какого-то определенного ответа, иногда
это  просто,  как  в  случае "который час?",  но меня-то спрашивали о  более
сложных вещах. Во-вторых, я не  знал, сколько времени готов ждать ответа мой
собеседник. В-третьих, я не знал, как начать, - в-четвертых, я  не знал, как
продолжить, - в-пятых, я не знал...
     - Как закончить, - прервал Алиса. - Шутки со мной шутить изволите?
     - Изволю, - ответил Веселуха и поцеловал ее в плечико.
     Алиса вздохнула, как котенок.

     - Значит, помощи  не жди, - прошептала она. - Меня мучает этот  вопрос,
вы понимаете или нет? Вас ведь тоже мучили различные вопросы?
     -  Никогда, - отмел Веселуха. - Меня никогда не мучили вопросы. Не было
такого. Я сам их мучил: разделял на  составные части, собирал  из нескольких
вопросов один большой. К вопросам, знаешь ли, не стоит относиться серьезно.
     - А к серьезным вопросам? - прищурилась Алиса из-за стола.
     - Тем более! - развел руками Веселуха.  - Они просто прикидываются. Ну,
если тебе совсем не избавиться от этого вопроса... Кстати, от какого?

     Алиса открыла рот,  и тут вопросы налетели на нее гурьбой, как снежинки
или летучие мыши.
     - Понятно, - сказал Веселуха. - В общем, попробуй что-нибудь сделать...
есть ведь мой прибор,  он может  тебе помочь.  Впрочем, я бы на его месте не
стал тебе помогать.
     - Но мне очень нужно, - возразила Алиса. - Я ужасно мучаюсь.
     - Да вам только дай, - сказал  Веселуха, подошел к  ней близко-близко и
стал ее тискать.

     В общем, ответ  на этот вопрос был Алисе очень нужен,  хотя сама она не
считала,  что какой-то теоретический  вопрос  может  быть настолько жизненно
важен для нее.  Принципы не могут быть жизненно  важными, по крайней мере, в
обычной  жизни  (не  на  войне,  например),  -  считала  она.  Но  Веселухин
спектрометр  не спрашивал у клиентов, как мама  у капризного ребенка:  "Тебе
этого  правда хочется,  или так себе?"  Он видел насквозь,  какие у клиентов
потребности и насколько они насущны. "Насколько", он мерил количественно. То
есть он был не только всеобщий удовлетворитель, но еще и всеобщий измеритель
даже того, для чего мер и весов человек не знает. Раз Алисе был очень  нужен
ответ на этот вопрос, прибор решил  ей ответить. И заработал. Утром, войдя в
кабинет,  Алиса  обнаружила,  что  он  работает  очень  давно,  и  нагрелся.
Посмотреть, что за задачу ему дали, было невозможно.
     - Что-то замороченное, - признал вызванный на подмогу сборщик Кирилл. -
Теперь его нельзя выключать, пока он не решит.
     - Ах, вот как, - хихикнула Алиса. - А если ответа нет?
     -  По идее, тогда он  будет  утешать тебя всякими подарками  судьбы,  -
ответил Кирилл. - Везуха тебе попрет, короче.
     - Насколько большая везуха?
     - Смотря по тому,  насколько грандиозный вопрос он  для  тебя не сможет
решить, - пожал плечами Кирилл.

     Алисе понравился этот подход, и она уже втайне мечтала, чтобы прибор не
смог справится с данной ему задачей, и на  нее, Алису, стали сыпаться всякие
кайфы. Однако вопрос  по-прежнему мучил ее; так, пытаясь ни о чем не думать,
Алиса залезла в Интернет и стала проглядывать Форум журнала "Специалист"  на
тему  Веселухи.  Правда, высказывания  были  в основном  о  фирме,  а  не  о
личности. Особенно заинтересовала общественность тема "А что дальше".

