чальную темноту. Веселуха встал и пошел следом, но чьи-то тихие, умоляющие
взгляды, трепетавшие от  уважения,  тормозили его шаг.  Чиновники плавились,
таяли, как на солнце масло. Уши чужих дверей раскрывались во дворце, - и всю
ночь напролет утомленный Веселуха  вынимал бумажник и убирал его обратно, не
истратив ни одной копейки. Наутро все правительство поклялось в верности Яну
Владиславовичу. Петя Варвар, закоченевший  на вершине ели, молвил, разлепляя
посинелые уста:
     - Как  благородны наши чиновники. Ницше сказал  бы, что, раз они  умеют
чтить, в них еще жив аристократический дух.

     К десяти утра стало ясно, что все  правительство поклялось в неизбывной
верности Веселухе. Губернатор рвал на себе волосы.
     - Это экономически не обусловлено, - говорили они. - Надо перетереть.
     В половину одиннадцатого Веселуха,  пошатываясь и потирая глазки, вышел
на крыльцо Марынского дворца; он увидел солнце, восходящее по морозной тропе
над Невой; он увидел наставленные на него дула и серьезных ребят за елками.
     - Детектив! - присвистнул Веселуха. - Триллер! Серьезная жизнь!
     - Если ты не желаешь  жить  по-нашему, - проскрипел Петя Варвар с  ели,
целясь фотоаппаратом, - мы тебя пристрелим.
     - Да я просто не могу жить  по-вашему! - возмутился Веселуха. - В вашем
мире -  пули и тюрьмы, ваш мир лишен изящества, в  нем  не прощают долгов, в
нем  науки   и  искусства  -  только  средство,   а  цель  -  удовлетворение
потребностей...  У вас нет вкуса! Как  я могу жить в вашем  мире?  Я живу  в
своем.
     - Ты очень сильно рискуешь, -  прошипел один из бандитов,  не спуская с
него вооруженного глаза.
     - Чем?
     - Всем. Жизнью!
     -  Ах, если бы жизнь  была всем, чем  можно рисковать,  - пожал плечами
Веселуха.
     - Поляк, - каркнул на это Петя Варвар с елки.

     Веселуха  сделал шаг вперед. Легкие ветра обдували его, -  распахнулась
одежда,  - больше всего  на свете  Веселухе хотелось прилечь  здесь же,  под
елью, и уснуть. Но он знал, что так делать нельзя, потому  что получится как
в сказке про Мороза. Тогда Веселуха  решил совершить подвиг, которому всегда
есть место в нашей жизни.
     - Казачок! - велел он и протянул руку назад, не глядя.
     Казачок подал гитару, Веселуха стянул перчатки и заиграл цыганочку.

     Мороз в то утро достигал градусов тридцати. Над Петербургом висел смог,
обычный для  таких  дней. Резкие синие тени  лежали  на  глубоких  и снежных
полях. Веселуха играл, и пальцы примерзали к струнам.
     - Бог не фраер, - сказал один бандит другому. - Слушай! Если так пойдет
дальше, нам придется переквалифицироваться в управдомы.
     - Что подумает Европа? - сокрушенно покачал головой его собеседник -  и
чихнул.

     Туристы толпились перед памятником  Николаю первому, прыгали и  дули на
руки.  Кто-то  из  депутатов городской  Думы, проходя  мимо, подал  Веселухе
доллар.  Ян  Владиславович  кивнул;  в  следующий  момент  с  елки  свалился
абсолютно  промерзший Петя Варвар. Время было  непрерывно,  оно  сливалось в
цепь, Ян  Веселуха вытягивал из  струн  все секунды поименно. Петю отогрели,
отпоили  спиртом  и  отнесли в  редакцию  "Специалиста", бандиты примерзли к
своим  стволам  (теперь их не пустят ни в одно  казино), а Ян Владиславович,
приехав на завод, три часа разбирался, где он, а где гитара.

     - О, - вопил он, - я придурок.
     Паша Ненашев  был  с ним  мысленно согласен;  мороз  всегда провоцирует
людей на подвиги.
     - Да, Ян Владиславович, - сказал Паша, - я тоже один раз в  такой мороз
в школе  поспорил, что приду в шортиках.  За это мне Маринка (моя теперешняя
жена) грозилась поставить  пива. Представляете картинку: прихожу я на урок и
громогласно  говорю:  "Ну, Маринка, тащи  пиво, я типа тут рисковал себе все
отморозить..."
     -  Эй, Алиса! - закричал Веселуха. - Тащи... водки, я тут себе рисковал
все отморозить!!!

