Зато альфу твердо  знает  в  лицо:  она  у  него  нежно
называется "козявка". "Вот эту козявку мы туда". И бережно,  словно  берет
бабочку   толстыми   пальцами,   выносит   альфу   за    скобку.    Кончив
преобразовывать, он обычно произносит  одну  и  ту  же  загадочную  фразу:
"Сокращая и собственно здесь чем".


   ВОВКА-УМНЫЙ И КЛАРА

   Вовка-умный потерял глаза на испытаниях. Это случилось два года  назад.
Вся лаборатория была как неживая. Вовка долго лежал в  больнице,  а  потом
вернулся, бледный, в темных очках, с  лиловым  шрамом  поперек  щеки  и  с
синими точками на лбу. Как встретить его?  Что  сказать?  Еще  накануне  в
лаборатории знали, что он придет, и горячо обсуждали этот вопрос.
   Клара,  которая  пришла  в  лабораторию  недавно   и   еще   не   знала
Вовки-умного, заявила, что нужно проявить максимальную чуткость и окружить
слепого вниманием. "Как слепого музыканта", - почему-то сказала она.
   "Брехня, - отвечал Вовка-критик. - Именно никакой чуткости  -  вот  что
ему теперь нужно. Мы не должны его жалеть. Мы должны требовать с него, как
с самих себя. Только тогда он будет чувствовать себя человеком".
   Нельзя сказать, чтобы все  сразу  с  ним  согласились.  Решающее  слово
произнесла, как всегда, Зинка. Она сказала, что Критик прав, - нет  ничего
страшнее жалости.
   И вот в  лабораторию  вошел  Вовка-умный,  а  Зинка,  та  самая  Зинка,
смотрела на него, желтая, как мертвец, и по щекам у нее  текли  слезы.  Но
она первая подала  ему  руку  и  сказала,  как  будто  видела  его  вчера:
"Здравствуй, Вовка". Даже голосом не моргнула.
   И правда, Вовка-умный чувствовал себя  человеком  в  лаборатории  N_10.
Экспериментатором он быть не мог - только теоретиком, но здесь уж  он  был
на месте. Свои работы он печатал на специальной  машинке,  которую  просто
Вовка  оборудовал  математическим  шрифтом.  Такие  прелестные  получались
формулы. В лаборатории скоро привыкли, что Вовка-умный работает наравне со
всеми, так, как все. Даже до того привыкли, что когда Вовка-умный иной раз
ошибался - с кем этого не бывает? - могли попрекнуть его: ты  что,  совсем
одурел? Не видишь, что ли, что тут наврано?  И  Вовка  смущался  так,  как
будто и вправду видел. Конечно, ему иногда помогали, но ведь и он помогал.
В теории он был сильнее всех, даже Мегатонны. Впрочем, нет: каждый в своем
роде. Мегатонна - по  преобразованиям,  а  Вовка-умный  -  по  физическому
смыслу.
   А потом как-то получилось, что чаще других стала  ему  помогать  Клара.
Клара, пышная, розовая Клара  (три  пирожных  сразу)  постоянно  сидела  у
Вовкиного плеча, делала ему чертежи,  исправляла  опечатки,  читала  вслух
статьи. Сначала в лаборатории боялись, как бы Клара не надурила  со  своей
чуткостью. Но нет, ничего - они с Вовкой, кажется, отлично  ладили.  Глядя
на них, ребята посмеивались, а про себя думали: а чем черт не шутит?
   И в самом деле, чем только не шутит черт...


