о нужно девушек собрать вместе, чтобы получилась одна Карина?
     Александр почесал затылок и задумался:
     - А может быть, сделаем из нее мульку!...
     Не посещайте Помпеи в последний день. Когда возбухает Везувий и кажется, что все дозволено. Действительность рушится на ваших глазах, и остается не более получаса, чтобы исполнить самые дерзкие желания. Которые всю жизнь откладываешь на потом, рассчитывая нарушить все человеческие заповеди разом. Тебе нужны основания, чтобы перепрыгнуть через мораль? Так вот они - разорванные тучи, извержение вулкана, пепел на голову. Возжелайте жену ближнего своего! Это Карина. (Муть и осадки, муть и осадки, муть и осадки.) Карина знает, за какие коврижки обрушился на землю ад, потому что долго подозревала это в своей душе. Ее не пугает происходящее, она знает в лицо всех всадников Апокалипсиса, и стоит ли ей удивляться, что они наконец-то прискакали. Земля отвергает море, небо падает вам на голову. Обагренная кровью только что убитого мужа, Карина бродит среди пьедесталов, на которых больше ничего не стоит. Последняя ночь мира - обратно в хаос погружаются люди и боги. Но наши пустоты - в виде переплетенных тел - обнаружат под пеплом археологи. ?Содом и Гоморра? - две обнявшиеся пустоты. Не гуляйте в Помпеях в последний день...
     - Даже и не знаю, - снова засомневался Александр.
     ?Прибамбас? и ?мулька? обозначали у Александра главные иллюзии патриархата. Как белая женщина на черном рояле - сидит и типично посвистывает. Попирая эстетику и воздействуя на рецепторы.
     - Покуда вы теряетесь в догадках, - сказала Карина, - все обувные магазины закроются.
     И трудно было с этим не согласиться. Поэтому Александр хмыкнул, набрал номер телефона и, глядя на Карину, принялся изрекать в трубку:
     - Глаза карие, слегка миндалевидные, короткая стрижка, нос тонкий, костюмер не нужен...
     Через пять минут пришел визажист, поздоровался со всеми и принялся умывать Карину. Девушка ругалась, как Галатея, но визажист от природы был голубоватым, и поэтому женские угрозы на него не действовали. Мы с Александром сидели неподалеку и наблюдали, как из мыльной пены выползает Афродита.
     - Хватит чертякаться, - сказал Александр, когда реплики Карины ему надоели.
     Наконец Александр решил, что визажист вдоволь натешился. Тогда он вылез из кресла, настроил освещение и погрозил Карине пальцем - ?сиди смирно и не корчи рожи?. А дальше они с визажистом устроили цирковое представление - один постепенно ?докидывал? макияж, а Александр через каждую минуту щелкал затвором фотоаппарата. Обалдевшая Карина буквально на глазах превращалась из монашки в ночную бабочку. Представление называлось ?Город контрастов - Прага?. Если это называется искусством, то можете смело плюнуть мне в лицо. И растереть так же виртуозно.
     - Вот тебе и туфельки... - добавил Александр и сделал последний кадр.
     Визажист упаковал свои коробочки, попрощался со всеми и направился к дверям.
     - А смывать косметику кто будет? - окрикнула его Карина.
     - Сама, - невозмутимо ответил визажист и скрылся из поля зрения.
     - Идите вы все к черту, - разозлилась Карина.
     - Он давно не дает приличной цены, - возразил Александр и откровенно зевнул...
     Карина частично отыгралась, когда после рекламного агентства проволокла меня по всем обувным магазинам на Вацлавской площади. Она определилась с туфельками, когда я подумывал, что смерть моя близка. Могу добавить, что туфельки были неплохими. В них удобно перешагивалось через труп врага. Слегка изменялась походка. И сокрушались мужские иллюзии...
     - Ты можешь прикинуть, сколько женщин у тебя было? Ну хотя бы приблизительно... - спросила Карина.
