м голосом пронизнес Ромка.
     Тетя Оля, погруженная в воспоминания, рассеянно кивнула.
     Ромка заглянул к рыжим.
     - Залазь! - крикнул Сереня.- Алик приехал, а тенбя все нет и нет.
     -- Вы уже обедали?  - первым делом спросил Ромнка.  На огромной круглой
сковороде  лежали три котлеты и  закостеневшие, подернутые желтым макароны.-
Ты больше не будешь? Я доем?
     - Лопай.
     - А где Борька? - спросил Ромка, подчищая сковонроду.
     -А-а, на дополнительные по английскому  пошел. Данвай по-быстрому, а то
Алика опять увезут.
     - Копилка где?
     Сереня полез под кровать в тайник.
     Побывки Алика Ожигина в Уланском год от года становились все короче: от
пяти месяцев - в первые гонды до нескольких дней - в последние. Каждый  раз,
когнда Глафира возвращалась  из  больницы, она начинала плакать,  потому что
все больше и больше догадывалась, что  Алик в  больнице  не только  кричит и
бранится,  и ленчат его не одними таблетками, иначе  почему у него с  каждым
разом зубов становится все меньше и меньше.  Но надежд на выздоровление сына
она  все-таки   не   тенряла  и   совала   санитарам   деньги,   чтобы  были
повнимантельнее к Алику. Работала она теперь день и ночь.
     Во время редких побывок дома Алик ходил замедленнной походкой  из конца
в конец коридора и просил у всех закурить, кто бы ни появлялся в коридоре: у
Доры, у  Ромки,  у рыжих, у  Александра  Григорьевича и  даже  у  Александры
Иннокентьевны.
     Александр  Григорьевич  от страха  терял  речь  и забинвался в комнату,
откуда  почти  не  выходил,   пока  Алик  был  в  Уланском,  Александра   же
Иннокентьевна  каждый раз внимательно выслушивала сумасшедшего и отчетлинво,
как нерусскому,  теперь  уже на "вы",  потому  что  за  время  болезни  Алик
превратился из парня в мужика, говорила: "Алик, вы забыли, я не курю".
     Побывочный костюм Алика все дальше и дальше отнставал от моды.
     В последний раз по  коридору замедленной ненорнмальной походкой  бродил
странный лысеющий, растолнстевший от лекарств человек в синем с белой ниткой
донвоенном костюме, доставшемся ему от убитого на  войне  отца, и в  шляпе с
высокой тульей и обвисшими от вренмени полями.
     Ромка постучал в дверь Ожигиных; Сереня прижал к животу копилку - кошку
с бантом. Глафира Николаевнна  лежала на кровати и храпела. Она теперь спала
всегнда, когда бывала дома. Даже на кухню не выходила гонтовить. Кроме своих
подъездов она теперь мыла еще и поликлинику в Даевом переулке.
     У окна спиной к двери сидел Алик. Перед ним стоял специальный станочек,
на котором  была распялена синняя авоська. Кошель  ее Алик  успел  связать в
прошлый раз, а  ручки доделать не успел, потому что кинул в мать табуреткой,
пробил ей голову и его увезли, замотанного в смирительную рубашку.
     Сейчас Алик плел ручки. За окном гулюкали голуби.
     -  Дядя Алик, здравствуйте,- тихо, чтобы не пронснулась Глафира, сказал
Ромка.- Мы деньги принесли за велосипед, как вы просили.
     - Дай закурить,- сказал Алик, не отрываясь от авоськи.
     Сереня поставил  на стол  кошку, полез за припасеннными  специально для
Алика сигаретами "Ароматные".
     - Мы возьмем велосипед, да?-шепотом спросил Ромка.
     Алик продолжал вязать, пуская дым в сторону.
     -  Вы попробуйте,  какая  она тяжелая.-  Ромка взял ео  стола копилку и
поднес к Алику: - Попробуйте.
     - Дай,- сказал Алик, выхватил у него из рук |ко-пилку и поставил на пол
между ног.
     Ромка с Сереней поняли, что сделка состоялась.
     Кататься на  велосипеде пошли во двор  Уланского, самый  большой двор в
окрестностях.  Двор  в Уланском  с  неработающими  фонтанами  посредине  был
образован  тыльной  стороной  Центрального   статистического  управнления  и
фасадом  Министерства  авиации.  На  фасаде Миннистерства авиации  наверху в
каменных нишах стояли каменные темно-серые  шахтеры - мужчины и  женщинны- с
отбойными  молотками на плечах, в  руках  и под мышкой.  Назывался этот двор
"Наркомат".
