громким
криком пролетел орел.
     Когда же снова показались зеленые ивы  и  коляска  покатила  по  берегу
Вьорны,  Фелисите  заговорила  без  всякого  вступления,  словно   продолжая
прерванную беседу:
     - Ты можешь совершенно не  опасаться  отказа  со  стороны  его  матери.
Конечно, она любит  Шарля,  но  это  очень  рассудительная  женщина,  и  она
прекрасно понимает, что  у  тебя  ребенку  будет  лучше.  Кроме  того,  надо
сказать, что бедный мальчик не очень-то  счастлив  в  этой  семье:  ее  муж,
разумеется, больше любит своих детей... Словом, ты должен все знать.
     Фелисите продолжала в том же духе, с явной целью  добиться  от  Максима
определенного обещания. Она говорила без умолку до самого Плаосана.
     - Смотри-ка! Вон она, его мать!.. - внезапно вскричала она, как  только
коляска затряслась по мостовой  предместья.  -  Вон  та  толстая  блондинка,
которая сидит у дверей.
     Жюстина вышла подышать свежим воздухом и,  сидя  на  стуле  у  входа  в
лавку, где были развешаны хомуты и уздечки, вязала чулок. Маленький  мальчик
и девочка играли у ее ног, а позади,  в  темной  глубине  лавки,  коренастый
брюнет Тома зашивал седло.
     Максим не спеша повернул голову в ее сторону, в  нем  говорило  простое
любопытство. Он был очень удивлен, увидев крепкую тридцатидвухлетнюю женщину
с  внешностью  добропорядочной  мещанки.  Она   ничем   не   напоминала   ту
сумасбродную девочку, с которой он путался, когда каждому из них не было еще
даже семнадцати лет. Возможно, впрочем, у него и сжалось сердце, когда,  сам
такой больной и такой старый, он нашел ее похорошевшей, безмятежной и  очень
полной.
     - Ни за что бы ее не узнал, - заметил он.
     Коляска, не останавливаясь, свернула на Римскую улицу. Жюстина  -  этот
призрак далекого прошлого - исчезла в тумане сумерек вместе с детьми, Тома и
его лавкой.
     В Сулейяде стол был  накрыт.  К  обеду  Мартина  приготовила  угрей  из
Вьорны, кролика под соусом и говяжье жаркое. Пробило семь часов;  оставалось
достаточно времени, чтобы спокойно пообедать.
     - Да перестань ты нервничать, - говорил Паскаль Максиму. - Мы про-водим
тебя на вокзал. Это не займет и десяти минут. Раз ты не забрал  свой  багаж,
тебе нужно только взять билет и сесть в вагон.
     Встретившись с Клотильдой в прихожей, где она  вешала  на  крючок  свою
шляпу и зонтик, он сказал ей вполголоса:
     - А знаешь, твой брат меня беспокоит.
     - Почему?
     - Я пригляделся к нему, и мне весьма не нравится его походка.  В  таких
случаях я никогда не  ошибался...  Одним  словом,  этому  молодому  человеку
угрожает сухотка.
     Она очень побледнела. Сухотка!  Ей  вспомнилась  страшная  картина:  их
сосед, еще молодой человек, - в колясочке, подталкиваемой слугой.  И  так  в
продолжение десяти лет. Разве  не  самая  ужасная  из  всех  болезней  такая
расслабленность, которая словно ножом отрезает живого от жизни?
     - Но он жалуется только на ревматические боли, - прошептала она.
     Паскаль пожал плечами и, сделав ей знак молчать, направился в столовую;
Фелисите и Максим уже сидели за столом.
     Обед прошел очень задушевно. Клотильда,  серьезно  обеспокоенная,  была
нежна с братом, сидевшим рядом с ней. Она весело ухаживала за ним,  выбирала
ему лучшие куски и раза  два  подзывала  обратно  Мартину,  которая  слишком
быстро уносила блюда. Она все больше очаровывала Максима,  -  такая  добрая,
умная, веселая; он ощущал  ее  прелесть,  словно  ласку.  Он  был  настолько
покорен ею,  что  в  нем  мало-помалу  стал  созревать  один  план,  вначале
неопределенный, потом все более  и  более  четкий.  Его  до  ужаса  испугала
мертвая красота и царственная внешность маленького Шарля, его слабоумного  и
болезненного сына; так  почему  бы  вместо  него  не  взять  к  себе  сестру
Клотильду? Правда, мысль о женщине в его  доме  казалась  Максиму  страшной:
развратничая с ранней  юности,  он  теперь  боялся  их  всех;  но  Клотильда
казалась  ему  наделенной  настоящим  материнским  чувством.   Кроме   того,
порядочная женщина сразу изменит к лучшему его положение.. По крайней  мере,
отец не осмелится больше подсылать к нему девочек, а он подозревал, что  это
делается, чтобы доконать его и тут же загрести  принадлежавшие  ему  деньги.
