и  -  женщины,  дети,  старушки.  Ни  одного
старика. Он - единственный мужчина.  Взрывы  затихли,  люди  ждали  отбоя.
Когда он вошел, все на него посмотрели, как будто от него все зависело - и
налет, и отбой. И сразу же грохнул новый, особенно громкий на фоне  тишины
удар. Жалобно  дзинькнуло  какое-то  одинокое  стекло,  и  вдруг  в  голос
зарыдала и запричитала одна из женщин, и мальчик у нее на руках  проснулся
и тоже заплакал.
   "Ничего, ничего, - громко сказал Василий Васильевич, - сейчас будет все
в порядке". Он взял какой-то ящик, повертел в руках, поставил на пол вверх
дном. Все внимательно на него смотрели,  с  доверием.  Женщина  и  мальчик
перестали плакать и тоже смотрели...
   Он работал как актер на сцене. Прежде всего  снял  очки,  протер  их  и
бережно положил на ящик  вверх  стеклами.  Затем  полез  в  карман,  вынул
записную книжку, вырвал из  нее  листок,  закрыл  книжку,  снова  сунул  в
карман. Все смотрели  как  завороженные,  ничего  не  понимая.  Дальше  он
вытащил перочинный нож и нарезал листок бумаги на тонкие полоски - все это
не торопясь, серьезно, молча. Потом снял очки, послюнил бумажные  ленточки
и аккуратно заклеил стекла очков крест-накрест. Надел очки и спокойно  сел
на ящик.
   И тут в подвале грохнул хохот. Смеялись все. Некоторые  -  сразу  поняв
шутку, другие - потому, что смеялись рядом. Но смеялись все решительно - и
синевато-бледные матери, и  заспанные  ребята,  и  робкие  старушки.  Лиза
тряслась от смеха и вытирала глаза. И  Оля  тоже  смеялась,  опустив  свою
книжку и смешно подпрыгивая. И Колюней тоже проснулся и засмеялся.
   Но вдруг раздался совсем  особый  смех  -  тоненький,  захлебывающийся,
словно лопались пузырьки, наполненные  визгом.  Это  смеялся  Грудной.  Он
лежал на своей сетке и ликовал. Сегодня он научился смеяться. Он смеялся в
первый раз в своей жизни.


   А на другой день вечером, когда женщины  с  детьми  уже  погрузились  в
эшелон, кое-как разместились по нарам, разобрались с  мешками,  бутылками,
одеялами снова был налет. Но Лиза уже не боялась. Пусть впереди еще  много
неясного, пусть много тяжелого, но главное,  главное  -  она  не  боялась!
Неопытная душа, поборовшая свой страх, метнулась теперь в другую  сторону,
и все казалось ей прекрасным. Одна зенитка кричала: "Я здесь!" А другая  в
ответ ей: "И  я  здесь,  и  я!"  "И  мы  здесь,  и  мы!!"  -  целым  хором
подхватывали остальные.
   Под азартную перекличку зениток эшелон тронулся в путь и быстро  набрал
скорость. Теплушка просто подскакивала  на  стыках  рельсов.  А  по  крыше
барабанил дружелюбный град осколков. Осколки были свои, наши.  Как  хорошо
было мчаться под  их  музыку,  ничего  не  боясь  на  свете!  Как  ликующе
подпрыгивала теплушка - вперед вперед! - и приплясывала от нетерпения.
   Лиза лежала на нарах, в темноте. Рядом с ней на подушке спал Грудной  и
дышал ей в лицо теплым сопом. Ничего не было страшно. Как все,  так  и  я.
Она знала, что мчится вместе с другими, под дружные оклики зениток куда-то
вперед, где будет трудно, но интересно. Она пойдет работать - в школу  или
на завод, лучше даже - на завод.
   А потом кончится война, они вернутся  в  Москву,  и  Сережа-непременно,
непременно-тоже вернется. Она лежала и видела в темноте  будущее  -  конец
войны! А потом заснула, представляя себе уже даже  и  не  конец  воины,  а
совсем невообразимый, далекий-далекий впереди день, когда Грудной пойдет в
школу.

   1960



    И.Грекова.
    Знакомые люди

   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "На испытаниях". М., "Советский писатель", 1990.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 12 February 2001
   -----------------------------------------------------------------------



   История эта - невыдуманная. Все это именно так и было.  Автор  позволил
себе только изменить некоторые  собственные  имена  и  додумать  кое-какие
мысли, вложенные им в сознание одного из  персонажей.  Нельзя  поручиться,
что персонаж в точности так думал, но что-то похожее думал наверное.
