льда
решила дать ему грудь. В конце концов, он имел на это право - уже три  часа,
как он не ел.
     Присев к столу, Клотильда положила ребенка на колени, но там он не стал
благоразумнее и кричал все сильнее, все с большим нетерпением. Глядя на него
с улыбкой, она расстегнула платье и обнажила маленькую круглую  грудь,  чуть
вздувшуюся  от  молока.  Небольшой  темно-бурый  венчик  лег  вокруг  соска,
выделяясь на нежной белой коже Клотильды, такой же  божественно  стройной  и
юной, как прежде. Ребенок сразу почувствовал  молоко,  приподнялся  и  начал
искать губами. Когда она приложила его к груди, он удовлетворенно засопел  и
впился в нее с завидным аппетитом существа, которое  хочет  жить.  Он  сосал
жадно, не разжимая десен. Сначала  он  маленькой  своей  лапкой  вцепился  в
грудь, как бы желая объявить ее своей собственностью,  защитить  от  всех  и
сберечь для себя. Потом, наслаждаясь теплой струей, наполнявшей  его  горло,
он поднял вверх свою ручонку, прямо,  как  знамя.  Клотильда  по-прежнему  с
безотчетной улыбкой смотрела, как он  энергично  сосет.  Первые  недели  она
сильно страдала от трещины на соске, - и теперь еще она чувствовала  боль  в
груди, но все  же  она  улыбалась  умиротворенной  улыбкой  матери,  которая
счастлива отдать ребенку не только свое молоко, но и всю свою кровь.
     Расстегнутый корсаж, открывший нагую грудь матери, обнаружил  и  другую
тайму,  самую  скрытую  и  пленительную:  тонкую  золотую  цепочку  с  семью
жемчужинами, сиявшими,  как  млечные  звезды,  которую  Паскаль,  охваченный
безумным желанием дарить, надел ей на шею в дни их нищеты. С тех  пор  никто
ее не видел. И это простое детское ожерелье  как  бы  излучало  ее  чистоту,
сливалось с ее телом. Все время, пока ребенок сосал, Клотильда  с  нежностью
смотрела на семь жемчужин - ей казалось, что на них  еще  сохранился  теплый
след поцелуев.
     Долетевшие издали громкие звуки музыки удивили Клотильду. Она повернула
голову и взглянула в сторону долины, позолоченной косыми  лучами  заходящего
солнца. "Ах, да! Торжество, закладка здания!" - вспомнила она. И  она  опять
стала  смотреть  на  ребенка,  радуясь  его  здоровому  аппетиту.   Притянув
маленькую скамеечку, она поставила на нее ногу, чтобы поднять повыше колено,
и оперлась плечом на стол, возле родословного древа и  почерневших  обрывков
бумаги. Ее витавшие  где-то  мысли  прониклись  невыразимой  нежностью:  она
чувствовала, как тихонько струится из ее груди чистейшее молоко, - лучшее от
ее существа, - все крепче  привязывая  к  ней  дорогое  маленькое  создание,
рожденное ее лоном. Появился на свет ребенок;  быть  может,  то  искупитель.
Колокола заблаговестили, волхвы отправились в  путь,  с  ними  народ  и  вся
ликующая природа, радостно встретившая младенца в пеленах. А она, его  мать,
пока он пил из ее груди жизнь, уже грезила о будущем. Кем  будет  он,  когда
она, отдав ему все, вырастит его большим и сильным? Ученым, который принесет
в мир хотя бы каплю вечной истины, воином, который прославит отечество,  или
лучше  -   вождем   народа,   который   успокоит   страсти   и   восстановит
справедливость? Она видела его прекрасным, очень добрым и сильным. Это  была
греза всех матерей, уверенных, что от них родился долгожданный мессия.  И  в
этой надежде, в этой незыблемой вере каждой матери в  то  или  иное  высокое
призвание своего ребенка  была  надежда,  питающая  жизнь,  и  вера,  дающая
человечеству силу постоянного обновления.