     Andrew
     А  почему  дальше  должно  быть  что-то  особенное?  Если  "Специалист"
свихнулся на тему этой  симпатичной фирмочки, то дай-то  Бог.  Самая обычная
фирма.
     Trader
     Andrew, вы тенденцию не чувствуете?
     Е. Бакин
     Однако тенденция :)
     Andrew
     Поясняю для непонятливых. Тенденция  одна на всех, а  Веселуха один  из
всех. Если они такие удачливые, то это не из-за высоких персональных качеств
Веселухи, а из-за того, что рынок попер вверх. Кому как не вам, Trader, etc.
     Trader
     Тенденция,  Andrew,  это  направление,  какими  темпами  идти  в   этом
направлении - другой вопрос.
     Andrew
     Ну и что?
     Е. Бакин
     ...возникает другой вопрос :)
     Асмодей
     Вы  все  не  о  том говорите. Почему  "Амарант"  производит  уникальные
приборы - вот о  чем было в статье.  И  они ответа правильного  не  дали.  А
правильный ответ такой: потому что их делает гендиректор Веселуха.
     Е. Бакин
     Мы все неправильные, и журнал неправильный. Так держать
     Trader
     Личность оказывает воздействие на технические характеристики? Да вы че?
Тут есть  место личности?  Вы думаете, что то, что  нам показывают под видом
гендиректора  Веселухи  -  это  и  есть  он  сам?  И  все  байки  про  жену,
отправленную в прошлое,  про остановки времени,  про  параллельное житье  во
вторнике и в пятнице? Вас омманывают, мачики и деички!
     Асмодей
     Боюсь, что еще хуже на самом деле. То есть, еще круче.

     Соборное сознание не дало Алисе ничего, кроме одной  маленькой догадки:
ей захотелось увидеть мадам Веселуху и побеседовать с ней. Алиса толкала все
двери подряд.
     - Мне это необходимо для того, чтобы работать  дальше,  - оправдывалась
она перед Веселухой. - В профессиональном плане.
     - Съезди, проведай, - согласился Веселуха. - Спроси: "как дела? Пока не
родила?"

     Алиса кивнула, и  в следующий момент уже  стояла  на мосту  в Лондоне и
крутила головой по сторонам.
     - Ну, столпились! - сказала она. - Разъезжайтесь!
     - А вы не меня ищете? - окликнули Алису из кареты.
     - Ну, если вы мадам Веселуха, то вас, - ответила Алиса.

     Ветер задувал  и поднимал пыль, из-за туч  вышло солнце. Алиса заметила
на противоположном  берегу острое строение  с огромными  часами;  часы  были
годные, то  есть показывали год, - на них стоял 1650й, но Алиса заподозрила,
что ее  дурачат:  ведь строение было все  из алюминия и  стекла,  а  часы  -
электронные.
     - Любовника  моего изделие, - похвалилась мадам  Веселуха, - сэра Генри
Рейнсборо. Он  меня содержит, а я его люблю.  Якобы муж мой пропал без вести
на войне, сгинул без пенсии.
     Алиса пригляделась к мадам Веселухе:  брови у нее  были выщипаны, глаза
сияли, одета она была по моде, и серый ветер сдувал пудру  с ее  шиньона.  К
тому  же было  заметно, что она "тяжелая"; мадам  проследила Алисин взгляд и
бесцеремонно кивнула:
     - Да,  живот! Отправил меня сюда  с животом и  без единого  слуги.  Как
прикажете устраиваться?
     - Мне кажется, что вы неплохо устроились, - осторожно заметила Алиса. -
В плане... не бедствуете.
     -  Вы себе не  представляете, моя милая,  - мадам Веселуха положила  ей
руку на плечо, - сколькими условностями окружена здесь женщина! Скажем, если
у  вас,   пардон,  критические   дни,  -  глаза  красавицы   увлажнились  от
воспоминаний о  двадцать  первом  веке, - вам  не разрешат  делать масло,  и
вообще выполнять какую бы то ни было ответственную работу...

     Она, впрочем, говорила так,  как будто все это для нее  не важно, - обе
женщины  смотрели туда, откуда дул ветер. Ветер этот пах морем,  повелителем
этого острова, и корабли с контрабандой взрывали волны носами.

     - Хорошее  время, - сказала  мадам  Веселуха  серьезно, и  Алиса  вдруг
поняла, что  она не дура. - А  еще  хорошо смотреть на  все это с балкона. Я
вижу подробности. Пахнет  то травами, то дерьмом,  то спиртным; все про всех
все знают, и даже музыка совершенно по-другому  воспринимается. Знаете, я бы
сказала, что она воспринимается так, как ее понимает  мой муж. Только теперь
я поняла тоже.

     Алиса  слушала ее с изумлением, глядя  в те  же  дали, что  и она.  Там
пенные  барашки  в  волнах   крутились,  и  тихие  всплески  торговых  барок
слышались,  а  за рекой шла стройка.  Алиса  чувствовала,  что сейчас  мадам
Веселуха доберется до того, что и ей, Алисе, будет интересно.

