все
особенности головы клиентки. Если  у  клиентки  уплощенная  форма  головы,
мастер  должен  предложить  ей  такую  прическу,  чтобы  эта  уплощенность
скрадывалась. Бывает, что голова у клиентки необыкновенно велика  или  шея
короткая. Это все необходимо учесть и ликвидировать  с  помощью  прически.
Если  бы  у  меня  была  жилплощадь,  я  бы  развернул  работу  по   своей
специальности, но я лишен всяких условий.
   - А где вы живете?
   - По необходимости я вынужден снимать угол у одной старушки. Прописан я
у сестры, но у нее пьющий и курящий муж и двое детей, комната двенадцать с
половиной метров, но проходная, один человек буквально  живет  на  другом,
без всякого  разделения.  Это  создает  неподходящую  нервную  обстановку,
поэтому я снял квартиру, хотя бы ценой материальных лишений.
   - А с родителями вам жить нельзя?
   - С отцом и с мачехой?  Нежелательно.  Отец  зарабатывает  меньше,  чем
пропивает. Живя у них, я вынужден буду  не  то  чтобы  пользоваться  с  их
стороны поддержкой, но даже отдавать часть своего заработка отцу на  вино,
а это меня не удовлетворяет.



   6

   Как было сказано, мы с Виталием встречались каждую неделю. А работал он
медленно, вдумчиво, и мы проводили вместе довольно много  времени.  Можно,
пожалуй, сказать, что мы подружились. Вот его  я  не  чувствовала  к  себе
ортогональным. Нам было о чем поговорить. Время от времени я помогала  ему
в работе  над  "планом  личного  развития"  и  убедила-таки  его  отложить
изучение Белинского на более поздний срок. Иногда он приносил  специальные
парикмахерские  журналы  -  на  немецком  языке,  на  английском,  -  и  я
переводила ему текст сплошняком, включая  рекламы  и  брачные  объявления,
например:
   "Молодой парикмахер, 26 лет, рост 168 см, вес 60 кг, желает жениться на
парикмахерше, хорошо освоившей  химическую  завивку,  не  старше  50  лет,
имеющей собственное дело..."
   Случалось, что я поправляла ему неправильные ударения;  он  внимательно
слушал, и ни разу я не заметила, чтобы он повторил ошибку. Я  научила  его
говорить "я ем" вместо "я кушаю", "половина первого" вместо  "полпервого".
Изредка он брал у меня деньги - не помногу, рублей пять, десять - и всегда
возвращал точно, день в день.
   Часто он расспрашивал меня о  моих  сыновьях.  Видимо,  эта  мысль  его
занимала. Нет-нет да и спросит:
   - Ваши сыновья учатся?
   - Да. Коля уже кончает. Костя - на втором курсе.
   - На кого они учатся?
   - На инженеров.  Коля  -  по  автоматике.  Костя  -  по  вычислительным
машинам.
   - Они сами выбрали свою специальность или вы им посоветовали?
   - Сами выбрали.
   - А испытывали они затруднения при выборе специальности?
   - Право, не знаю. Кажется, не испытывали.
   - А они хорошо учатся, ваши сыновья?
   - По-разному. Старший - ничего, младший - неважно.
   - Если бы у меня были такие  условия,  как  у  вашего  сына,  я  бы  не
позволил себе плохо учиться.
   - Я думаю, да.
   Иногда его интересовали более сложные вопросы:
   - Как вы добились, чтобы ваши сыновья не сделались плесенью?
   - Как добилась? Я специально этого не добивалась,
   - Вы проводили с ними беседы?
   - Нет, кажется, не проводила...


   ...Я ходила к Виталию, время шло,  и  постепенно  происходили  какие-то
перемены.
   Во-первых, Виталий сдал на мастера.
   Когда я спросила его об экзамене, он ответил:
   - Это нельзя даже назвать экзаменом, пустяки. Мои требования  к  самому
себе далеко выходят за пределы этого экзамена.
   Во-вторых, появились очереди. Не  только  перед  праздниками,  но  и  в
обычные дни. И все - только к Виталию.
   - Виталий, вы приобретаете популярность.
   - Мне эта популярность, если сказать правду, ни к чему. Я заинтересован
подобрать себе солидную клиентуру, у которой я мог бы что-либо почерпнуть.
Меня, например, рекомендовали одной жене маршала. Другая врач, приехала из
ГДР и привезла бигуди совсем нового типа. А эти, - он презрительно  мотнул
в сторону очереди, - им что баран, что не баран, все одинаково.