   ЧИФ

   Маленькая комната сегодня пустовала. Обычно там сидел Чиф. Чифом  здесь
называли  шефа  лаборатории,  ее  научного  руководителя   -   профессора,
члена-корреспондента  Академии  наук  Лагинова,  Викентия   Вячеславовича.
Прозвище  Чиф  первоначально  произошло   от   слова   "chief"   -   "шеф"
по-английски, но скоро утеряло английский акцент и произносилось по-русски
- коротко и ясно: Чиф.
   Чиф был главной достопримечательностью лаборатории. Им  гордились.  Его
любили. Над ним подсмеивались, но тоже любя, с гордостью.
   Чиф был, в сущности, еще не стар. Вряд ли ему было шестьдесят  лет.  Но
рядом  с  ним  все  сотрудники,  даже   сорокалетние,   чувствовали   себя
дошкольниками: такова была дремучая эрудиция Чифа. Чего только он не знал!
Рядом с нормальными, прозаическими знаниями у него в голове лежали  вороха
посторонних,  даже  каких-то  неуместных  сведений.  Он,  например,   знал
наизусть даты, на которые приходится пасха, на целое столетие  вперед.  По
поводу газетной статьи о президентских выборах в Америке  мог  перечислить
поименно всех подряд президентов  -  от  Вашингтона  до  наших  дней  -  и
сказать, с какого года по  какой  каждый  из  них  президентствовал.  Знал
назубок все марки шампанских вин и коньяков с подробной  историей  каждого
сорта, хотя сам ни вина, ни коньяка никогда не пил. Утверждал,  что  может
видеть в четырехмерном пространстве, и брался выучить желающих.
   Знания по специальности у него  тоже  были  блестящие  и  обширные,  но
какие-то  нереальные,  словно  огромный,  напряженный,  радужный   мыльный
пузырь. Часто, особенно раньше, сотрудники обращались  к  нему  со  своими
сомнениями, ошибками, спорами. Он почти никогда не отвечал "да" или  "нет"
на прямой  вопрос.  Он  отвечал  обобщениями.  С  ловкостью  фокусника  он
совершал какой-то волшебный поворот - и вопрос  раскрывался  в  совершенно
иной постановке, смыкался с другими - в причудливых, неожиданных связях. А
тот,  первоначальный  вопрос,  из-за  которого,   собственно,   и   пришел
вопрошатель, тускнел,  начинал  казаться  плоским,  прозаичным.  Пришедший
замолкал,  ошеломленный  такими  далекими  перспективами,  таким  крылатым
"завтра", что просто совестно было за свою сегодняшнюю мелкую болячку.  Но
стоило вернуться на рабочее место - и ясность пропадала, и  снова  вставал
вопрос - скромный, незначительный и нерешенный.
   И все-таки сотрудники любили ходить к Чифу, смотреть на него и слушать.
Одна речь Чифа чего стоила.  В  ней  буйствовали  скрипучие  выкрики.  Чиф
ставил  ударения  криком  и  на  самых  неожиданных  местах,  например  на
предлогах. Ему даже не нужно было гласной, чтобы поставить ударение. В!  -
кричал он. К! - и все становилось ясно. Это было зрелище  -  великолепное,
яркое и слегка эксцентрическое.  В  поведении  Чифа  всегда  был  чуточный
оттенок клоунады. Никогда нельзя было до конца  понять:  серьезен  он  или
издевается? Что он сам внутри себя думает? Что такое, в конце концов, Чиф?


   ПРОБЛЕМА ЧЕРНОГО ЯЩИКА

   Никто не понимал, что такое Чиф, но больше всех  бесился  Вовка-критик.
Для него - щеголя, скептика, остроумца - люди были ясны, по  крайней  мере
казались ясными, а Чиф - нет.
   Совершенно непонятны, например, были экскурсы Чифа в область искусства.
Почти профессиональные. Какие он  писал  картины,  ну  и  ну...  Некоторые
восхищались ими, другие фыркали, третьи просто смеялись. Это не была  даже
абстрактная живопись: там все-таки есть  какие-то  законы.  Чифу  не  были
писаны  никакие  законы.  Он  творил  разнузданно,  пышно,   безвкусно   и
загадочно. Мог, к примеру, написать голую  ярко-розовую  нимфу  верхом  на
пушке или бабу-ягу в реактивной ступе, с  пламенем,  бьющим  из  дюз.  Или
нарисовать картину, издали похожую на гравюру, а вблизи, если всмотреться,
- всю из мелких-мелких точек-тире азбуки Морзе...
   Вовка-критик был как-то у Чифа в гостях -  специально  напросился  -  и
просто ошалел от картин. За ними не было видно обоев. Картины  и  рамы.  У
Чифа была теория, что художники губят  свои  картины,  предоставляя  рамки
ремесленникам. Он сам делал рамки, расписывая их, как картины, иногда даже
с сюжетом, и смотреть на это было жутковато, словно бы пиджак  вдруг  стал
человеком. Вообще все  в  этом  доме  было  странно  и  немного  жутко:  и
ободранная фанерка, прибитая к стене специально для  того,  чтобы  голубой
кот мог точить об нее свои когти; и детская железная дорога на рояле (хотя
в доме детей не было), и домоправительница  Чифа,  не  то  сестра,  не  то
тетка, - тощая крашеная дама с одним  интеллигентным  глазом,  согнутая  в
спине, как кочерга, и называющая Чифа детским именем Вишенька.
   А поэзия? Чиф не чуждался  и  поэзии.  В  лаборатории  об  этом  узнали
случайно, когда он внезапно  предложил  выступить  со  своими  стихами  на
институтском вечере самодеятельности. После парня с десятью гармошками мал
мала меньше, после толстой девицы в розовом (художественный  свист)  вышел
конферансье и торжественно заявил: "Слово для зачтения стихов собственного
сочинения имеет академик  Лагинов".  Боже,  что  это  было!  Свалив  набок
огромную красную голову, закрыв глаза и покачиваясь с ноги на ногу, Чиф не
то зарыдал, не то завыл. Нараспев, как было  принято  в  начале  века,  он
читал какие-то оскорбительно скверные вирши. О чем - понять  было  нельзя.
Упоминались там спутник, Иисус Христос и самообслуживание. Когда он кончил
- внезапно, словно испортился, - никто не  решался  сразу  захлопать.  Чиф
открыл глаза, поднял  руку,  сделал,  как  циркачи  говорят,  "комплимент"
публике, игриво дрыгнул ножкой и ушел с эстрады.  Только  тогда  раздались
аплодисменты - вразнобой, нерешительно - и прекратились. Нет, черт побери,
этот Чиф был загадкой! В присутствии Чифа Критик чувствовал свой надежный,
испытанный скептицизм как бы несуществующим. В чем был секрет  Чифа?  Иной
раз Критик, выходя от него, просто зубами скрипел от досады.