Страх и ненависть к отцу заставили его принять решение.
     - Ты еще не собираешься замуж? - спросил он, желая нащупать почву.
     Девушка рассмеялась:
     - О, пока торопиться незачем!
     Затем, глядя с вызывающим видом на Паскаля, который поднял голову,  она
добавила:
     - Как знать?.. Нет, я никогда не выйду замуж!
     Тогда Фелисите возмутилась. Всякий  раз,  когда  она  замечала  сильную
привязанность Клотильды к доктору, она желала, чтобы  замужество  уничтожило
ее, чтобы Паскаль остался один в опустевшем доме, - тогда  она  сама  станет
там владычицей, хозяйкой положения. И она тотчас же  обратилась  к  нему  за
помощью:  разве  женщина   может   обойтись   без   замужества,   разве   не
противоестественно остаться старой девой? И серьезным тоном, не сводя глаз с
Клотильды, он подтвердил:
     - Да, да, нужно выйти замуж... Она достаточно благоразумна, она  выйдет
замуж...
     -  Полно!  -  вмещался  Максим.  -  Хватит  ли  у   нее   действительно
благоразумия?.. Разве только  чтобы  сделаться  несчастной,  быть  может,  -
вокруг столько неудачных браков!
     И наконец он решился:
     - Знаешь, что тебе нужно сделать?.. Уехать в Париж и жить там у меня...
Я подумал о мальчике, но мне страшно взять на себя заботу о  нем  при  таком
состоянии моего  здоровья.  В  сущности,  я  сам  ребенок,  я  сам  больной,
нуждающийся в уходе! Ты будешь ходить за мной и не  покинешь  меня,  если  я
совсем перестану владеть ногами.
     Его голос дрожал, до такой степени он расчувствовался, говоря  о  самом
себе. Он уже видел себя расслабленным, а ее - у своего изголовья.  Если  она
согласится не выходить замуж, он охотно оставит ей свое состояние, чтобы оно
не попало в руки отцу. Его ужас перед одиночеством, перед  тем,  что  скоро,
быть может, ему придется взять сиделку, придавал ему что-то трогательное.
     -  Это  будет  очень  мило  с  твоей  стороны,  и  тебе   не   прядется
раскаиваться.
     Мартина, подававшая жаркое, застыла на месте  от  изумления;  таким  же
странным показалось  предложение  Максима  и  всем,  кто  сидел  за  столом.
Фелисите первая  поддержала  этот  план,  чувствуя,  что  его  осуществление
поможет  ее  замыслам.  Она  смотрела  на  онемевшую  и  словно   оглушенную
Клотильду; Паскаль, мертвенно-бледный, ждал ее ответа. Но девушка  сразу  не
могла найти нужных слов и только пролепетала:
     - Ах, братец, братец!
     Тогда бабушка сочла нужным вмешаться:
     - И это все? Подумай, брат делает тебе прекрасное предложение. Если  он
теперь боится взять к себе Шарля, то  ведь  ты,  во  всяком  случае,  можешь
поехать  к  нему.  А  позднее  ты  выпишешь  и   малыша...   Все   прекрасно
устраивается. Максим взывает к твоему сердцу... Ведь  правда,  Паскаль,  она
должна согласиться?
     Доктор, сделав усилие, овладел собою. Было заметно, однако, что он  еще
не совсем пришел в себя.
     -  Повторяю,  -  медленно  произнес  он,   -   что   Клотильда   весьма
благоразумна. И если она сочтет нужным согласиться, то согласится.
     Клотильда, глубоко взволнованная, возмутилась:
     - Учитель, ты, значит, соглашаешься, чтобы я уехала!.. Конечно, я очень
благодарна Максиму. Но, боже, покинуть все!  Все,  что  я  люблю,  все,  что
любила до сих пор!
     И растерянным жестом она обвела это "все", весь Сулейяд целиком.
     - Ну, а если Максим будет нуждаться в тебе? - заметил Паскаль, глядя на
нее.