     Новые туфельки валялись в прихожей. Я находился в постели, с галстуком на голое тело. ?Для солидности наших половых отношений?, - как объяснила мне Карина. Вдобавок, когда у мужчины повязан галстук, ?есть за что ухватиться?. Я согласен, что немного зябко, но зато прилично. Как и большинство молодых женщин, Карина предавалась любви пылко, часто, но кратковременно. В паузах задавала наводящие вопросы - сколько раз, где, когда и при каких обстоятельствах я осчастливил других женщин. По правде говоря, моя интимная жизнь не поддается статистическому анализу. Во-первых, я ни хрена не помню, а во-вторых, не могу отказать себе в удовольствии приврать. Была такая битва при Бородине - ?смешались в кучу кони, люди, и залпы тысячи орудий слились в протяжный вой?, как писал один русский поэт. Приблизительно то же самое он мог бы сказать о моей интимной жизни.
     - Ты мне зубы-то не заговаривай, - пригрозила Карина. - Называй немедленно явки, адреса, пароли, объемы талий и размеры бюстов... Кстати, тебе не кажется, что у меня слишком маленькая грудь?
     Я хотел ее успокоить, что не кажется, но поправил на своей голой груди галстук и решил переменить тему:
     - Телефонный звонок в кабинете у психотерапевта. ?Алло, доктор! Во мне живут две лесбиянки, одна Мессалина и невинноубиенная девушка, которая требует справедливости... Нам приходить всем вместе или по очереди??
     Карина приняла позу удивленного суслика и сказала:
     - Лучше - по очереди.
     - Тогда начнем... - подытожил я.

***

     Сладострастная твоя Антипатра, я здесь, и нет меня здесь.
     Античная эпитафия - найдена на могильном камне в Неаполе

     Агриппина была моей матерью.
     Как мне помнится, поехать на отдых в Байи предложила Ацеррония, давнишняя подруга Агриппины. Уж не знаю, где и за каким общим делом эти две потаскушки друг с другом познакомились, но взаимопонимание у них было полное. Если такое вообще возможно между двумя женщинами. Поглядите-ка на потаскушкин разговор - это речевой помет и недержание. Когда дамочка долго воздерживается от общения, у нее может произойти непроизвольное испускание речи, как поллюция. У Ацерронии с Агриппиной никакого воздержания не было. Они мастурбировали друг на друга словесно и без остановки. Когда кончала трещать одна, другая подхватывала последний звук и продолжала в той же тональности. Их диалог напоминал работу двух хорошо смазанных бензопил по вырубке гектара леса. Поначалу эта трескотня безмерно меня раздражала, и я всерьез задумывался - а не подсыпать ли им в чай какой-нибудь отравы, чтобы поглядеть, как они, издыхая и корчась, будут продолжать обмениваться новостями, обе в кровавом поносе. Но юность и лень помешали проведению этого эксперимента.
     В день, когда Ацеррония первая стала извращаться со словами ?поездка - отдых?, ?отдых - поездка?, я сидел в своей комнате и перечитывал уважаемого Корнелия Тацита. Потаскушки, как чайки при дележе рыбы, горланили на кухне. Так всегда бывало - начинали они свои беседы почти что шепотом, но все более распалялись, то и дело перебивая друг друга, и переходили на крик. Я уж было хотел отложить Тацита и пойти придушить одну из них, чтобы уменьшить звук, как вдруг они дико захохотали и утихли. В ожидании сюрприза, что они попросту лопнули, я пошел на кухню соскребать их кишки с потолка. Но не тут-то было - обе целехоньки, и, выставив жопы в разные стороны, они склонились над столом и тыкали пальцами в какую-то карту. Обернувшись ко мне и изогнувшись еще сильнее, чтобы я смог убедиться - промашки не будет, и двинуть пару раз по полуголой заднице, Ацеррония просюсюкала: ?А вот и наш мальчик-бука!? Затем она подхватила карту со стола, приблизилась - ?посмотри-ка!? - и ткнула своей левой сиськой меня в бок. Краска бросилась мне в лицо, я отпрыгнул от Ацерронии и снес все ковшики, стоящие на газовой плите. Раздался грохот, мне захотелось тут же наброситься на Ацерронию. Но вместо этого я с рычанием стукнул кулаком по столу и умчался обратно в свою комнату. Там, в безопасности, прижавшись к двери, я стал прислушиваться к тому, что делается на кухне. Сердце у меня колотилось как бешеное.