   В кибернетике есть понятие "черный  ящик".  Чтобы  объяснить,  что  это
такое (термин вряд ли понятен за пределами узкого круга),  пожалуй,  лучше
всего будет процитировать специальную книгу, одну  из  тех,  что  высокими
стопками громоздятся у Критика на столе. Там написано:
   "Проблема черного ящика возникает  в  электротехнике.  Инженеру  дается
опечатанный ящик с входными зажимами, к которым он может  подводить  любые
напряжения,  и  с  выходными  зажимами,  на  которых  ему  предоставляется
наблюдать все, что он может. Он  должен  вывести  относительно  содержания
ящика все, что окажется возможным.
   Хотя проблема  первоначально  возникла  в  электротехнике,  область  ее
применения  значительно  шире.  Например,  врач,  исследующий  больного  с
повреждением мозга, может предложить ему несколько  вопросов  (тестов)  и,
наблюдая  ответную  реакцию,  вывести  некоторые  заключения  о  механизме
заболевания.
   Вообще проблема черного ящика возникает везде, где  ставится  вопрос  о
внутреннем устройстве  системы  или  организма,  познакомиться  с  которым
нельзя  без  нарушения  его  функций.   Единственный   выход,   остающийся
наблюдателю, - это производить ряд наблюдений и  проб,  регистрируя  их  в
специальном протоколе, например:

   Время ..... Состояние
   11 ч. 18 м. Я ничего не делал - ящик испустил ровное
   ........... жужжание частотой 240 герц.
   11 ч. 19 м. Я нажал на переключатель, помеченный буквой
   ........... "К", - звук поднялся до 480 герц и остался на этом уровне.
   11 ч. 20 к. Я случайно нажал кнопку, помеченную знаком
   ........... "!", - температура ящика поднялась на 20ьС.

   И так далее.

   Пожалуй, этой цитаты достаточно,  чтобы  понять,  почему  у  Чифа  было
второе прозвище: Черный ящик. Критик терпеливо вел протокол. Этот протокол
хранился у него на столе под табелем-календарем. Иногда записи  вносили  и
другие сотрудники.

   Последняя запись была такая:

   Время ..... Состояние
   10 ч. 08 м. Я ничего не делал - ящик испустил несколько
   ........... телефонных звонков:
   ........... а) в институт судебной психиатрии по вопросу
   ........... о диагностической аппаратуре;
   10 ч. 18 м. б) на кошачью выставку - предлагал принять у него кота,
   ........... при условии, что кот (редкой голубой масти) не будет
   ........... помещен в комнату с розовыми или оранжевыми стенами;
   ........... в) в редакцию газеты - условился о встрече с
   ........... корреспондентом сегодня в 14:00.
   10 ч. 20 м. Ящик отбыл в неизвестном направлении.


   КОРРЕСПОНДЕНТ

   Итак, корреспондент должен был явиться сегодня  в  14:00,  а  было  уже
четверть пятнадцатого, а он все не шел, а Чифа не  было.  Вовка-критик  по
многу раз со свистом расстегивал и застегивал свои "Молнии". Ведь это  ему
нужно  было  сопровождать  корреспондента,  черт  бы  его  побрал.  Только
работать мешают. А все-таки и ему было  немножко  интересно:  какой  такой
корреспондент? К ним  обычно  посторонних  не  пускали.  И  вдруг  звонок:
сопровождающего.
   В проходной стоял высокий, кудрявый, серовато-бледный человек с большим
кадыком и блестящими, голодными глазами.
   - Рязанцев, - сказал он, сунув Вовке руку.
   - Климов, - сказал Вовка. - Я за вами.