   ...Удивительно  все-таки   меняется   психология   в   зависимости   от
обстоятельств. Это я говорю вот к чему. Когда я сама ждала у дверей зала и
жирный мастер в зеленом галстуке принял кого-то без  очереди,  я  орала  и
волновалась. Теперь я сама проходила к Виталию без очереди, а кто-то сзади
орал и волновался и иногда требовал жалобную книгу. Тогда  я  смотрела  на
проходящих без очереди снизу вверх, теперь на стоящих в очереди  -  сверху
вниз. Совсем другой ракурс. Вечная история. Держатели привилегий жаждут их
сохранить, остальные - уничтожить. Мне было  стыдно  своих  привилегий,  и
душой я была с теми, кто орал и  волновался,  тело  же  мое  садилось  без
очереди в кресло. Что делать? Времени у меня было до ужаса мало.
   - У этой дамы сегодня доклад в министерстве, -  сказал  как-то  Виталий
одной особенно напористой девушке. У нес были глаза смелые и светлые,  как
вода.
   - Мало ли у кого где может быть доклад. Очередь есть очередь.
   Совершенно верно... Душой я была на стороне этой девушки.
   - Ну, хорошо, я уйду.
   Но кругом, как всегда в таких случаях, зашумели протестующие голоса:
   - Может быть, у нее и правда доклад...
   - Пожилая, видно, интеллигентная...
   - Одного человека не подождем, что ли?
   Таким образом, на волне народного  признания  меня  вынесло  в  кресло.
Никакого доклада в министерстве у меня в тот день не было. До чего же  мне
было стыдно!
   ...А все-таки доклады в министерстве время от времени случались, а иной
раз и того хуже - приемы. Тут уж без Виталия было не обойтись.  Однажды  в
день такого приема - черт бы его взял - я пришла прямо  в  парикмахерскую,
без звонка. Моисея Борисовича не было. Виталий был один. Он сидел в  своем
кресле, задумавшись и разложив перед собой свою производственную снасть  -
разнокалиберные бигуди, зажимы, жидкости, пряди волос. Он  не  сразу  меня
заметил, а когда заметил, отнесся не по обычаю холодно.
   - А, Марья Владимировна, это вы... А я тут только что развернул работу,
пользуясь тем, что один. Пытаюсь понять особенность одной операции в связи
с качеством волоса.
   - Телефон был занят... Если вам некогда, я уйду.
   - Нет, отчего же?  Раз  уж  пришли,  я  вас  обслужу.  Только  придется
подождать.
   Он стал прибирать свое рабочее место, а я села с угол с книгой. Ох  это
чтение урывками! Сколько раз я себя уговаривала  бросить  его.  Все  равно
ничего не воспринимаешь. Просто дурная привычка - как семечки лущить...
   А тут еще против меня шебаршил маленький радиоприемничек  -  от  горшка
два  вершка  -  и  мешал  мне  читать:   передавали   скрипичный   концерт
Чайковского. Вообще я люблю эту вещь, но сейчас шло  мое  самое  нелюбимое
место  -  когда  скрипка  без  сопровождения  давится   двойными   нотами,
безнадежно пытаясь изобразить оркестр. А ну, ну, кончай скорей эту музыку,
понукала я ее мысленно. Давай-ка, давай полный голос. И  она  послушалась,
дала. Скрипкин голос запел, но рядом с  ним  неожиданно  появился  второй.
Флейта, что ли? Откуда в концерте Чайковского флейта?  Я  подняла  голову.
Это свистал Виталий.
   Он убирал со стола - и свистал. Мало того, он еще двигался под  музыку.
Он сновал между столом и шкафом - узкий, легкий, с мальчишеским  выворотом
острых локтей - и свистал. Свист  осторожно,  бережно,  тонко  поддерживал
скрипку, то поддакивал ей: так, так, так, то разубеждал: нет, нет, нет, то
отступал, то возникал  снова.  Я  заложила  пальцем  страницу  и  слушала,
удивляясь, с морозом по коже.
   И вдруг щелк: Виталий выключил радио.
   - Садитесь в кресло, Марья Владимировна, я готов.
   - Виталий, милый, это же замечательно! Кто вас научил так свистать?
   - А, свистать? Это я сам. На прошлой квартире, когда у меня были лучшие
условия, я всегда включал радио и изучил многие произведения...
   - А вы знаете, что вы сейчас свистали?
   - Конечно, знаю. Концерт для скрипки с оркестром, де-дур, музыка  Петра
Ильича Чайковского.
   - Виталий, послушайте, вы же  очень  музыкальны,  вам  имело  бы  смысл
учиться...