     Вначале оттуда доносились звуки недоумения, потом какой-то бубнеж, вроде - ?успокойся, успокойся, дорогая?, а затем причитания Ацерронии - ?ну что же с ним творится, что же делается?? Если бы Ацеррония знала, что я готов был сделать с нею, Ацеррония наверняка бы меньше придуривалась. Сопливые причитания между тем продолжались - ?почему он не общается со сверстниками, почему он вообще ни с кем не общается, почему он все время сидит дома, почему он не полюбит какую-нибудь девочку?..?. От этих тупоумных ?почему? у меня только сильнее застучало в висках, и дальнейшие реплики Агриппины и Ацерронии я слышал плохо, как бы сквозь барабанный бой.
     ?...не хочет...? - Агриппина.
     ?...да как же не хочет?..? - Ацеррония.
     ?...нормализуется...? - Агриппина.
     ?...растерзает...? - Ацеррония.
     ?...не растерзает...? - Агриппина.
     ?...хи-хи-хи...? - Ацеррония.
     Ну все, подумал я после этого ?хи-хи-хи?, сейчас я вас буду убивать, и приоткрыл дверь...
     - Я читала, - продолжала между тем Ацеррония вполголоса, - ну в одной там брошюре, что в такой напряженный юношеский период, чтобы помочь ему и чтобы он стал менее агрессивен, ну, в общем, ему надо отдаться...
     - Вот ты и отдайся, - вставила Агриппина.
     Наверное, гиены смеются таким же хриплым шепотом. Но я уже не торопился их убивать, меня эта тема сильно заинтересовала.
     - Боюсь, что с таким зверем мне в одиночку не справиться, - хихикала Ацеррония, - да он меня к себе и не подпустит... А в этой брошюре, она написана женщиной, она сама отдавалась своему сыну и говорит, что это намного проще, чем жить в постоянном напряжении и грубости. Ведь если бы у него была девушка или, что лучше, опытная женщина, с которой... Ну, в общем, у него проблемы...
     ?Это у вас сейчас будут проблемы?, - подумал я.
     - В борделе он может подцепить всякую заразу и притащить в дом, - подумав, добавила Ацеррония. - А еще я читала, как одна женщина пошла в лес за малиной, ее поймал там медведь, изнасиловал, а потом откусил голову...
     - А в той брошюре, в которой... - перебила Ацерронию Агриппина. И тут две гиены опять приглушенно и хрипло захихикали. Видимо, поняли друг друга без слов.
     - Погоди-ка... - сказала Агриппина, и было слышно, как она встает и отодвигает стул, чтобы выйти из кухни.
     Я моментально прикрыл дверь, бросился на кровать и буквально уткнулся в книгу. Но ясно слышал, как Агриппина тихо подошла к моей двери, постояла, видимо прислушиваясь, и так же тихо убралась обратно на кухню. И только тогда я заметил, что держу книгу вверх ногами. Меня тогда еще поразило это словосочетание ?книга? и ?вверх ногами?, как будто у книги действительно есть ноги и она может далеко за собою увести. Дальше, чем ты сам этого ждешь...
     ?Утверждают, что, подстрекаемая неистовой жаждой во что бы то ни стало удержать за собою могущество, его мать дошла до того, что в разгар дня, и чаще всего в те часы, когда он бывал разгорячен вином и обильною трапезой, представала перед ним разряженною и готовой к кровосмесительной связи: ее страстные поцелуи и предвещавшие преступное сожительство ласки стали подмечать приближенные?.
     О чем они дальше там говорили на кухне, я не прислушивался. Отложив книгу в сторону, я глядел в потолок, представляя себе Агриппину и фантазируя, как это может быть...
     В дверь постучали. В ответ я прохрипел что-то невразумительное. На пороге стояла Агриппина и смотрела на меня. Нет, ничего особенного в ее взгляде я не уловил. Никакой фатальное?, покорности судьбе или отчаянной решимости. Она не стала срывать с себя лифчики, трусы и подставлять неведомые мне органы. Она просто сказала:
     - Завтра мы с Ацерронией едем в Бани... На отдых... Поедешь с нами или будешь валяться здесь? Из-за ее спины выглянула потаскушка Ацеррония.
     ?Восемь сисек, восемь ног...? - вспомнил я детскую загадку о двух женщинах на корове.
     - Так что?.. - напомнила о себе Агриппина.
     - Поеду. - С моим голосом что-то творилось. Это был как бы и не мой голос. И согласие было не мое, потому что я в жизни никогда с Агриппиной не соглашался.
     Агриппина внимательно посмотрела на меня и сказала:
     - Угу!