     - На картины можно смотреть сколько угодно и когда угодно, книгу читать
не сначала, откладывать, переставлять фрагменты.
     - Я так делала в детстве, не хватало терпения подряд читать,  - кивнула
Алиса.
     -  А  музыку  можно слушать  только  подряд. Это  время  в нашей жизни,
которое не сжать  и  не растянуть.  Не ускорить  и  не замедлить. Вот так, -
торжественно  заключила  мадам  Веселуха,  -  мой  муж  и  заставляет  людей
обмирать.  От  него эффект,  как  от музыки.  В  ваш  век,  когда  телевизор
переключают  с  канала  на канал,  когда  внимание у  людей рассеяно,  когда
скорость  жизни столь  велика,  что не хватает  терпения  на  самые  простые
жизненные дела - еду, детей -  в  ваш  век Веселуха наполняет  время прежним
смыслом.  Он делает время  постоянным,  он показывает,  что  его  невозможно
сэкономить - что оно идет так же, как и в те дни, когда от Москвы до Лондона
было два месяца езды...
     - А что мне-то делать? - ляпнула Алиса.

     Она чувствовала себя дурочкой  рядом с мадам Веселухой, хотя та была на
голову ее ниже,  а старше дай-то  Бог на три года - не говоря о  несравнимом
Алисином жизненном опыте, при  том что  мадам  Веселуха  всегда жила за счет
мужа. Воздух  кругом  стал  прозрачен и пуст, из-за  тучи  просияло  сильное
солнце.

     -  А вам,  сударыня, -  сказала мадам Веселуха  прежним, легкомысленным
тоном,  -  не следует  делать масло в  критические  дни  и задумываться  над
сложными вопросами, когда вы влюблены...
     - Почему вы решили, что я влюблена? - изумилась Алиса.
     - Дитя мое, - мадам Веселуха улыбнулась и наклонила головку на бочок, -
я  не  умею  влиять  на  всех  людей  без  разбора...  наоборот,  я  склонна
подчиняться  первому,  кто  захочет  мною  командовать...  но  я  всех  вижу
насквозь.  Идите, и  не  ломайте  себе голову;  вы сами увидите, в чем дело.
Некоторые вещи делаются постепенно; например,  никакое ускорение не  отнимет
от беременности ни одного месяца...

     Мадам  Веселуха  погладила себя  по круглому  животу. Корабль  на  всех
парусах шел по Темзе; на берегу кабак ходил  ходуном -  в нем пьяные матросы
плясали  жигу  на  пятках, и  тряслись  серые  небеса,  и музыка  лилась,  и
электронные часы показывали время.




Глава 10: За гуж

     Зимний сад
     В снегу растворен
     В мягком вишневом уюте
     Сгущается сон от минуты к минуте
     Легкая тень упала крестом
     Пухом
     Вечным сном
     Глухо

     Все, что сделано -  сделано, сколько бы времени ни прошло с  тех пор, и
как  бы мало  мы в итоге ни откусили от  большого пирога. Пусть вырастили мы
одну луковку, эта луковка зачтется. Этот  факт успокаивает,  однако,  только
тех, кто  и так втайне спокоен. Рембо бросил писать стихи,  когда  ему  было
девятнадцать, а  Хемингуэй  не  смог  примириться  (примениться)  с  потерей
творческой  потенции и  в шестьдесят лет.  В заднице  у него было  шило, ему
хотелось вечно скакать. О таких людях говорят: "вот, он любит перемены". Да,
как же!  Наоборот, перемены  им ненавистны.  Они вообще не любят времени. Не
считаются  с ним. Ночью они не спят,  а играют в карты или работают.  В  три
часа пополуночи будят свою женщину. Пьют - с утра. Купаются в проруби (не на
Иордань, что  хоть  как-то  извиняло  бы  их).  В  восемь лет  хотят  начать
самостоятельную жизнь,  в  семьдесят  желают  быть столь же бодрыми,  как  в
семнадцать.  Мир  -  круг,  а  они  глубоко  квадратны,  они  романтики,  их
небоскребы торчат над сонными долинами, застревая в небе, как рыбьи косточки
в горле.  - Веселуха был не таков, о чем мы  и пытаемся рассказать. -  Итак,
все,  что сделано  -  сделано,  как говорил Рябинин  о  своем  младшем сыне,
который никогда не заканчивал начатое, а бросал его на полдороги.

     Однако есть, увы, такие дела, которые не сделаны,  если они не  сделаны
до  конца. Не  наденешь  на  себя  недошитые  штаны.  Недоверченная дырка не
является отверстием. И за недописанные  упражнения Рябинину-младшему ставили
двойки. А кое-кому  может показаться,  что  вся его жизнь есть  один большой
носок, который можно связать только целиком -  иначе не считается. На время,
как на Смольный, нельзя  посмотреть с  разных сторон:  с какой  ни посмотри,
увидишь те же бело-синие завитушки и три маковки.