   Итак - подлинное происшествие.
   Несколько лет назад мой знакомый, инженер Юрий Сергеевич  М.,  проводил
свой отпуск на Черноморском побережье Кавказа. С ним вместе  путешествовал
его сын Сережа, кудрявый романтический мальчик, вылитый "маленький  принц"
из сказки Сент-Экзюпери.
   Сережа жаждал приключений. Путешествие проходило не  без  них.  Нередко
оказывалось, что в гостиницах не было мест, и отец с  сыном  ночевали  где
придется - один раз даже в чьем-то курятнике,  по  соседству  с  горластым
петухом ("Он ничего, только  слишком  рано  встает",  -  сказал  про  него
Сережа). Но в целом судьба им благоприятствовала  -  чаще  всего  место  в
гостинице вскоре находилось (на женскую администрацию помоложе,  вероятно,
действовала неотразимая улыбка Юрия, а постарше - кудри и  неземной  облик
Сережи).
   Впервые предоставленные самим  себе,  без  материнской  опеки,  мужчины
"ударились  в  разгул".  Сколько   было   съедено   чебуреков,   персиков,
мороженого!  Сколько  раз  было  схожено  в  кино,   езжено   на   катере!
Естественно, они порастратились.
   Впрочем, отпуск все равно подходил к концу, пора было уезжать домой,  в
Москву. В Сухуми (последнем пункте маршрута)  Юрий  купил  два  билета  на
самолет (один взрослый и один детский), и еще  у  него  осталась  скромная
сумма, достаточная для того, чтобы прожить оставшиеся  дни  -  без  особых
излишеств.
   Но случилось так, что накануне отъезда  у  Юрия  (видимо,  в  автобусе)
вытащили из кармана бумажник, в котором были почти все деньги, а главное -
билеты на самолет. Он оказался в сложном  положении:  в  чужом  городе,  с
ребенком, без денег, без билетов, без единой знакомой души. По карманам он
нашарил какую-то мелочь, сущие пустяки.
   Сережа был в  восторге:  "Это  настоящее  приключение?"  Отец  промычал
что-то невнятное - бывает, мол,  хуже.  Решил  ехать  на  аэродром,  чтобы
восстановить хотя бы билеты, номера которых он знал. Сережа настоял, чтобы
ехать в такси, - по его  представлениям,  ехать  на  аэродром  можно  было
только так. Отец пытался его образумить, ссылаясь на то, что  денег  мало,
что на такси обратно им все равно не  хватит.  "Обратно  -  автобусом",  -
великодушно согласился Сережа.
   Взяли такси, поехали. По дороге Юрий разговорился с шофером, глядя  ему
в спину; рассказал о своей неприятности. Тот выслушал его  с  сочувствием,
качая головой, пожелал ему успеха в деле с  билетами  и  предложил:  "Если
негде будет ночевать - езжай ко мне".  Юрий  поблагодарил,  но  отказался:
номер в гостинице был оплачен вперед, ночевать где  было.  Шофер  все-таки
назвал себя и дал адрес. Юрий записал его на папиросной коробке и забыл  о
нем. Шофер уехал с другим пассажиром.
   А с билетами ничего не получилось. Девушка в окошке  была  непреклонна.
Очень строго, очень официально она потребовала,  чтобы  Юрий  внес  полную
стоимость билетов (может быть, так и полагалось по правилам, но не об этом
сейчас  речь).  Улыбка,  мастером  которой  был  Юрий,  на  этот  раз   не
подействовала, а на Сережины кудри даже не было брошено взгляда.
   Обескураженный, за руку с  мальчиком,  вернулся  он  на  площадь  перед
аэровокзалом. До ближайшего автобуса в город ждать было еще порядочно.
   - Папа, ну а это - настоящее приключение? - ликуя, спросил Сережа.
   Отец довольно кисло признал, что настоящее. Сережины  глаза  сияли,  от
избытка  впечатлений  он  засыпал.  "Совсем  немножечко  посплю  и   скоро
проснусь", - сказал он. Юрий сел на скамью, посадил рядом с собой  Сережу,
положил его голову к себе на плечо; тот  мгновенно  уснул.  Кругом  стояла
бархатная, теплая, звеневшая цикадами южная ночь; непривычные конфигурации
созвездий ярко выделялись на черном небе. Сережа спал, а Юрий тем временем
размышлял. Под стрекот цикад было удобно думать. Он вообще был  склонен  к
философствованию, любил вдумываться в смысл  обыкновенных  слов,  понятных
каждому без объяснений. На этот раз, жалея о том, что у него нет в  Сухуми
знакомых, он спрашивал себя: что такое "знакомые" и чем они отличаются  от
"незнакомых"?