     Она вздрогнула, на ее глазах появились слезы. Только  она  одна  поняла
значение его слов.  Страшное  видение  снова  возникло  перед  нею:  Максим,
расслабленный, в маленькой колясочке, подталкиваемой слугой, как тот  сосед,
которого она встречала. Но  ее  любовь  восставала  против  ее  сострадания.
Должна ли она чувствовать какой-то долг по  отношению  к  брату,  который  в
продолжение пятнадцати лет был ей чужим? И разве не долг ее - быть там,  где
было ее сердце?
     - Послушай, Максим, - сказала она наконец, - предоставь же и мне  время
подумать. Я посмотрю...  Не  думай,  я  очень  благодарна  тебе.  И  если  я
когда-нибудь действительно тебе понадоблюсь, ну что  ж,  я,  конечно,  приму
определенное решение.
     Больше от нее нельзя было ничего  добиться.  Фелисите,  находившаяся  в
своем обычном истерическом состоянии, устала, а доктор нарочно уверял  всех,
что Клотильда дала слово. Мартина, не пытаясь скрыть  свою  радость,  подала
крем. Увезти барышню! Надо же так хорошо  придумать!  Да  куда  там,  доктор
умрет с тоски, оставшись один! Из-за этого объяснения  затянулся  обед.  Еще
сидели за  сладким,  когда  пробило  половина  девятого.  Максим  тотчас  же
забеспокоился и начал суетиться, собираясь уезжать.
     На вокзале, куда все его провожали, он на прощание  еще  раз  поцеловал
сестру.
     - Так помни же!
     - Не бойся, - заявила Фелисите, - мы остаемся здесь и напомним ей о  ее
обещании.
     Доктор улыбнулся, и все  трое,  как  только  поезд  тронулся,  замахали
платками.
     Проводив бабушку до дома, Паскаль и Клотильда мирно вернулись в Сулейяд
и провели вместе чудесный вечер. Недавнее тяжелое настроение, глухая вражда,
разделявшая их, казалось, исчезли. Никогда еще им не было  так  хорошо,  они
чувствовали себя такими  дружными,  такими  неразлучными.  Это  походило  на
выздоровление  от  какой-то   болезни   -   они   были   полны   надежды   и
жизнерадостности. Они долго сидели в эту теплую ночь под  платанами,  слушая
хрустальный звон фонтана. Не нужно было слов: они вкушали  глубокое  счастье
быть вдвоем.

IV

     Прошла неделя, и в доме опять наступил разлад. Паскаль и Клотильда  или
не разговаривали по целым часам или поминутно ссорились. Мартина тоже была в
постоянном раздражении. Для всех троих жизнь становилась настоящим адом.
     Неожиданно  все   еще   больше   усложнилось.   В   Плассане   появился
монах-проповедник, пользовавшийся репутацией  большой  святости,  -  явление
довольно  обычное  в  южных  городах  Франции.  В  Сен-Сатюрненском   соборе
загремели его проповеди. Этот  своего  рода  апостол  обладал  даром  живой,
пламенной, увлекательной речи. Он  проповедовал  о  ничтожестве  современной
науки, о бренности земной жизни и в мистическом экстазе приобщал  слушателей
к тайнам сверхчувственного бытия. Благочестивые прихожанки  были  совершенно
потрясены.
     Клотильда в сопровождении Мартины отправилась на первую же проповедь, и
вечером, когда она вернулась домой, Паскаль сразу  заметил  ее  возбужденное
состояние. С каждым днем она увлекалась все больше, все позднее возвращалась
домой, задерживаясь после проповеди, чтобы помолиться в каком-нибудь  темном
уголке  часовни.  Она  почти  не  выходила  из  церкви,  возвращалась  домой
измученная,  с  горящим  взглядом   ясновидящей.   Пламенные   речи   монаха
преследовали  ее  неотступно.  Люди  и  окружающая   обстановка,   казалось,
раздражали ее, внушали презрение.
     Обеспокоенный Паскаль решил объясниться с Мартиной.  Однажды  он  сошел
вниз рано утром, когда она подметала столовую.
     - Вы знаете, я никогда не мешал ни вам, ни Клотильде ходить в  церковь,
когда вам хотелось, - сказал он. - Я никогда не насиловал чужой воли... Но я
не хочу, чтобы вы довели ее до болезни.
     - Больны-то, может, как раз  те,  которые  считают  себя  здоровыми,  -
глухим голосом возразила Мартина, продолжая мести.
     Она сказала это таким убежденным тоном, что он невольно улыбнулся.