     Алиса немедленно появилась, просто сказать  материализовалась, с водкой
и  закусью,  и они выпили за  Родину, выпили за президента Тугина, выпили  и
снова налили.
     - С утра напился,  весь день  под горку, - констатировал Веселуха в уме
своем, валяя Алису по дивану за запертой дверью.
     "Он не менеджер", - подумал Паша.

     Да, приходится  признать, что в  положительном  образе Веселухи,  этого
Человека  Дела,  наличествовали  некоторые  не  совсем  положительные черты.
Веселуха  был  слишком созерцательным  человеком  -  в  широком смысле этого
слова.  Жизнь  слишком  сильно  интересовала  его;  причем  интересовали как
глубины, так и  мелочи. В то же время Веселуха, как все гении, был абсолютно
не ограничен, а значит, всякая целеустремленность (то бишь, устремленность к
одной, но пламенной цели) была Веселухе чужда. Он мог отвлечься по дороге на
красивый цветок и взирать на него часами в полном своем праве, сознавая, что
он  не  попусту  тратит время, а  делает нечто важное и  необходимое.  В чем
необходимость - Веселуха  не мог бы вам сказать; как и  всех гениев, его вел
по жизни Некто, - Тот, Кто не станет пускаться в объяснения, толковать сны и
вообще жульничать.

     А между тем (волшебное слово)...

     А между тем в правительстве Санкт-Петербурга царила паника. Народ бегал
по коридорам. Господин  Дустов  от  нервного потрясения съел в буфете Дворца
всю пиццу и рыгал; господин Рыжечкин надел женское платье и бежал в леса, но
был пойман рукой губернатора.
     - Чего надо этому человеку? - спросил губернатор.
     - Вероятно, он хочет быть вашим преемником, - доложился Рыжечкин. - Вам
бы неплохо на это согласиться. Потому что ваше будущее в  этом случае  будет
протекать молоком и медом!
     -  Я бы  совсем  не хотел,  чтобы мое будущее  протекало!  -  испугался
губернатор.
     Некогда  губернатор   работал   водопроводчиком.  У   него   было  лицо
квалифицированного рабочего,  корявые пальцы  и  прорва  практического ума в
голове.
     - Значит, не будет течь, - пообещал Рыжечкин от имени Веселухи.
     - Но я хотел бы сам решать, - продолжил умнейший губернатор, - будет ли
оно течь или нет! С кем я могу поговорить на эту тему?
     Это губернатор сказал уже в телефон.
     - К сожалению, сам господин Веселуха в данный  момент занят, - ответила
ему  госпожа  Койотова,  бывшая шпионка, бывшая  переводчица, а  ныне личный
секретарь  Веселухи,  -  но  я  могу  позвать  к телефону  его  заместителя,
господина Рябинина.

     - Слушаю! - гаркнул Рябинин.
     Губернатор кашлянул.
     - Скажите, - поинтересовался он, - а... чего хочет ваш директор?
     - Он хочет, - ответил  Рябинин сурово, - чтобы весь народ жил хорошо...
в частности, рабочие на вверенном ему предприятии.
     - Кем... вверенном? - отпал губернатор.
     - Богом, -  внушительно  ответствовал Рябинин. - Также ему  вверены все
потребители его  прибора, любящие его  и доверяющие ему, и  да будет  всегда
нерушим союз труда и капитала!
     - А мы? - спросил губернатор.
     - А вы тоже, - согласился Рябинин. - Общественное благо есть то, к чему
в наибольшей степени стремится наш директор!
     - Я тоже, - солидаризовался губернатор. - И я. Может быть, ваш директор
хочет стать после меня губернатором?
     - Нашему директору, - почтительно ответил Рябинин на том конце провода,
-  не  нужна официально оформленная власть над  людьми.  Это для него  будет
лишним бременем и не оставит времени для занятий наукой. Что  нежелательно и
для Яна нехарактерно.
     - Ах... нехарактерно, - кивнул губернатор.  - Ну... а в таком случае...
может быть, он ждет, что его позовут гулять в Москву?
     Рябинин ответствовал так:
     - Веселуха -  патриот своего  города. Хотя, конечно, и Москва, и  лично
президент Тугин, и все его достойные кабинет-министры и советники вызывают у
нашего  директора  горячую  симпатию,  Ян,  родившийся  у  нас,  на  Лиговке
неподалеку от Мальцевского рынка, гордится всем тем, что составляет...
     Здесь Рябинин запутался и округлил паузу.
     - Ах, вот как, - выдохнул губернатор. - Все. Мне все ясно.
     - Сожалею, - ответил Рябинин мягко.
     - Не стоит,  - отверг губернатор. - Мы все - старшие братья; когда отец
возвращается с войны, старшие братья должны подчиниться.
     В этих словах  Рябинин ничего не понял, да и то сказать,  в аппарате он
не служил, и в византийских словесах понятия не имел. Солнце восходило краем
за  домами,  оно  было  тяжелое  и  рыжее,  оно  пыталось вернуться  в ночь,
печальную ночь;  Веселуха  и  Алиса  за  запертыми  дверьми  занимались, чем
хотели; а между тем...