     Кем будет ее дитя? Она смотрела на него и старалась угадать, на кого он
похож. Конечно, на своего отца, - тот же лоб и глаза, что-то  возвышенное  и
сильное в очертаниях его головки. Она узнавала и самое себя - тот же изящный
рот и мягко округленный подбородок. Потом, с глухим беспокойством, она стала
искать других - своих ужасных предков, тех, кто  был  внесен  в  родословное
древо и чьи листья распускались по законам наследственности. На  кого  может
быть похож ребенок -  на  этого,  на  ту  или  кого-нибудь  другого?  Однако
Клотильда скоро успокоилась: она не могла не надеяться, ее сердце было полно
до краев вечной надеждой. Вера в жизнь, взращенная учителем,  заставляла  ее
быть мужественной, стойкой, непоколебимой. Разве имеют какое-нибудь значение
нищета, страдание и темные стороны  бытия?  Спасение  в  труде  на  всеобщую
пользу, в усилиях оплодотворяющей творческой  воли.  И  хорошо,  если  целью
любви является ребенок. Тогда, несмотря на обнаженные язвы и мрачную картину
человеческого падения, надежда открывается снова.  Жизнь  продолжается,  она
влечет к себе, и ее не перестают считать благом, ибо жадно вкушают ее  среди
скорбей и несправедливости. Клотильда невольно взглянула на  древо  предков,
развернутое  перед  нею.  Да,  именно   там   таилась   опасность!   Сколько
преступлений, какая грязь, а  вокруг  -  слезы  и  страдания  добрых!  Какое
необычайное смешение  прекрасного  и  ужасного;  здесь  все  человечество  в
миниатюре, со всеми его пороками и страстями! Еще неизвестно,  не  лучше  ли
было  бы  одним  ударом  разметать  этот  жалкий,   порочный,   человеческий
муравейник. И вот после стольких ужасных Ругонов и  отвратительных  Маккаров
родился еще один. Жизнь не побоялась создать еще одного - она  бросила  этот
смелый вызов  в  сознании  вечного  своего  бытия.  Она  делала  свое  дело,
размножалась  по  своим  законам  и,  равнодушная  к  гипотезам,   неуклонно
двигалась вперед во имя бесконечной работы. Пусть даже появляются чудовища -
она творит! Несмотря на больных и сумасшедших,  она  не  устает  творить,  в
надежде, что когда-нибудь родятся  здоровые  и  разумные.  О  жизнь!  Жизнь,
несущаяся к неведомой  цели  непрерывным,  обновляющим  свои  воды  потоком!
Жизнь,  в  которую   мы   погружены,   -   водоворот   с   бесчисленными   и
противоположными течениями, огромный и колыхающийся,  как  бескрайное  море!
Порыв горячего материнского чувства подступил к сердцу Клотильды - она  была
счастлива, что маленький жадный ротик продолжал  пить,  не  переставая.  Это
была молитва, призыв к неведомому  ребенку,  словно  к  неведомому  богу!  К
ребенку, который родится завтра, к гению, быть  может,  уже  родившемуся,  к
вожделенному мессии грядущего века! Он освободит народы от бремени  сомнения
и страдания! И если ее собственный народ ждет возрождения, то,  может  быть,
ее сын явился для этого подвига! Он овладеет опытом,  возведет  стены,  даст
уверенность бредущим ощупью,  воздвигнет  град  справедливости,  где  только
закон труда будет обеспечивать счастье. В эпоху смут должно ждать  пророков.
Если даже это будет антихрист,  демон  разрушения,  зверь,  предсказанный  в
Апокалипсисе, который очистит землю от всей  бесконечной  скверны,  и  тогда
жизнь будет продолжаться,  вопреки  всему.  Только  придется  потерпеть  еще
тысячелетия, пока в мир не придет другое неведомое дитя - спаситель.
     Тем временем  ребенок  высосал  ее  правую  грудь  и  начал  сердиться.
Клотильда переложила его и дала ему  левую.  Она  улыбнулась,  точно  ласке,
прикосновению его маленьких прожорливых десен. Несмотря  на  все,  она  была
полна надежды. Мать, кормящая грудью, разве это не образ мира, спасенного  и
вечного? Она склонилась к ребенку и встретила его сияющие глаза,  восхищенно
раскрывшиеся в жажде света. О чем говорило ей это маленькое существо, почему
под грудью, питавшей  его,  так  забилось  ее  сердце?  Какую  благую  весть
возвещали его сосавшие губки? За что он прольет свою кровь,  став  мужчиной,
которому ее молоко дало силу? Быть может, он  не  говорил  ни  о  чем,  быть
может, уже лгал, и все же она была так счастлива,  так  полна  непоколебимой
веры в него!
     Издали снова донесся торжествующий грохот духового  оркестра.  По  всей
вероятности,  это  был  апофеоз:  бабушка  Фелисите  при  помощи  серебряной
лопаточки  закладывала  первый  камень  памятника,  воздвигаемого  во  славу
Ругонов. Высокое голубое небо празднично сияло, радуясь воскресному веселью.
А в теплой тишине и мирном уединении  рабочей  комнаты  Клотильда  улыбалась
ребенку. Он все еще сосал, подняв вверх, как  знамя,  свою  ручонку,  словно
взывая к жизни.