     - Да, да, я знаю, это я заблудшая душа, о чьем обращении на путь истины
вы неотступно молитесь... Вы  же  и  вам  подобные  обладаете  всеобъемлющей
мудростью и прекрасным здоровьем... Мартина, если вы не  перестанете  мучить
меня и себя, я в самом деле рассержусь.
     Он сказал это так резко,  с  таким  отчаянием  в  голосе,  что  Мартина
остановилась как  вкопанная  и  пристально  посмотрела  на  него.  Выражение
бесконечной нежности и  глубокого  горя  изобразилось  на  морщинистом  лице
старой девы, всю свою жизнь посвятившей этой семье. Слезы показались  у  нее
на глазах.
     - Не любите вы нас, сударь! - сказала она прерывающимся голосом и вышла
из комнаты.
     Паскаль чувствовал себя обезоруженным, ему  стало  невыносимо  грустно.
Теперь он упрекал себя в излишней терпимости, в том, что не взял  целиком  в
свои руки воспитание и  образование  Клотильды.  Придерживаясь  мнения,  что
дерево растет как нужно,  если  ему  не  мешают  расти,  он  предоставил  ей
развиваться свободно, научив ее лишь читать и  писать.  Без  всякого  плана,
просто в силу обычного уклада их жизни в Сулейяде, она прочла почти все, что
здесь было, и, помогая ему в его  исследованиях,  переписывая  и  приводя  в
порядок его рукописи, исправляя корректуры, увлеклась естественными науками.
Как  он  жалел  теперь,  что  предоставил  ее  самой  себе!  Какое   трезвое
направление мог бы он дать этому ясному  уму,  который  так  жаждал  знаний!
Вместо этого он позволил ему уклониться в сторону и губить себя, стремясь  к
потустороннему, под покровительством бабушки Фелисите и служанки Мартины!  В
то время как он, всегда считаясь с действительностью, старался ни на  минуту
не удаляться от фактов, в чем помогала ему привычка ученого к дисциплине,  у
Клотильды он постоянно замечал склонность к  таинственному  и  неизвестному.
Это бессознательное и непреодолимое любопытство становилось для нее  пыткой,
если оно не получало удовлетворения.  Это  была  ничем  не  утолимая  жажда,
какое-то неудержимое  тяготение  ко  всему  недоступному,  непостижимому.  С
самого детства, в особенности  позднее,  став  уже  взрослой  девушкой,  она
забрасывала его своими "как" и "почему", требуя объяснить первопричину. Если
ему случалось показать ей цветок, она сейчас же  спрашивала,  зачем  у  него
семена, почему семя пускает росток. Позже ее заинтересовала  тайна  зачатия,
отношения полов, рождения, смерти, неведомые силы  природы,  бог  -  словом,
все. Короче говоря, она каждый раз ставила его в тупик; а когда  ему  нечего
было ответить и он шутливо отмахивался от  нее,  притворяясь  сердитым,  она
торжествующе смеялась над его неисправимой невежественностью и с еще большей
страстью уходила в  свои  мечты,  созерцая  исполинские  видения  того,  что
недоступно знанию, зато  доступно  вере.  Она  иногда  поражала  его  своими
рассуждениями. Воспитанная ученым, она начинала с неопровержимых  истин,  но
тут же одним прыжком переносилась в область фантастики и  легенд.  Там  были
пророки, ангелы, святые, таинственные  дуновения,  способные  придать  форму
материи  и  вдохнуть  в  нее  жизнь;  иногда  в  ее  представлении  все  это
оказывалось единой силой, душой мира, которая стремится к  тому,  чтобы  все
творения Вселенной слились в последнем поцелуе любви. И это произойдет через
пятьдесят столетий, - так выходило по ее подсчетам.
     Но никогда до сих пор  Паскаль  не  видел  ее  такой  взволнованной.  В
продолжение всей недели, пока Клотильда слушала поучения монаха,  она  целые
дни проводила в нетерпеливом ожидании вечерней проповеди и уходила в церковь
возбужденная, сосредоточенная, словно шла на первое  любовное  свидание.  На
другой день она проявляла полнейшее равнодушие ко всему внешнему, к  обычной
жизни, как будто этот мир и все необходимые  житейские  мелочи  казались  ей
лишь обманом чувств и пустяками. Под влиянием  какой-то  непреодолимой  лени
она мало-помалу забросила все свои занятия, просиживала целые  часы,  сложив
руки на коленях и устремив свой сонный, рассеянный взгляд в глубины какой-то
мечты. Прежде она вставала рано, не  любила  сидеть  без  дела;  теперь  она
поднималась поздно и выходила из своей комнаты только ко  второму  завтраку.