     Несколько  слов об этом. У Достоевского на  каждой  странице рассыпано,
как  бисер,  словечко  вдруг  -  философское  обоснование  непредсказуемости
событий.  Чудеса,  связь  между которыми не  доступна  человеческому разуму.
Словечко а  между тем тоже кое-для  чего  бывает нужно: например,  для того,
чтобы  показать, как Штирлиц лежит в  засаде, а  в это время в замке Геринга
etc.   Не  разделять  ведь  на  две  колонки;  особенно  пикантно  все  дело
предстанет, если  вспомнить, что  Веселуха  благодаря  своей  разработке,  а
точнее,  ее побочному эффекту, мог одновременно  находиться в разных местах.
Вот  и сейчас: он  одновременно был с  Алисой - и сидел в кабинете одного из
правительственных зданий, в кожаном кресле, и курил.

     Напротив него, в  таком  же  кресле, помещался кабинет-министр  Альберт
Ферг, лучшая  голова  причудливой  администрации президента  Тугина. Альберт
Ферг никогда  не работал  на КГБ, он не сидел послом в банановой республике,
не зависал над кукурузным полем в поисках  американских снайперов, - зато он
слыл  отличным  экономистом,  и  от  его  объяснений, "почему  рубль  нельзя
укреплять", млел  сплошь весь средний  класс.  Ферг  ввел в моду трехдневную
щетину в стиле "мерзавец", и был признан самым сексуальным  политиком России
200* года.

     Теперь  этот блестящий  оратор  сидел  напротив  Яна  Владиславовича  и
спокойненько  себе  курил,  вернее, изображал спокойствие,  в  то  время как
Веселуха, нарушая все правила этикета, хлебал крепкий кофе из чашки.
     "Достойный противник", - думал Альберт Ферг.
     "Достойный человек", - думал Веселуха.

     Наконец,  Веселуха   понял,  что  он  должен  избавить  собеседника  от
печальной  необходимости  говорить  первым.  Ведь  известно,  по  восточному
этикету,  что  заговоривший  первым,  считай, проиграл; так  что Веселуха, в
глубине души равнодушный к подобного рода успеху, начал:
     - Ну и как бы вот!
     - Вот, собственно, - кивнул Альберт Ферг.
     Опять воцарилось молчание, прерываемое звоном ложечки о чашку. Веселуха
наслаждался. - "Замерз, - мысленно уговаривал он московского гостя. -  Испей
кофейку, все хуже не будет".

     Но кабинет-министр  был крепкий  орешек; его  на пушку не возьмешь;  он
знал,  что,  отхлебнув кофе, моментально подпишет капитуляцию. Надо сказать,
что  в тогдашних  Высших Сферах нравы  были изысканно утонченными,  мода  на
Восток и мода  на hi-tech  изощренно  сочеталась с византийским коварством и
мечтой о римской доблести. Таков был  и Ферг. Он тщательно вгляделся  в лицо
своего противника, облизнул губы и сказал, косясь в угол:
     - Э-э...вы,  конечно, знаете,  за  чем я сюда  приехал.  Я  ведь  и сам
отсюда.
     - Вы-то отсюда, - согласился Веселуха, - да я не туда.
     - Завтра утром вы будете уже назначены, -  сказал  Ферг, не принимая во
внимание возражений. - Вопрос исчерпан.

     Ферг поджал губы и погладил  бородку: из-за  шторы  сильно дуло,  мороз
стоял трескучий, охрана прыгала по кругу во дворе, но Фергу не было холодно,
ибо  в его жилах тек жидкий  азот. Время  выморозило  его дотла, устремило в
бесконечность  путем деления  на  абсолютный  нуль. Веселухе  тоже  не  было
холодно,  потому  что  он напился  кофе, и потому что Алиса  в  параллельном
времени согревала  его.  Кровь  катилась по нему  мерно,  и его  ботинок еле
заметно качался от этого.