   Корреспонденту было все интересно. Он первый раз был в таком  месте,  и
все на него произвело впечатление: колючая проволока,  часовой,  тетка  за
широким  прилавком,  бдительно  охраняющая  недозволенные  вещи,   вахтер,
который,  надев  очки,  долго  читал  пропуск,  тщательно  сверяя  его   с
паспортом. Ему казалось, что сейчас он попадет в страну чудес.  Однако  за
проходной,  по  крайней  мере  сразу,  чудес  не  было.  Все  было   очень
обыкновенно: мокрый асфальт, тощие деревца. Вестибюль с  деревянными,  под
мрамор,  урнами.  Рогатые  вешалки.  Объявления   на   стене:   "шахматный
турнир...", "желающие отправить детей  в  зимний  лагерь..."  ...А  вот  в
траурной рамке портрет молодого парня: "...октября 19...  года  трагически
погиб при  исполнении  служебных  обязанностей  Володя  Савицкий.  Светлая
память о нашем товарище навсегда останется в наших сердцах" (корреспондент
автоматически мысленно поправил: "вечно будет жить в наших  сердцах").  От
этого портрета - совсем молодой парень, толстогубый, смешливый, наивный, -
ему стало не по себе, и вместе с тем сердце выжидающе екнуло. Может  быть,
вот они, чудеса, начинаются. Однако лаборатория, куда провел  его  Климов,
была простая комната, без чудес, с желтыми канцелярскими столами. Все было
очень обыкновенно, кроме загадочной надписи: "Каюку каюк"; может быть, это
шифр. Корреспондент обратился к Вовке:
   - Смогу я увидеть академика Лагинова?
   - К сожалению,  в  настоящий  момент  это  невозможно,  -  ответил  тот
магнитофонным  голосом.  -  Член-корреспондент  Академии  наук   профессор
Лагинов, вероятно, прибудет несколько позже. Тем временем, если вам угодно
будет задать вопросы, я постараюсь ответить на те из них, которые окажутся
в моей компетенции. Если таковых не будет - не взыщите.
   Сотрудники, сидя, поглядывали на стоящих. Вовка-то, Вовка!  Эка  кроет,
собака! Как по писаному. И не улыбнется. Только  по  голосу  -  уж  они-то
знали Вовку - можно было ожидать: сейчас будет спектакль.
   - Мне бы хотелось, -  сказал  корреспондент,  -  узнать  подробности  о
применении в вашей работе вычислительной техники. Кибернетических машин.
   -  О,  нет  ничего  легче.  Кибернетические  устройства,  в   частности
электронные цифровые  вычислительные  машины,  являются  мощным  средством
повышения производительности умственного труда. Расчеты, на которые раньше
потребовались  бы  недели  и   даже   месяцы,   выполняются   современными
быстродействующими вычислительными машинами буквально за несколько  минут.
Мощные средства современной  вычислительной  техники,  освобождая  научных
работников от "черного" умственного труда  (кавычки  аккуратно  поставлены
голосом), помогают советским ученым еще  глубже  постигать  закономерности
окружающего  мира.  Перед  советской  наукой   развертываются   широчайшие
перспективы...
   Корреспондент слушал, несколько сбитый с толку. Каждая из фраз сама  по
себе как будто и правильная. Любая из них могла бы  быть  написана  в  его
будущей статье. Но в устной речи они  выглядели  иначе,  противнее.  Кроме
того, все эти фразы он либо читал, либо слышал, либо  сам  писал.  Из  них
ничего нельзя было узнать. Ему казалось, что он жует бумагу. Это  было  не
по  правилам...  По  правилам  люди  должны  были  рассказывать  обычными,
человеческими словами, а он должен был сам потом делать из  этого  бумагу.
Он перебил Критика:
   - Прошу вас, поконкретнее. Я бы хотел узнать подробности  о  применении
кибернетических машин именно здесь, в вашей лаборатории.
   - Охотно. Истина всегда конкретна. Работы  нашей  лаборатории  были  бы
просто невозможны без современной вычислительной техники. В ряде  случаев,
правда, мы умеем обходиться средствами малой механизации...
   Тут Вовка ткнул пальцем в клавишу счетной машины,  стоявшей  на  столе.