   - Я об этом думал,  но  решил,  что  нет.  Для  того  чтобы  приобрести
пианино, нужно прежде всего быть обеспеченным площадью.
   ...Виталий работал, а я сидела и молчала, послушно поднимая и  наклоняя
голову. Он заговорил сам:
   - Музыкой я с самых малых лет интересовался, еще в детском доме. Помню,
играл оркестр, я отстал от прогулки, меня хватились, стали искать. Я стоял
как прикованный. Другой раз воспитательница принесла духовые  инструменты,
маленькие, а может быть и большие, только  я  помню,  что  маленькие.  Там
такие кастаньеты были, тарелки, барабан и еще такие, полукруглые, как  они
называются?
   - Литавры, что ли?
   - Да, точно, литавры. Я стал на этих литаврах играть и такой беспорядок
спровоцировал, что это ее возмутило. Она очень стала сердиться и наступила
на меня, навалилась, потоптала и стала бить. Я этого никогда  не  забыл  и
теперь, когда остаюсь один, прямо плачу, чувствую, как она меня топчет.
   - Какой ужас! Что же, вас вообще били там, в детском доме?
   - Нет, не били никогда.
   - А как вы попали в детский дом? Вы же говорили, у вас есть отец?
   - Отец меня воспитать не мог. Моя мать - я ее никогда не знал, даже  не
видел фото, - она умерла, когда я был совсем в ничтожном  возрасте,  около
двух недель. Я ее не видел, но по слухам восстановил, что она  была  умная
женщина. Отец не мог меня вскармливать, и  к  тому  же  у  меня  были  две
старшие сестры, он и отдал меня в дом малютки, откуда  дальше  я  попал  в
детский дом.
   - А вы знали, что у вас есть отец?
   - Я бы не знал, но тут произошел один  случай.  К  нам  в  детский  дом
приезжала делегация. Я им понравился, они снимали меня в самолете, самолет
был как пианино. Потом отвели в спальное помещение и стали снимать спящим.
Коробку конфет "Садко" положили под подушку и сказали:  лежи,  как  спишь,
тогда получишь коробку. Я от утомления заснул,  проснулся  -  "Садко"  под
подушкой нет. Ужасно рыдал. А в то  время,  когда  засыпал,  я  слышал  их
разговор. Заведующая детским домом сказала про меня, что у него есть  отец
и две сестры. Я это тогда запомнил.
   На другой год - где-то около Нового года, потому что елку сооружали,  -
я видел, как одному ребенку мать передала подарок. Я вспомнил, что у  меня
есть отец и две сестры. Ночью я вышел в зал и стал трясти  елку.  Не  знаю
сам, почему я ее стал трясти. Вышли эти самые хозяйки  и  увидели,  что  я
трясу елку. Какая была тут мера ко мне приложена, не  помню  сам.  Но  мне
тогда было все равно. Когда мать передала своему сыну подарок, я  тут  все
вспомнил - и как воспитательница меня топтала, и все...
   Виталий внезапно прервал работу  и  отошел  к  окну.  Через  минуту  он
вернулся.
   - Извиняюсь, Марья Владимировна. Это со  мной  иногда  бывает.  Вспомню
что-нибудь из своей жизни и неудержимо плачу.
   - Не надо об этом вспоминать,  вам  же  тяжело.  Простите,  что  я  вас
расспрашивала.
   - Нет, мне лучше, когда полная ясность. Можете задавать вопросы.
   - А как же вас взяли из детского дома?
   - А это уже потом, когда меня Анна Григорьевна хотела взять.
   - Какая Анна Григорьевна?
   - С завода-шефа. Она часто посещала наш детский дом. Не знаю почему, но
я ей понравился, и она решила  взять  меня  к  себе  вместо  сына.  Только
сначала она об этом никому не объявляла, мне тем более.  Меня  она  просто
водила к себе в гости, чтобы испытать. Я никогда карманником не  был  и  у
нее в гостях обходился тихо и аккуратно, так что она  еще  больше  ко  мне
привязалась. А я очень мечтал, чтобы она меня взяла. Только  вместо  этого
она в один день приводит... отца моего приводит и сестру. И мачеха с ними.
Меня ей показывают, а она говорит: пусть живет, авось не  объест.  Стал  я
жить у них и переживать один день другого хуже.
   - А откуда же Анна Григорьевна взяла их, вашего отца, сестру?
   - Это я уже  потом  узнал.  Она,  когда  меня  хотела  взять,  пошла  к
заведующей и говорит: отдайте мне этого  ребенка,  Виталия  Плавникова.  А
заведующая ей и сказала, что у него отец и две сестры. Разыскала  она  их,
думала радость мне сделать. А сама потом на меня уже смотреть  не  хотела:
не достался мне в качестве сына, так и смотреть на него не хочу.