     - Нет, погодите, - терпеливо сказал Веселуха. - Вы меня не поняли. Я не
хочу заниматься политикой.
     Ферг чуточку побледнел.
     - То есть  вы  видите  для себя  более  блестящую карьеру, чем работа в
правительстве?
     Веселуха нетерпеливо хлопнул рукой по бедру:
     - Как-то  вы  все  так  переводите... Да кой  хрен  мне ваша  блестящая
карьера,  у меня  и  так на физику времени не остается!  В  сутках  двадцать
четыре  часа, господин  Ферг!  Все пристают! Мне для полного  счастья только
Москвы вашей не хватало. Не поеду туда ни за какие коврижки, так и передайте
его высокопревосходительству.
     Ферг сбледнул с лица окончательно:
     - То есть... вы хотите... сделать Петербург автономным от России?
     - Хочу, -  от  такого разговора  Веселуха потерял терпение,  - пламенно
желаю.  Питер  -  мировая  столица.  Нью-Васюки, как  Остап Бендер  говорил.
Слушайте, Альберт  Эразмович,  от  вас уписаться  можно. Я скромный  простой
бизнесмен...

     Но Ферг только насмешливо покачал головой:
     -  Э,  Ян  Владиславович...  Человек есть  то, что  о нем думают. И вам
придется соответствовать  тому,  что думают о вас. Вы  можете сколько угодно
разубеждать людей, говорить, что власти  вам не надо, что вы - физик, что вы
не  хотите того и  хотите этого... Но рано или  поздно вам придется захотеть
того, что вам приписывают. Взялся за гуж... Вам придется.
     - А я уйду в монастырь, - предположил Веселуха. - В католический!
     - Никуда  вы  не уйдете. Не  в  вашей  воле. Вам придется полюбить свою
судьбу, и  делать то, чего от  вас ждут.  Вам придется  отвечать на вопросы,
которые придумали не вы.
     - Не буду! - отрезал Веселуха. - Не стану! Лучше смерть, чем рабство.
     Ферг расхохотался ледяным смехом.
     - Назовите мне хоть одного ученого, который отказался бы от возможности
практического воплощения своей выдумки, как бы страшна она ни была,  и какое
бы наказание ни ждало исследователя. А ваша выдумка еще и имеет коммерческий
успех. Может  быть, ради  власти  вы  и не пойдете в политику.  Но  вот  это
искушение для вас слишком сильно. Я не прав?
     - Может быть, - сказал Веселуха задумчиво, - подождите. Дайте мне время
подумать.

     Хитрый, хитрый генеральный директор. - "В сутках двадцать четыре часа",
"дайте мне время". Бедным притворяется, а у него этого времени - навалом!

     Бронза, брынза,  брызги света на домах; снега взвизги, иней на  бровях.
Брынза бронза, по проспекту едет бонза, партбилет на груди,  сторонись пади.
Бронза,  брынза, вся  Нева  стоит  как линза, а на  рынке  молоко желтеет  в
крынке, млеют блики, от волос трещат косынки, снег великий.

     - Слушай,  Ян,  - сказал Рябинин Веселухе, -  вот  ты Лукина  в блокаду
отправил, а как ему там живется?
     -  Как там  может  житься  такому  подлецу!  Конечно,  скупает  золото,
наживается на чужой беде.
     Рябинин засопел, взмахнул руками и сел на ящик с песком.
     -  А может,  нет, - буркнул  он. - Ну, конечно,  Лукин подлец. Но  ведь
может такое быть, что он живет там плохо?
     - Да уж чего там хорошего! - сказал Веселуха.
     -  Может  быть,  посмотреть,  как  он  живет?  -  предложил  Рябинин. -
Понимаешь?
     - Понимаю, - ответил Веселуха. - Чай, не по уши деревянный.