     - Угу! - сказала Ацеррония.
     - Угу-угу! Филин! - выкрикнул я, захохотал, загугукал и принялся хлопать руками себя по бедрам, подразумевая крылья.
     Они поняли, что разговор с ними закончен, и убежали обратно на кухню, чирикая о долгих сборах и дальней дороге. Но они все поняли. И я все понял. Агриппине в ту пору было тридцать четыре года, Ацерронии, кажется, столько же. Мне - семнадцать. За Агриппиной я постоянно украдкой подглядывал, и увиденное давало мне пищу для мастурбаций. У Ацерронии... У Ацерронии юбка постоянно задиралась выше трусов. Обе чем-то похожи, и телосложения, и роста приблизительно одинакового. Без животов и других лишних отвислостей. Только одна была блондинкой, а другая - шатенкой. В эту ночь я онанировал два раза, и с особым удовольствием...
     А утром Агриппина разбудила меня стуком в дверь. Спросонья я заорал, чтобы она так больше не делала, не барабанила бы, потаскуха, чуть свет, а то - голову ей в мусорное ведро и на помойку... Но тут я вспомнил кое-что из вчерашнего и приутих.
     - Собирайся, - крикнула Агриппина из-за двери. - Через час уезжаем. Я только что вызвала такси.
     Экая зараза, а ведь мне еще надо было пересмотреть свою библиотеку, чтобы выбрать для этой поездки самые необходимые книги. Но, слегка поразмыслив, я, конечно же, быстро сообразил, что для подобного турне как нельзя лучше подойдет двухтомник Корнелия Тацита, книга Гая Светония Тран-квилла, исторические записки Диона Кассия и трагедия Псевдо-Сенеки ?Октавия?.
     Уложив нужные книги и побросав какие-то вещи в рюкзак, я еще чистил зубы, когда Агриппина ворвалась в ванную и сообщила, что такси уже у подъезда. От злости я плюнул в нее зубной щеткой вместе с пастой. Но Агриппина увернулась и сказала, что будет ждать меня в машине и чтобы я поскорей, потому что надо заехать еще за Ацерронией, потому что Ацеррония... Я плюнул второй раз, и уже только пастой.
     В конце июля, как мне кажется, в Байи едут только неврастеники, которым не дотерпеть до следующего лета, но мягкий вагон первого класса всегда переполнен. Из чего можно заключить, что неврозы - признак высшего класса общества. Я, Ацеррония и Агриппина разместились в трехместном купе с умывальником и туалетом. Вообще-то, наше купе было для двоих, но имелась откидная полка, - как объяснила проводница, для ребенка. Усмотрев в подобной скученности существенные неудобства, я так естественно пришел в ярость, что на это в вагоне первого класса никто не обратил никакого внимания. Тогда, забросив рюкзак на откидную полку, я заперся в туалетной комнате и гадил там из вредности до самого отправления поезда. Когда же поезд набрал приличный ход, я забрался на откидную полку и не слезал оттуда до самой остановки в Байях. Без воды, без пищи, без дурацких разговоров я лежал почти что сутки, закрыв глаза, не реагируя на причитания Ацерронии, на попытки Агриппины засунуть мне в рот какую-то пищу; стиснув зубы, чтобы не расхохотаться, я лежал как мумия, слушая бесконечный стук колес... Тук-тук-тук, тук-тук-тук! На следующее утро, по остановке в Байях, я снова закрылся в туалетной комнате и освободил себя от всего, что накопилось.
     В Байях у Агриппины имелся двухэтажный домик у озера. Километров семь от железнодорожной станции. Достался он Агриппине в награду за особые половые заслуги от моего папашки. Сквозь детские воспоминания рыжая, колючая борода моего папашки проходит красной нитью. Слава богу, этот козел сбрил себе бороду на старости лет. И женился, как я слышал, во второй раз на девице чуть ли не моего возраста. Время от времени он посещает и теперь Агриппину, топчется в прихожей с подарками по случаю какого-нибудь праздника. И очень хорошо, что этих общенародных праздников в нашей стране стало меньше...
