась предложением, и,  бросившись  в  кресло  у
камина, в ту же минуту стала клевать носом и заснула. Сон мой был глубок и
сладок, но слишком скоро оборвался. Мистер Хитклиф разбудил меня; он вошел
и спросил в своей любезной манере, что я тут  делаю.  Я  сказала  ему,  по
какой причине так поздно не сплю,  -  ключ  от  нашей  комнаты  у  него  в
кармане. Слово "наша" его смертельно оскорбило. Он объявил, что комната не
моя и никогда моей не  будет  и  что  он...  но  не  стану  повторять  его
сквернословие и описывать, как он обычно себя ведет:  он  изобретателен  и
неутомим в стараниях пробудить во мне отвращение! Иногда  я  так  на  него
дивлюсь, что удивление убивает страх. И все-таки, уверяю вас, ни тигр,  ни
ядовитая змея не могли бы внушить мне такой ужас, какой я испытываю  перед
ним. Он сказал мне, что Кэтрин больна и что виновен в ее болезни мой брат;
и далее пообещал, что я буду замещать ему его заклятого  врага  и  терпеть
мучения, пока он не доберется до Эдгара.
   Я его ненавижу... я несчастна без меры... я была  дурой!  Смотрите,  ни
словом не заикнитесь об этом при ком-нибудь на  Мызе.  Я  вас  буду  ждать
каждый день - не заставьте же меня ждать напрасно!
   Изабелла".



        "14"

   Прочитав это письмо, я тотчас пошла к своему господину и сообщила  ему,
что его сестра поселилась на Перевале и  что  она  мне  написала,  выражая
сожаление о болезни миссис Линтон и  горячее  желание  видеть  брата;  она
молит, чтоб он поскорее прислал ей через меня весть о прощении.
   - О прощении? - сказал Линтон. -  Мне  нечего  ей  прощать,  Эллен.  Вы
можете, если хотите, сегодня же после обеда пойти на  Грозовой  Перевал  и
сказать ей, что я нисколько не сержусь, - но мне больно, что я ее потерял;
тем более, что я никак не могу думать, будто она счастлива. Однако о  том,
чтобы мне ее навестить, не может быть и речи: мы  разлучены  навеки.  Если
она в самом деле хочет меня одолжить, то пусть убедит негодяя, за которого
вышла замуж, уехать из наших мест.
   - А вы не напишете ей? Хотя бы коротенькую  записку?  -  попробовала  я
склонить его.
   - Нет, - он ответил. - Это ни к чему. Мои сношения  с  семьей  Хитклифа
следует ограничить, как и его семьи с моею. Их надо пресечь совсем!
   Холодность мистера Эдгара меня просто убила; и всю дорогу  от  Мызы  до
Перевала я ломала голову над тем, как мне вложить в его слова хоть немного
сердечности, когда я буду их передавать; как смягчить его  отказ  написать
Изабелле хоть несколько строк в утешение. А она, уж  поверьте,  напряженно
ждала меня с самого утра: подходя садом к дому, я углядела  ее  в  окне  и
кивнула ей, но она отпрянула, точно боясь, что  ее  заметят.  Я  вошла  не
постучав. Никогда не видела я  ничего  печальней  и  мрачней  этого  дома,
когда-то такого веселого! Должна сознаться, на месте нашей молодой леди  я
бы хоть подмела у очага и  стерла  пыль  со  столов.  Но  дух  небрежения,
владевший всем вокруг, уже завладел и ею. Красивое ее лицо стало блеклым и
равнодушным; волосы не убраны; лок