   ...Он представлял себе: вот идет по улице  маленький  человек,  тот  же
Сережа. Как ему хорошо! Сколько кругом интересного!  Он  присаживается  на
корточки, чтобы лучше разглядеть лужу. Лужа - красивая,  перламутровая,  с
бархатной грязью по краям. Большой дядя  сверху,  почти  от  уровня  крыш,
смотрит на него с улыбкой:
   - Ты что тут делаешь, кудрявый?
   - Лужу смотрю.
   - Смотри-смотри, да не засматривайся. Штаны  замарал.  Мать  небось  не
похвалит.
   - Не похвалит.
   - Ну, давай руку.
   Большая рука спускается  откуда-то  сверху,  тоже  от  уровня  крыш,  и
бережно берет маленькую руку в мокрой красной варежке. И вот  уже  ребенок
идет от лужи, идет с чужим дядей, по-нашему - с "незнакомым".  Но  детское
сознание не  знает  разграничения  людей  на  "знакомых"  и  "незнакомых".
Ребенок изначально "знаком" со всеми. Все люди - его знакомые. И  дети.  И
собаки. И кошки.
   Естественное, блаженное, привольное состояние!
   ...А вот идет по улице взрослый человек. Кругом поспешают, обгоняют его
другие взрослые. У каждого - своя авоська, свой портфель, свои знакомые.
   ...Едут люди в автобусе, в трамвае,  в  метро.  До  чего  ж  они  сухи,
замкнуты, чужды друг другу! До чего ж они незнакомы!
   Человек в  метро  сидит  и  читает.  Сосед  по  скамье  с  любопытством
заглядывает в книгу. Читающий недоволен. Он старается плечом загородить от
соседа страницу. Тот больше вытягивает шею, прямо затылком чувствуешь, как
он напрягся. Вот нахал! Читающий возмущен: он чувствует, как в нем растет,
раздувается чувство оскорбленной  "приватности"  ("privacy"  -  английское
слово, не имеющее русского эквивалента).
   А вот взрослый  человек  в  силу  необходимости  проталкивается  сквозь
толпу. И снова в нем бушует оскорбленная  "privacy".  Он  почти  ненавидит
окружающие  его  плечи,  локти,  головы.  Все  эти  люди  ему   мучительно
посторонни, крайне незнакомы. От их близости он неподдельно страдает.
   Но когда же, в какой момент совершается в человеке переход от  светлого
детского "все знакомы" к взрослому, отчужденному "я их не знаю и знать  не
хочу"?
   Это - как у кого. У некоторых  детей  такое  "посвящение  во  взрослые"
наступает рано, слишком рано.
   Например (вспоминает Юрий), у семилетней Тани, дочери соседей по  дому,
этот переход  уже  совершился.  Девочка  худенькая,  отвлеченная,  ходячая
запятая (Юрий не раз, встречая ее  на  лестнице,  пытался  заговорить,  но
всегда  натыкался  на  стену  вежливо-оскорбленной  "privacy"  в   зеленых
глазах). До чего же она полна уважения  к  обычаям,  разъединяющим  людей!
Вместо  простого,  естественного  мира,  где  все  знакомы,  ее   окружает
искусственный мир церемоний...
   Юрий улыбнулся, вспомнив рассказ Таниной матери  о  "случае  с  ногой".
Мать-то как раз  была  смешливая,  общительная,  и  они  с  Юрием  нередко
беседовали у лестничного мусоропровода.
   Дело было так: Таня играла на балконе со своим двухлетним братом Сашей,
оставленным  взрослыми  на  ее  попечение.   Мальчик   забавлялся   ногой,
оторванной от деревянного паяца-дергунчика. В ноге еще  сохранилась  тугая
резинка; Саша вытягивал ее, отпускал  и  с  удовольствием  слушал  звонкий
щелчок. Но вдруг как-то ненароком он выронил ногу, и  она  упала  вниз  на
другой балкон.
   Саша залился отчаянным ревом. "Ногу! Ногу!" -  кричал  он  и  никак  не
хотел успокоиться. Таня была в  квартире  одна  с  братом  и  должна  была
принять решение. Она знала, что там, внизу, живут Солнцевы (недаром  папа,
запрещая им с Сашей прыгать и стучать,  всегда  говорил:  "Не  стучите  по
потолку Солнцевых!"). Таня - человек  долга,  а  долг  повелевал  зайти  к
Солнцевым и попросить, чтобы они вернули ногу.