     Следы, торопясь,  остыли.  Мороз вылизал дороги, крепкая стужа сравняла
небо  с  заливом.  Только солнце  медленно плыло по небу, да воздух застывал
морозным  столбом вдали, да по синему небу, оставляя косые следы, летели два
самолета. В  Марынском дворце, среди колонн,  увитых  плющом, сновали лакеи;
мраморный пол блистал, а стол ломился от блюд. То был огромный Прием в честь
представителей  Питерского  бизнеса.  Сначала   чиновники  договаривались  с
представителями  о  том,   какие   законы  принимать  для  общего   блага  и
процветания, а потом  начался обед. Вина были прозрачны на свет. Внизу слуги
спали на шубах.
     -   Ах,   -  мечтательно   говорил   заместитель   министра  городского
правительства, господин Рыжечкин, стоя с  рюмкой во главе стола, - вот  если
бы к трехсотлетию Петербурга построить огромный мост...
     - Построим! - хмуро махнул вилкой с огурцом один из бизнесменов.
     -  А  на мосту развесить  колбасы и  расставить бесплатное  пиво,  - не
унимался Рыжечкин, застенчиво поигрывая рюмкой.
     -  Развесим!  -  огрызнулся  известный колбасник  господин  Парнасский,
занимаясь салатом.
     - Расставим, - угрожающе пообещал известный пивовар господин Балуев.

     Вообще бизнесмены даже после разговоров о благе  города,  о  тендерах и
подрядах,  были  почти все  сплошь  в  мрачноватом настроении,  так что  это
становилось  даже  как-то  неприлично  и  страшновато.  Фотограф  из  газеты
"Спекулянтъ" еле-еле уговорил их  улыбнуться, да и  то некоторые  персоны не
улыбнулись,  а  скорчили  такую  гримасу,  что  трепетный  господин Рыжечкин
шепотом велел  охране  быть  начеку.  Наконец,  пошептавшись,  обеспокоенные
чиновники  решили  все-таки выяснить, в  чем  дело.  Для этого  вперед вышел
известный  своими прогрессивными взглядами  спикер Думы господин Дустов.  Он
сцепил пальцы на брюшке и спросил невинным таким тоном:
     -  А-а...  с-снно... почему  мы дуемся? Разве  не  все проблемы решены?
Разве не все конфликты улажены? Не все перетерто? А?

     Известный пивовар Балуев показал ладонью: мол, все, да  не в этом дело,
сейчас прожую и скажу, что такое. А знатный асфальтоукладчик  Лазарь Кравчук
убрал с лица челочку, оперся лобиком на ладошку и ответил тихо:
     - Вы не всех пригласили.

     Чиновники   дружно    вздохнули.   Их    самые   мрачные   предчувствия
оправдывались. Зимний  свет  струился сквозь  окна, синяя  тоска  овладевала
чиновниками, сон ложился на поляны глухо.
     - Хорошо, - развел руками Дустов. - Кого? Кого мы забыли?
     - Вы прекрасно знаете, кого, -  сказал Балуев громко. -  Вы забыли  Яна
Владиславовича Веселуху.
     - Н-но... его фирма недавно на нашем  рынке, -  возразил Рыжечкин, - мы
думали, что...
     - Индюк тоже  думал! - отрезал Балуев. - Веселуха  пользуется уважением
бизнес-сообщества, - Балуев бросил косточки под стол собаке и ополоснул руки
в поднесенном золотом тазу. - Его надобно немедленно пригласить!
     - Но, - замельтешили чиновники,  - как, если  пир уже... практически...
окончен?
     Знатный асфальтоукладчик  Лазарь Кравчук встал, посмотрел на чиновников
как бы в неком изумлении и вопросил:
     - Вы таки будете нас учить, скольки нам сидеть за столом?

     Был  тот  час, когда в лесу становится  страшно. Под  мостом в морозной
полынье  вились тугие  струи.  К  крыльцу  Марынского  дворца подъехал новый
"Ауди", из него ловко  выпрыгнул  Ян Владиславович  Веселуха в рыжей кожаной
куртке и меховой шапке, - шапку отдал направо, куртку отдал налево, - быстро
поднялся  в зал,  и  лакеи распахнули перед ним  дверь. Взгляды  восхищенные
(бизнес-сообщества) и недоумевающие (чиновников) провожали его.
     - Спасибо, - сказал он, садясь на место, так, чтобы всем было слышно, -
за оказанную честь. Это в наше время - да!