   - И больше вы ее так и не видели?
   - Нет, больше не видел.
   - А дома вам плохо жилось?
   - Я не сказал бы, что  плохо,  удовлетворительно.  Но  я  очень  сильно
переживал.
   - Мачеха вас обижала?
   - Нет, на мачеху я жаловаться не могу. Если бы  я  помнил  свою  родную
мать, конечно, я мог бы жаловаться. А так я  мачеху  даже  мамой  называл,
хотя и боролся с ее религиозностью. Переживал я оттого, что не мог  забыть
Анну Григорьевну.



   7

   Ко мне пришла Галя.
   - Марья Владимировна... Вы меня, конечно, извините...
   - В чем дело, Галя? Опять за безразмерными?
   - Нет,  нет,  ничего  подобного.  Марья  Владимировна,  я  хочу  к  вам
обратиться по личному вопросу, но как-то неудобно.
   - Ну, ну, говорите.
   - Марья Владимировна, я давно хотела спросить: кто вам делает голову?
   - Какую голову?
   - Я хочу сказать, прическу.
   - Ах, вот вы о чем. А я-то сразу не поняла.
   - Вы меня, конечно, извините, Марья Владимировна. Но, верите  или  нет,
мы тут с девочками на вас смотрим  и  удивляемся.  В  вашем  возрасте  так
следить за собой далеко не все следят. Честное слово. Я не для того, чтобы
что-нибудь, а от всей души. Хотите, девочек спросите.
   - Ладно, ладно. А к чему вы это все ведете?
   - Я хочу узнать, Марья Владимировна, кто это  вам  так  стильно  делает
голову, и, может быть, вы меня устроите к этому мастеру? Очень вас  прошу,
если, конечно, вам это не обидно.
   - Почему обидно? Охотно поговорю с Виталием.
   - Вашего мастера зовут Виталий? А он сильно пожилой?
   - Ужасно пожилой, вроде вас.
   - А что? Я для девушки уже немолодая, двадцать четвертый год.
   Галя вздохнула.
   - Еще бы, - сказала я. - Старость.
   - Нет, вы не скажите, Марья  Владимировна,  в  нынешнее  время  мужчины
девушку считают за молоденькую только если лет семнадцать-восемнадцать, ну
двадцать, не более. И то если одета со вкусом.
   Я окинула Галю пристрастным глазом: ужасно  она  мне  нравится.  Одета,
конечно, со вкусом. И где только они, наши девушки, каким  верхним  чутьем
всему этому выучиваются - непостижимо! Все на ней чистенькое, простенькое,
коротенькое, ничего  лишнего  -  ни  пуговицы,  ни  брошки,  ни  бус.  Вся
подобранная, вся на цыпочках, на острых игольчатых каблучках. Такую вещицу
мужчине, наверное, хочется взять двумя пальцами за талию и  переставить  с
места на место.
   - Вы прекрасно одеты, Галя, и вам никак нельзя дать больше восемнадцати
- двадцати.
   - Вы шутите, Марья Владимировна.
   - Истинная правда.
   ...И правда, я никак не могу стать на такую  точку  зрения,  с  которой
есть разница между восемнадцатью и двадцатью тремя...
   - Ну, спасибо, - сказала  Галя.  -  Так  я  вас  очень  попрошу,  Марья
Владимировна, скажите вашему Виталию, чтобы он  меня  причесал.  У  нас  в
субботу вечер молодежный. Не забудете?
   - Не забуду.
   Я не забыла и в следующий раз, сидя перед зеркалом, сказала:
   - Виталий, у меня  к  вам  просьба.  Есть  у  меня  девушка  Галя,  моя
секретарша. Миленькая девушка, между прочим. Так вот,  ей  очень  хочется,
чтобы вы ее причесали. Моя голова ей очень понравилась.
   - Какой волос? - сухо спросил Виталий.
   - У нее? Ну, как вам сказать...  Светло-каштановый,  пожалуй.  Ближе  к
блондинке.
   - Цвет мне безразличен. Длинный, короткий?
   - Скорее, длинный.
   - Если ей "бабетту" нужно, так я  "бабеттой"  не  занимаюсь.  Этот  вид
прически меня не интересует. Теперь девушки большинство делают  "бабетту",
и, я скажу, напрасно. Этот обратный начес только  видимость  создает,  что
волос пышный, а на деле он только взбитый  и  посеченный.  Другая  сделает
"бабетту" и не расчесывает целых две недели. Волосу это бесполезно.