     Итак, домик... Домик стоял на отшибе, за невысоким забором, который не давал распространиться буйной растительности из сада по всей округе. Воротами давно никто не пользовался, наверное, с того самого времени, когда папашка смотался отсюда на последней и единственной в нашей семье машине. Поэтому в сад, под верещание Ацерронии и Агриппины - ?ах, какой воздух, ах, какой дивный воздух?, - мы попали через неприметную калитку. Всю осень, зиму, весну и часть лета в доме никто не жил. Для сохранности сырого тряпья, которое Агриппина с Ацерронией тут же стали развешивать, чтобы оно подсохло, дом ставился под сигнализацию в местном отделении охраны правопорядка. Оттуда сразу же и позвонили - поздравить Агриппину с открытием, как они сказали, нынешнего сезона, козлы. Про козлов сказал я.
     Особо не вдаваясь в детали планировки, отмечу, что меня заинтересовала только комната с книгами, брошенными в кучу, как для погребального костра. Но в основном это оказались дамские романчики, и я их выбросил в коридор, потому что решил занять именно эту комнату, а уважаемый Корнелий Тацит не должен был соседствовать с литературными экскрементами. Из комнаты - дверь на балкон. Я вышел поглядеть, какой с него открывается вид. В саду копошились Агриппина с Ацерронией, раскладывая подушки и одеяла по солнечным местам. ?Когда будем жрать?!!? - крикнул я, и они забегали, как куры, выбирая из сумок снедь и хлопая дверцей холодильника.
     Помнится, что накушались мы изрядно. Я был в том случае паинькой - не утащил жратву в свою комнату, а ел в гостиной, вместе с Ацерронией и Агриппиной, правда, сидел чуть поодаль. Потаскушки натащили из подвала разных сортов вина, я дегустировал и глупо хихикал, с полной пастью ветчины и хлеба. От спиртного я всегда становлюсь менее энергичным, и в этот день опьянение нежило меня и забавляло; я как бы раздваивался и смотрел на себя со стороны. Хихикающее тело оставалось само по себе, а сам я вроде тучи витал под потолком, злобно ухмыляясь. Если бы похмелье не возвращало меня обратно вместе с головной болью, всю жизнь я только и делал бы, что пил. И пусть бы тело принадлежало хихикающему полудурку, зато в основном я был бы свободен, как призрак, неподсуден и неподвластен. Агриппина с Ацерронией все подкладывали мне на тарелку еды да подливали вина. Мне, витающему над собой, было понятно, почему они так стараются и что за этим должно произойти...
     Но ничего особенного не произошло - я уснул, сидя в кресле. Очнулся около пяти часов утра. Видимо, когда я вчера вырубился, потаскушки забросали меня пледами и оставили в покое. Я еле выбрался из этой шерстяной берлоги, налил себе вина и с полным бокалом пошел в сад. Мне надо было припомнить и как следует обдумать свой сон...
     ... Будто я брожу по какому-то огромному залу, запрокидываю голову, вглядываюсь и не вижу потолка. Наверное, это древнегреческий храм. Вокруг строительные леса, на них копошатся рабочие, вдруг что-то падает сверху - прямо мне на голову. Боли я не чувствую, только в том месте, куда меня ударило, на голове образуется корка. Я трогаю ее пальцем, корка, как картонная, противно прогибается, из-под корки сочится какая-то жидкость, и я думаю, что это кровь. Меня обступают рабочие, говорят - надо идти к доктору, и ведут меня, держа за руки. У большого белого здания рабочие меня оставляют, уходят, показывая пальцами на здание: доктор там, говорят они, иди, доктор там. Я и сам это знаю и иду, но меня задерживает охрана этого здания и требует предъявить пропуск или сказать пароль. Я не знаю никакого пароля, и они не пропускают меня к доктору - пароль, все время спрашивают они, скажи пароль. И тут ко мне подходит Агриппина и спрашивает, что произошло. Агриппина в облегающем черном платье, это платье-мини, которое едва прикрывает ее тело от груди до бедер, я знаю, что теперь Агриппина проститутка. Агриппина говорит: ?Я тебя сейчас отведу к доктору?, берет меня за руку и ведет к лифту. С нею все здороваются, у нее короткая стрижка и черные, как смола, волосы. Лифт открывается, я вижу, что в нем только мужчины в модных костюмах, много мужчин. Агриппина заходит к ним в лифт, и я понимаю, что это ее клиенты, она проститутка, но мне все равно. Агриппина спрашивает - ?тебе все равно?? Я отвечаю - ?вс