     Соседи  принялись наливать  Веселухе из разных  бутылочек, и он замахал
руками в припадке скромности. Особенно старался пивовар Балуев.
     - Ваш прибор, - приговаривал  он,  поводя темными бровями, - та-ак наше
пиво любит! Правда, замечу, только "Невское". "Балтику" - хоть зарежь...
     - Как и я, - улыбался Веселуха, - как и я...
     Стемнело  уже  совершенно,  зажгли электричество,  но  не  то,  которое
заполняет весь зал, не огромную люстру, при свете которой за окнами - слепая
тьма, а маленькие светильники по стенам, так что пространство на  площади  и
во  дворце казалось единым полутемным океаном. Тени и  радужные дымки стояли
по стенам. Из окон тянуло морозом.  Рыжечкин поманил  Дустова на  лестницу и
там шепотом сказал по-французски (чтобы охрана не поняла):
     - Mais c'est impossible! Неужели он так влиятелен? Кто за ним стоит?
     - Я теряюсь в догадках, -  ответил Дустов взволнованно. - С  ума сойти.
Дв***й год на дворе, а еще есть такие крыши, которых мы не знаем!
     - А может быть, - сделал  смелое предположение Рыжечкин, - за ним стоит
Москва?
     - Ну! -  махнул рукой  Дустов. - Загнул!  Слушай... надо будет  к  нему
подойти  потом...  ну, подвести его  под человеческие  законы. Когда  мы его
освоим, он будет не так страшен.
     Умнейший  Дустов был умнее Рыжечкина,  но Рыжечкин лучше чуял нутром, и
ему подумалось: "Ой, сомнительно, что мы его освоим!"

     Тени кружились вихрями по стенам, за  окном  без перемены стояла густая
стужа, и в зеркале темном, как в яме, дрожали занавески и небо, подсвеченное
городом,  -  сквозь  эту  подсветку прорывались  звезды.  В  кабинете,  куда
Веселуху зазвали для беседы, было пусто и очень интимно.

     - Ян Владиславович, - начал господин  Рыжечкин, кося глазками в угол, -
а-а...  мы  бы  хотели  с  вами  поближе  а-а... познакомиться  для  тесного
сотрудничества...  Может быть, вы как уважаемый  в бизнес-сообществе человек
хотели  бы  войти  в  какой-нибудь  комитет... Разумеется,  это потребует от
вас...

     На этом месте язык Рыжечкина  застыл,  как будто его опустили в банку с
жидким азотом. - "Что со мной творится!" - подумал чиновник.
     - Вы посланец Москвы? - спросил он измененным голосом. - Скажите, вы из
другого  мира? Вы  присланы  с Марса сорвать  нам  трехсотлетие?  Почему ваш
заместитель говорит, что ваша фирма существует ради  рабочих? Может быть, вы
представители международной, -  горло Рыжечкина перехватило, - жидомасонской
организации?
     Тут Рыжечкин  сглотнул  так, как будто  хотел  проглотить сырную  луну,
которая  как раз  выплыла и красовалась перед ним в окне; но на  пути к луне
сидел  напротив  скромненький  господин  Веселуха. Из памятников генеральный
директор был более всего похож на Грибоедова, что сидит перед ТЮЗом.

     - Нет, - сказал Ян Владиславович мелодично, - я не занимаюсь политикой.
Вы  знаете мою биографию,  я ученый. Я не  топаю, не  хлопаю. Неужели  вы не
верите? - вывел он проникновенно.
     Только  чуткий Рыжечкин уловил упрек  и злую насмешку. Безнадежно все и
горько, подумал  Рыжечкин. Рыдания  подкатили  к его горлу, как будто был он
девицей.
     - Я не верю! - возразил Рыжечкин звонко.
     И тряхнул головой.
     - И чего бы вам хотелось в таком случае? - поинтересовался Веселуха.
     Рыжечкин отер незаметно  набежавшую  слезу (хорошо все-таки,  что не он
сидел против луны!) и неожиданно сказал:
     - Купите меня, а? Я буду вашим человеком в правительстве.
     - Почем? - спросил Веселуха, вынимая бумажник.

     Петя  Варвар  на верхушке  голубой  елки взлохматил пятерней волосы  на
затылке и  наставил  шпионскую  камеру  с диктофоном.  Искры от его сигареты
уносило в ночь, навзничь.

     - Даром! - гаркнул Рыжечкин. - Даром...
     - Точно даром? - уточнил Веселуха. - Или авансом?
     - Совершенно даром, - Рыжечкин прижал руки к сердечку. - Позвольте мне!
     Веселуха поднял брови:
     - Позволяю!

     После чего  дверь  немедленно  приоткрылась, и  Рыжечкин выскользнул  в
пе