     Сейчас  наркомат  был  забит народом:  уже  неделю  здесь снимали фильм
"Застава  Ильича". Снимали первонмайскую  демонстрацию:  мимо  кинокамер  по
многу раз проходили толпы народа, освещенные ослепительными прожекторами.
     Главный  дядька,   маленького   роста,   седоватый,  с  усанми,  увидев
велосипед, заорал, перекрикивая шум съемки:
     - Рыжего мальчика на велосипеде - на фоне шахнтеров! Быстро!
     - Ехай! -приказал  Серене другой  дядька.-  Вот отнсюда  - сюда. Как  я
махну, так и поедешь.
     Сереня  забрался  на  велосипед  и,  тяжело  проворачинвая  педали,  на
расплющенных ненакачанных шинах понкатился куда надо.
     Главный  дядька заставил  Сереню проехать  еще  три раза, потом  сказал
"спасибо" и подарил покрасневшему
     Серене огромный воздушный шар, отобрав его у зеваюнщей молодой  женщины
из демонстрации.
     - Дяденька! - крикнул Ромка.- Давайте я тоже проеду. Я хорошо проеду!..
Честное слово!
     Тот засмеялся, отобрал  у  демонстрации еще один шар и сунул  веревочку
Ромке.
     Съе-мка  тем  временем собралась, сложилась, села в  автобусы и уехала.
Наркомат опустел.
     Ромка с Сереней попеременно качали шины.
     Шины  накачивались  очень  медленно,  а  задняя,  канжется,  совсем  не
надувалась. Но зато велосипед был спортивный, с тремя передачами.
     - Чей  велик? - спросил  Куреня,  сын  истопника дянди  Кости, которого
всегда ругала Дора, потому что в ранбочее время в котельной он  пил "простое
вино", вместо того чтобы отапливать дом.
     - Наш,- сказал Сереня, вытирая пот со лба.
     -  И   Борькин,-  добавил   Ромка,  учитывая   отсутствунющего  второго
брата-близнеца.
     - А  чего он покорябанный? И цепь ржавая?  - занвистливо сказал Куреня,
сбивая истинную ценность  венлосипеда.-  Я б такой и задаром не взял. На фиг
он мне! И шина спущена. А шары такие мне тоже на фиг нужны!
     - Давай  ему отдадим один? -  предложил Ромка. Сереня кивнул, пыхтя над
шиной с горячим насосом в руках.
     - Курень, возьми себе один шар.
     -  На  фиг он  мне...-  по инерции затянул  Куреня, отнвязывая  шар  от
чугунного парапета.
     -  А  у нас  дома много  таких штучек,- сказал  Серення, пробуя  шину.-
Длинных таких, беленьких... Надунвать хорошо. Катайся, Ром, твоя очередь.
     Ромка поехал вокруг фонтанов.
     -  Вот такие вот,- сказал Сереня, показывая Куренне бумажный  пакетик с
нечеткой  надписью  "презервантив".  Куреня  заржал.-  Чего  ты? -  удивился
Сереня.
     Ромка сделал два круга и, потный, причалил к паранпету.
     Теперь вокруг фонтанов поехал Куреня.
     -  Что  ты  смотришь?  -  Ромка  толкнул  локтем  Сере"  ню,  задумчиво
разглядывающего желтое колечко. Сереня объяснил, в чем дело.
     - Да врет все твой Куреня! -  возмутился Ромка.- У папы тоже в тумбочке
есть, я сегодня убирался и ви-
     дел: лежат.  Врет все  Куреня.  У нас и так уже один ребеннок  умер.  А
потом, мама на Сахалин улетела.
     Сзади незаметно подъехал Куреня и все слышал.
     - Значит, батя твой бабу завел, пока мамки нет!
     - Отдай  велосипед!-насупившись крикнул Сереня, заступаясь за Ромкиного
отца.- Ничего он себе не занвел! Мы с ним  из духовушки стреляем на чердаке.
Поннял? Скажи, Ром.
     - Честное слово!
     -  Мы  приемник с  ним будем делать, понял? На вондохранилище  ездили с
палаткой, понял? По морде сейнчас как дам!..
     Ромке было приятно, что  Сереня вступился за папу и, наверное, за маму,
которая  сейчас на  Сахалине от пенреживаний. Сереня стоял  против здорового
Курени, манленький, рыжий,  в драных кедах, со сжатыми кулаками. Хоть  они с
Борькой и родились почти одновременно, Сенреня был на брата совсем не похож.
У  Бори нос  был лапнтем, а Сереня в детстве  выпал  из коляски, сломал себе
нос.  Бабушка  Саша всегда  удивлялась, когда онисидели  на крышке  пианино,
удивлялась,  до чего же  не похонжи близнецы  друг на друга: "Один рязанский
мужичок (это про Борьку), а второй -  вылитый маленький римнлянин  (это  про
Сереню, про его чуть горбатый от перенлома нос)".