     Они прошли в кабинет, Веселуха совестливо вздохнул  и врубил прибор. На
экране  компьютера поплыли радужные блики, а потом прибор вздохнул и показал
удивительной красоты пейзаж. Примерно такой же, как за окном, только вот вся
улица  была  занесена  по  края, -  посередине обледенелая  длинная  тропка,
поперек улицы черный остов троллейбуса, за ним огромное рыжее солнце, тени в
разные стороны, и ни человечка. Выглядело все это как фотография.
     - Может, статика? -  забеспокоился Рябинин, но тут прибор показал самое
главное:  из-за  троллейбуса,  черный на  фоне  заката, вывалился  Лукин. Он
держал  за руки  двоих детишек; в зубах у него был холщовый мешок, в котором
слабо трепыхалось что-то, наверное, еда.
     - О как? - удивился Веселуха. - Откуда у Лукина дети?
     - Это сироты, - крикнул Лукин хрипло. - Я их хлебушком кормлю.
     - Все-таки ты  физик, Лукин!  -  всхлипнул Рябинин.  - Ты - молодец!  Я
знал! А Ян в тебя не верил...
     - Спокойно,  -  сказал  Ян Владиславович. -  Ты,  Лукин, не финти  там,
слышишь? Не срывай оборону города.
     -  Может, отпустите обратно? - попросился Лукин.  - Так ждрать  охота -
смерть!
     - А сироты как? - удивился Веселуха.
     - С собой! - махнул рукой Лукин.
     - А может, это наши с тобой мама  и  папа, - предположил Веселуха. - Мы
их сюда возьмем, и не родимся!
     - Тогда меня одного, - запросился Лукин. - А сиротам как судьба!
     - Нет, тебе еще не пора, - отказал Веселуха. - Ты еще не проникся. Живи
пока там, то есть, тогда.
     - А что это ты за меня решаешь! - завопил Лукин, и слезы потекли по его
обледенелому челу, и пшеничные  брови  над  голубыми мошенническими  глазами
закруглились, серебряные от инея. - Ты что это... за меня...
     Лукин всхлипнул. Рябинин не выдержал.

     - Слушай, - сказал он. - Иди к моему  деду. У них большая семья, иногда
бывает даже маслице. И потом, их скоро всех благополучно эвакуируют.
     В глазах Лукина затеплилась надежда.
     - А  может, теперь -  нет,  -  вмешался Веселуха, глядя  на Рябинина. -
Может, Лукин с сиротками слопает все ихнее маслице?
     Рябинин был близким другом Веселухи, и он уловил провокацию.
     - Не слопает! - твердо сказал он.

     Судьба  Лукина  была  решена  с  удивительной  мягкостью;  между тем  в
семнадцатом веке,  в  Лондоне, без  всякого  вмешательства и родовспоможения
жила мадам  Веселуха. Электронные часы на башне спешили;  в том  мире прошло
уже  восемнадцать лет,  но сама она не старела. Ее любовник стал герцогом  и
изобрел электронную почту, по коей мадам Веселуха вскорости  после Рождества
(православного)  и послала мужу восклицательное  письмо. - "Что это такое! -
писала она. - Моды  успели  поменяться несколько  раз, на меня уже косятся и
оглядываются, мой любовник и благодетель стал невыносимо стар, - а ты,  свет
очей  моих, и не вспомнишь про меня и про твоего бедного сына Генри, - а он,
между  прочим,  уже обогнул мыс Горн и носит в ухе серьгу!" Слезное письмо к
Веселухе пришло и немало его позабавило.
     -  Подумать  только,  семнадцать  лет!  -  удивлялся  он в  присутствии
Рябинина и  Паши Ненашева.  -  Куда  они  торопятся?  Воздух  свежий, музыка
красивая, режим старый!

     На это Рябинин опять-таки несколько затуманился, а потом объявил:
     - Это не они торопятся.
     - Почему ты полагаешь?
     -  Я не  полагаю, я знаю точно,  - сказал  производственник,  и поведал
следующую научно-фантастическую историю.

     Будто бы когда-то давно, когда на месте Земли была другая планета, а на
месте нашей Галактики  - другая Галактика, люди дошли до  того,  что  решили
устремиться в бесконечность, да  не просто поделив себя на нуль,  а так  вот
выдернуть себя, как морковь из  грядки,  и  пустить  туда,  не знаю  куда со
скоростью света. А про  время они ничего не учли - ну, такой был промах в их
науке. Думали, здесь год и там год.

     И  вот, полетели семеро смелых; летят, летят,  не возвращаются, народ в
небо  смотрит, -  у тех, в корабле, год прошел, а  в  той точке,  откуда  их
пустили, успела вся Галактика прокиснуть  и свернуться, а потом развернулась
новая, и на ней  учредилась точно такая же Земля, как и была, и люди на этой
Земле дошли до того, что тоже решили устремиться в бесконечность. Но Бог уже
знал, что  надо за нами  глаз да глаз,  и в тот  самый момент,  когда семеро
смелых  отделились от поверхности Земли, прежние семеро  смелых благополучно
приземлились обратно. А Земля ведь была точно такая же, и семеро смелых были
те же, и у них были  те же самые родственники и знакомые. - "Да вы же никуда
не летали! - заподозрили  они. - Вы же  одну секундочку в  космосе только  и
побыли!"  Пришлось