Но эти утренние часы уходили у нее отнюдь не на туалет, она утратила  всякое
женское кокетство, причесывалась кое-как, криво застегнутое платье сидело на
ней небрежно, и все-таки она была очаровательна в своей цветущей юности.
     Когда-то она любила утренние прогулки по  Сулейяду,  вниз  по  ступеням
откоса, усаженным оливковыми и  миндальными  деревьями,  по  сосновой  роще,
пропитанной запахом смолы, любила  подолгу  лежать  на  круглом  раскаленном
току, где она принимала солнечные ванны. А теперь прогулки были забыты,  она
предпочитала сидеть у себя в комнате с закрытыми ставнями, и  ее  совсем  не
было слышно. После завтрака она появлялась в кабинете, с усталым,  скучающим
видом, лениво бесцельно переходила от одного стула к другому, и все, что  до
сих пор интересовало ее, теперь вызывало в ней раздражение.
     Паскалю больше не  приходилось  рассчитывать  на  ее  помощь.  Заметка,
которую он дал ей переписать, провалялась три дня на  ее  письменном  столе.
Она больше не заботилась о его бумагах, не потрудилась  бы  даже  нагнуться,
если бы увидела его рукопись на полу. Она  совсем  забросила  свои  пастели,
свои необыкновенно  точные  рисунки  цветов,  которые  должны  были  служить
иллюстрациями к работе  Паскаля  об  искусственном  оплодотворении.  Большие
красные мальвы новой и своеобразной окраски так и завяли в вазе, прежде  чем
она успела их зарисовать. Но однажды она с увлечением просидела целых полдня
над  каким-то  сумасшедшим  рисунком  необычайных,  неестественных   цветов,
распустившихся в сиянии фантастического солнца. Это были  огромные  цветы  с
пурпуровыми, похожими на открытые сердца  венчиками,  из  которых  навстречу
огненному потоку солнечных лучей, изображенных в виде колосьев,  поднимались
вместо пестиков фонтаны звезд,  миллиарды  светил,  растекавшихся  по  небу,
подобно Млечному Пути.
     - Бедная моя девчурка, - сказал ей в тот день Паскаль, -  ну  стоит  ли
тратить время на такие нелепые выдумки! А я надеялся, что  ты  срисуешь  для
меня эти мальвы, которые так и завяли  без  проку...  Ты  доведешь  себя  до
болезни. Вне действительности нет ни здоровья, ни красоты.
     Последнее время она часто не отвечала ему, сурово замкнувшись  в  своих
убеждениях и не желая спорить.  Но  на  этот  раз  он  задел  ее  за  живое,
коснувшись ее верований.
     - Никакой действительности нет, - заявила  она  убежденно.  Философский
тон этого взрослого ребенка рассмешил Паскаля.
     - Да, да, конечно... Наши чувства способны заблуждаться, а так  как  мы
познаем мир посредством чувств, возможно, что его и вовсе  не  существует...
Ну что же, дадим тогда  волю  полному  безумию,  признаем  возможными  самые
нелепые химеры, погрузимся в бред и кошмары, вне фактов и  законов...  Разве
ты не понимаешь сама, что, отрицая внешний мир, ты уничтожаешь всякий  закон
и что единственный смысл жизни - это верить  в  жизнь,  любить  ее  и  всеми
силами нашего разума стремиться познать ее как можно лучше?..
     Клотильда ответила небрежным и в  то  же  время  вызывающим  жестом,  и
разговор окончился. Сейчас она  покрывала  свою  пастель  крупными  штрихами
синего карандаша, оттеняя им огненные краски на прозрачном фоне летней ночи.
     Вскоре после нового спора отношения их совсем испортились. В этот  день
после обеда, к вечеру, Паскаль поднялся  работать  в  кабинет,  а  Клотильда
осталась сидеть на террасе. Прошло  довольно  много  времени;  наконец  часы
пробили двенадцать. Паскаль начал беспокоиться, так как Клотильда все еще не
возвращалась к себе. Чтобы попасть в свою комнату, она  должна  была  пройти
через кабинет, мимо  него,  а  о"  был  уверен,  что  не  слышал  ее  шагов.
Спустившись вниз, он увидел, что Мартина уже спала. Входная  дверь  не  была
заперта. Очевидно, Клотильда, забыв о времени, сидела на террасе. С ней  это
случалось иногда в теплые летние вечера, но никогда еще она не  засиживалась
так поздно.
     Увидев  пустой  стул  на  террасе,  где