   Но... беда в том, что Солнцевы были Тане незнакомы! Маленькая девочка в
свои семь лет уже была законченным  образцом  взрослого,  отчужденного  от
всех городского жителя. Она  знала,  что  к  незнакомым  людям  обращаться
нельзя, не полагается...
   Тем временем Саша не унимался. Он так отчаянно вопил: "Ногу!  Ногу!"  -
словно решил тут же, на месте, лопнуть и умереть.
   Надо было принять решение,  и  Таня  его  приняла.  Она  спустилась  по
лестнице на один этаж. Дверь Солнцевых ее пугала - за ней жили  незнакомые
люди, и как  поступать  в  таких  случаях,  было  неясно.  Таня  решила  с
кем-нибудь посоветоваться.
   Напротив  Солнцевых,  на  той  же  площадке,  жили  люди,  совсем  Тане
незнакомые, даже фамилии их она не знала. Но спросить совета все же не то,
что  потребовать  ногу,  с  этим,  на  худой  конец,  можно  обратиться  к
незнакомым. Она нажала кнопку звонка и  спросила  женщину,  отворившую  ей
дверь, удобно ли будет, если она, Таня, обратится к  Солнцевым  по  поводу
ноги?
   - Отчего же нет, - ответила женщина, - спроси, только вежливо.
   - Спасибо, - сказала Таня и позвонила в дверь Солнцевых.
   Отворила ей сама хозяйка квартиры, солидная дама с усами.
   - Простите, пожалуйста, что я вас беспокою,  -  очень  вежливо  сказала
Таня, - но дело в том, что мой брат потерял ногу и очень плачет.
   Солнцеву чуть удар не хватил при таком известии...  Она  метнулась  уже
вызывать неотложку, но тут выяснилось, о какой ноге идет речь...
   Смешно? - подумал Юрий. Да, смешно, но чем-то и страшно. Эта затейливая
отчужденность. Спросить незнакомых, удобно ли будет  обратиться  к  другим
незнакомым... Удивительно, пугающе рано переселяются наши  дети  из  мира,
где все со всеми знакомы, в мир разделительных условностей. Сережа,  слава
богу, еще не переселился.
   Эта  резкая  черта,  думал  дальше  Юрий,  отделяющая   "знакомых"   от
"незнакомых", особенно типична для больших городов с их  густыми  потоками
чужих, безликих, ничем друг от  друга  не  отличимых  людей.  Идут  потоки
людей,  потоки  джинсов,  потоки  "дипломатов"...  В  деревнях   и   малых
поселениях сохранились еще кое-где остатки традиции,  по  которой  все  со
всеми знакомы, все со всеми здороваются... Попробуй соблюди ее  в  большом
городе, где за день каждый сталкивается с тысячами людей!  Здороваться  со
всеми? Отмечать каждого?  Утопия.  Прозрачная  стена,  отделяющая  нас  от
незнакомых  людей,   -   единственное   спасение   от   информационной   и
эмоциональной перегрузки (Юрий любил  говорить  по-ученому).  Спасительное
равнодушие к чужим, незнакомым -  только  оно  делает  возможной  жизнь  в
большом городе...
   Значит,  оправдать  деление  на  "знакомых"  и  "незнакомых"?  Выходит,
оправдать, но с ограничениями. Не слишком ли часто переходит  спасительное
равнодушие к чужим людям в равнодушие к чужой беде?
   Вот, например, лежит на обочине тротуара,  головой  к  мусорному  баку,
человек в неопрятной одежде; по-видимому,  спит.  Кто  его  знает,  скорее
всего - просто пьян, а может быть, и болен? Мимо - люди, сплошным потоком,
каждый торопится, каждому  некогда,  никто  не  остановится,  не  нагнется
посмотреть, в чем дело. Сам не раз проходил мимо такой  картины.  Спросишь
кого-нибудь: "Чего это он лежит?" - "Известно, пьян".  И  усмешка.  И  тут
появляется какая-то старушка (на наших улицах почему-то  именно  старушкам
до всего есть дело!); нагнулась,  потрогала  лежащего  за  плечо,  отошла,
вернулась с милиционером... Тут уж мое дело  -  сторона,  я  со  спокойной
совестью иду дальше. Но почему все-таки старушка, а не я?
   А вот плачет на скамейке женщина в  платочке,  плачет  горько,  вытирая
слезы по-странному - осенним  кленовым  листом...  Кто  ее  знает,  почему
плачет, может быть, ей  надо  помочь?  Но  неудобно  обратиться,  а  вдруг
встретишь враждебный взгляд: "Тебе-то какое дело?" Этот страх  враждебного
взгляда словно бы оправдывает мое равнодушие. А люди все идут, идут  мимо.