Машина  с  коротким  рыданием  вздрогнула,  рванулась,  застучала,  что-то
прокрутила и затихла. Кто-то прыснул.
   "Смеется он надо мной, что ли?" - подумал корреспондент. Но  Вовка  был
невозмутим, застегнут на все "молнии".
   - О, это очень интересно, - сказал корреспондент,  записывая  что-то  в
блокнот. - Нельзя ли посмотреть, как действует эта машина?
   - Пожалуйста. Вы даже можете сами ее испытать. Нажмите на  этом  пульте
кнопку "два".
   Корреспондент осторожно поднял длинный бледный палец. Он  очень  боялся
короткого замыкания, но нажал кнопку.
   - Не так, сильнее. Не бойтесь. Теперь на другом пульте - вот  на  этом,
маленьком, - надавите кнопку тоже с цифрой "два".
   - И что будет? - опасливо спросил корреспондент.
   - Пока ничего. Надавили? Так. Теперь  нажмите  эту  клавишу  со  знаком
умножения. Готово.
   Машина коротко взрычала, словно выругалась, мелькнули какие-то цифры, и
на верхнем регистре что-то выскочило.
   - Четыре, - сказал Вовка, указывая пальцем. - Дважды два - четыре.
   - Интересно, - сказал корреспондент. - А вы можете  выполнять  и  более
сложные действия?
   - Любые. Сложение, вычитание, умножение, деление, возведение в степень.
И даже извлечение корня. Хотя последнее не  так  просто.  Требуется  знать
алгоритм.
   "Алгоритм", - записал корреспондент. Впрочем, он сомневался - правильно
ли. В школе, помнится, говорили "логарифм". Вслух он сказал: "Неужели?"
   - Назовите любое действие, и машина его вам выполнит.
   - Две  тысячи  семьсот  восемьдесят  девять,  -  сказал  корреспондент,
ужасаясь собственной  смелости,  -  умножить  на  четыре  тысячи  шестьсот
восемьдесят семь. Или, может быть, это слишком сложно?
   - Ничего нет проще. Набирайте. Вот здесь.
   Корреспондент долго копался, Вовка взял его за палец, как маленького, и
набрал. Клавишу со знаком умножения корреспондент нажал сам.  Дальше  было
как смерч: машина взревела, замелькала, защелкала, выбросила  результат  и
торжествующе остановилась.
   - Удивительно, - сказал корреспондент и вдруг, осмелев, протянул  палец
и  сам  нажал  какую-то  клавишу.  Произошло  нечто   непонятное.   Машина
застучала, каким-то другим, пустым стуком,  запрыгали  цифры,  но  страшно
было, что это не прекращалось: машина не останавливалась. Вовка озабоченно
бросился к ней и  быстро  нажал  какие-то  кнопки.  Машина  защелкала  уже
другим, человеческим голосом, покрутилась немного и стала.
   - Что это было? - с ужасом спросил корреспондент.
   - Ничего особенного. Просто вы вогнали ее в  бесконечность.  На  пульте
ничего не было, стоял нуль. Вы нажали рычажок деления. А знаете,  на  нуль
делить нельзя. Получается бесконечность. Вот  она  и  начала  считать.  До
бесконечности.
   - А если бы вы ее не остановили?
   - Так и считала бы. Вечно. Если бы, разумеется, раньше не испортилась.
   - Как это неприятно, - сказал корреспондент.
   - Пустяки, - сказал Критик. - Это у нас на дню по десять раз бывает.
   "Вогнал в бесконечность", - записал корреспондент и спросил:
   - А где же здесь электронные лампы?
   Опять кто-то прыснул. Но Вовка был невозмутимо спокоен:
   - Видите ли, в подобных машинах нет электронных ламп. Это  обыкновенный
арифмометр с электрическим приводом и электрическим  сдвигом  каретки.  Но
если вас интересует настоящая электронная вычислительная машина, это можно
устроить. Машина - в другом корпусе, туда нужен специальный пропуск, но  я
это сейчас сделаю. Подождите меня в кабинете профессора.


   Вовка ушел. Корреспондент ждал в кабинете профессора. На  стене  висела
картина. Лиловое, дымное небо, расколотое,  как  молнией,  следом  ракеты.
Пустой берег моря с тяжелыми, пологими, серыми  волнами.  На  камне  сидит
обезьяна, подперев лицо руками, и смотрит на  светлый  штрих  -  отражение
следа ракеты в воде. В углу подпись: В.Лагинов. Вот так  картина!  Что  бы
это могло значить? О