   - Нет, Виталий, она мне про "бабетту" ничего не говорила.  Сделайте  ей
что-нибудь красивое, по своему вкусу.
   - Интересная девушка? - деловито спросил Виталий.
   - По-моему, очень.
   - Я потому спросил, что  я  иногда  интересных  девушек  позволяю  себе
обслуживать без всякой материальной точки зрения. Меня интересует проблема
выбора  прически  в  зависимости  от  размера  лба,  длины  шеи  и  прочих
признаков. Это легче проверять на девушках, чем на солидной  клиентуре.  У
солидной клиентуры уже и волос не тот, и форма лица не так выражена,  и  к
тому же она требует себе определенную прическу, а не  ту,  которую  я  как
мастер ей предлагаю. С другой стороны, много занимаясь девушками, я рискую
не заработать себе на жизнь. Но время от времени  я  должен  проверять  на
девушках свои теории.
   - Ну, так проверьте их на моей Гале.
   - Хорошо, я согласен.
   - Так я ей скажу, она вам позвонит.
   - Лучше я сам ей позвоню. Телефон?
   - Мой служебный.
   - Отлично. Я ей позвоню.



   8

   Суббота - короткий день. Как для кого.  Для  меня  этот  день  оказался
длинным. Я даже опоздала на молодежный вечер. Когда я пришла в  клуб,  уже
начались танцы. Я люблю смотреть на  ноги  танцующих.  Они  часто  говорят
больше, чем лица. А  обувь?  Туфельки,  туфельки,  туфельки  -  импортные,
остроносые, невесомые, с тонкими, почти фиктивными каблуками.  Хвала  тем,
кто, не пошатнувшись, ходит на этих прелестных фиктивностях (я не могу). А
рядом с туфельками - покровительственно -  мужские  полуботинки,  а  то  и
ременные сандалии, а то и совсем сапоги... И  много  -  ох  как  много!  -
девичьих  пар:  туфельки  с  туфельками.  Танцуют   изящно,   старательно,
независимо, как будто ничего другого им и не нужно. Эх, девушки, бедные вы
мои! Давно прошла война, выросло  другое  поколение,  а  все  вас  слишком
много...
   Среди  большинства  модных  туфелек  особенно   заметны   те,   что   в
меньшинстве, те, что попроще: босоножки, сандалеты, даже тапочки. Пожалуй,
даже мило в тапочках,  если  ноги  легкие,  прямые...  И  как-то  отдельно
заприметилась  мне  пара  зеленых  парусиновых  босоножек.  Как  эта  пара
хлопотала, как перебирала, как притаптывала! На  каждый  такт  музыки  она
делала не одно, не два, а  штук  десять  неуловимых  движений.  Интересно,
какая у них хозяйка, у этих босоножек?  Я  скользнула  взглядом  вверх  по
толстеньким икрам и увидела девушку - совсем молоденькую, лет семнадцати -
с паклевыми стоячими кудряшками (Виталий сказал бы: баран). Вся  она  была
коротенькая,  крепенькая,  как  репка.  Узкое,  выше  колен,  ярко-золотое
парчовое платье кругло обтягивало маленький  выпуклый  зад.  Она  деловито
танцевала за кавалера с тонкой и томной девицей чуть  не  на  голову  выше
себя. Люблю девушек, которые танцуют за кавалера,  -  с  ними  можно  дело
иметь...
   И еще среди множества танцующей обуви привлекли мое  внимание  огромные
желтые полуботинки на чудовищно толстой рифленой подошве. Что-то  они  мне
напоминали, но что? А, понятно. В этих полуботинках танцевал  стиляга.  Не
теперешний стиляга, а старомодный, образца  1956  года.  Он  словно  сошел
живой со страниц "Крокодила"  -  в  своем  мешковатом  клетчатом  пиджаке,
коротких, дудочками брюках, с огромными  ногами  на  рубчатой  подошве,  с
длинными, неопрятными волосами... Старомодный стиляга!
   А где же моя  Галя?  Попробую  отыскать  ее  по  ногам.  Это  оказалось
нетрудно - я сразу нашла глазами две грациозные ножки  в  серых  туфлях  с
мечевидными носами. Интересно, как причесал ее Виталий? Я  подняла  взгляд
на ее лицо и сразу поняла, что Галя -  красавица.  Не  просто  хорошенькая
девушка, а именно красавица. Или это из-за прически? Тяжелые, густые,  как
льющийся мед, темно-золотые волосы текли вокруг головы - иначе не скажешь.
Она танцевала с каким-то парнем, зачарованно глядя ему в лицо, и  эмалевые
глаза плавились