Шаркают подошвы, стучат каблуки. А незнакомая женщина все  плачет,  утирая
слезы кленовым листом...
   А что, собственно, это значит -  знакомый,  продолжал  рассуждать  Юрий
(специалист в области точных наук, он любил четкие определения). Если быть
честным, надо признать, что "мои знакомые" - это те люди, с  которыми,  по
чистой случайности,  мне  пришлось  познакомиться,  хотя  бы  поверхностно
пообщаться.
   Встретил я, например, кого-то в доме моего приятеля. Нас познакомили, я
запомнил  его  лицо;  столкнувшись  с  ним  на  улице,  я,  скорее  всего,
поздороваюсь. Чем он отличается от других, "незнакомых"? А ничем.
   Или, допустим, отдыхали мы с кем-то в санатории, пансионате. Сидели  за
одним столом,  передавали  друг  другу  соль  и  горчицу.  Вот  мы  уже  и
"знакомы". А что я о нем знаю? Ничего.
   Друзья - другое дело. Друзей мы выбираем сами. Знакомых - фактически не
выбираем. Они выпадают в наше поле зрения из окружающей среды.
   А что, если вообще упразднить деление  на  "знакомых"  и  "незнакомых"?
Заранее считать, что все люди  знакомы?  А  прекращать  знакомство  только
тогда, когда убедишься, что человек - негодяй, жулик?
   Мысль показалась Юрию свежей и интересной, он даже стал  набрасывать  в
уме статейку на эту  тему  для  заводской  многотиражки  (он  иногда  туда
пописывал, под псевдонимом Юрий Доверчивый).
   ...Начать можно с маленького  мальчика  на  улице,  фантазировал  Юрий,
продолжить моими мыслями о пьяных  и  плачущих  (это  должно  прозвучать).
Заключить деловыми рекомендациями...
   Бывают люди, писал мысленно Юрий,  которые  уже  осуществили  сами  для
себя, в одностороннем порядке, принцип "всеобщего знакомства". Они щедро и
весело вступают в общение со всеми. Придет  такой  человек  в  магазин,  в
библиотеку, даже в милицию - и всюду ему рады,  везде  он  свой...  Увидев
его, люди улыбаются, готовы помочь ему, сами становятся рядом с ним добрее
и лучше (что греха таить, - Юрий имел в виду, в  частности,  самого  себя.
Способность входить с людьми в общение  и  в  самом  деле  его  отличала).
Такому подражать нельзя, это талант.  Но  и  на  обычном,  среднем  уровне
способность  к  контактам  можно  в  себе  развить.  Вернее,  не  дать  ей
заглохнуть: ведь каждому нормальному человеку она свойственна изначально.
   ...Отвращение к  личным  контактам,  мысленно  писал  Юрий,  -  тяжелая
болезнь,  порожденная  быстротой,   перегруженностью,   переусложненностью
жизни.  Бюрократизм  -  одна  из  форм  этой   болезни.   Бюрократ   хочет
отгородиться  от  людей,  поставить  между  собой  и   ими   промежуточное
устройство, своего рода "кнопку", вроде той, с помощью  которой  пассажиры
просят водителя остановить  машину  на  "стоянке  по  требованию".  Что  и
говорить - гораздо легче нажать безличную "кнопку", чем встретиться  лицом
к лицу, глаза в глаза с живым человеком... Роль такой  "кнопки"  в  случае
надобности может сыграть пункт инструкции (сегодняшняя девушка, отказавшая
ему в восстановлении билетов, с мрачным удовольствием жала именно  на  эту
кнопку)...
   Так, не без приятного полета мысли, сочинял Юрий, и получалось неплохо.
Недаром товарищи по работе советовали ему попробовать силы в журналистике.
Но сейчас что-то мешало ему сочинять, какая-то внутренняя  заноза.  В  чем
было дело?
   Ага, вот в чем - вспомнил. На днях он прочел в местной газете  статейку
под названием: "Глупая доверчивость". Начал читать по  созвучию  со  своим
псевдонимом, а там и прочел до конца. "Глупо доверчивой" была,  оказалось,
местная жительница Мария  К.  Она  познакомилась  на  вокзале  с  какой-то
девушкой, назвавшей себя Людмилой. Девушка горько плакала, а  когда  Мария
К. спросила ее, в чем дело, рассказала, что ее якобы обокрали, что  у  нее
нет ни копейки денег, ни души знакомых, негде ночевать... Мария К. привела
ее к себе, уложила спать на раскладушке, слушала внимательно, как  Людмила
"делилась своей жизнью",  даже  поплакали  вместе,  утром  Мария  ушла  на
работу, а когда вернулась - Людмилы и след