     И вообще  Борька был совсем другой. Гулять не люнбил,  уроки  учил, все
время долбит-долбит, а выучить не может. А Сереня все  время на  Наркомате в
футбол игнрает, а учится лучше всех в классе.
     Потому что он способный, а вот Ромка неспособный, потому что  когда он,
как Сереня, почти не  учит уроки, то и отметки  получает плохие. Ромка очень
гордился, что у  него в Уланском есть такой  друг, Сереня, отличный панрень.
Самый лучший на свете. Вовка Синяк - самый лучший - в Басманном,  а Сереня -
в Уланском.
     - Давай помиримся с Куреней,- предложил Ромка.
     - Ага,- кивнул Сереня и крикнул в фонтан: - Кунреня, иди покатайся!
     - На фиг мне...- донесся из фонтана обиженный гонлос Курени.
     -  Курень,  ну  чего  ты?  -виновато  сказал  Сереня, спрыгивая  на дно
фонтана.- Хочешь телевизор у нас посмотреть? Ром! Бабушка Шура пустит Куреню
телик смотреть?
     - Конечно, пустит. Завтра.
     Куреня  выслушал, вытер нос  рукавом и  спросил:  "Занконно?"-  значит,
простил.
     На  дне  фонтана  росли  невысокие  пыльные  кустики,  вылезшие  сквозь
разорвавшийся  бетон. В  кустики свернху ныряла облупившаяся тяжелая  тетя в
купальном  констюме, похожая на тетю Олю. Куреня школьным мелом  дописывал у
нее на ноге длинное нехорошее слово. Мантерное.
     - Откуда велик взяли?-спросил Куреня.- Спернли небось?
     - Почему? У Алика купили,-  сказал Ромка и, польнзуясь тем,  что Куреня
отвлекся,  стал стирать  нехорошее  слово  с  ноги "тети Оли".  Мел въелся в
шероховатую нонгу и не стирался.
     - А чего он его продал-то?
     - Он душевнобольной,- с готовностью пояснил Ромка.
     - Чем?
     -   Ну,   голова  у  него   там...   Сумасшедший.  Когда   норнмальный-
обыкновенный, а когда болеет  -  кричит, манму свою бьет.  Табуреткой  в нее
кидается...
     - Попал? - поинтересовался Куреня.
     - В голову,- кивнул Ромка.- Ей потом зашивали в Склифосовском.
     - Смотри - зашибет! -  посочувствовал  Куреня,  озанбоченно высматривая
затертую надпись на ноге купальнщицы.
     - Не зашибет,- замотал головой  Сереня.- Мы с ним корефаны.  Он авоськи
нас обещал выучить...
     -  Атас!  - крикнул Куреня,  присаживаясь  на корнточки.-  Арсен. Велик
прячь!
     Арсен  жил в  Даевом, напротив пожарки.  Велосипед предательски во весь
рост стоял у фонтана.
     - Дай покатать раз,- попросил Арсен.
     - Кого? - не понял Ромка.
     -  Себя,-  сказал  Арсен и  взялся  за руль. Из  подъезда  Министерства
авиации вышел вахтер в синей гимнастерке с кобурой на ремне.
     - Зачем пацанов обижаешь?!
     Арсен повернулся  к  нему и  прокричал  что-то  грубым голосом.  Вахтер
обиделся и ушел в подъезд.
     - Только  недолго,-  попросил Ромка,  протягивая ему бельевую защепку.-
Брючину прищеми, чтобы в цепь не попала.
     - Не хочу,- буркнул Арсен, вскакивая в седло.- Пошел я.
     Арсена ждали долго, пока не начало темнеть.
     Из подъезда Министерства авиации снова вышел вахтер.
     - Что? - крикнул он приятелям.- Лисапед-то где?
     - Арсен катается.
     -  Кто же цыганам этим нерусским дает? Теперь пусть отец идет. Милицией
им погрозит. А так - закантают. Им это как два пальца - об асфальт!
     В бараке сказали, что Арсен пошел к брату обедать. Придет завтра.
     Папа еще не пришел с работы.
     Ромка лег на диван, зажег лампу на тумбочке- крансивую чугунную женщину
в покрывале, державшую в  поднятой руке прогоревший в  двух  местах шелковый
абажур.
     Он  читал свою  самую  любимую  книжку "Без семьи". Мальчик-сиротка  со
старым шарманщиком бродили по Франции с пуделем  и обезьянкой, которая вдруг
простундилась и умерла. Ромка знал, что будет дальше, но все равно глаза его
привычно намокали, строчки стали ненясными из-за подступивших слез; он тихо,
чтобы не уснлышали за  занавеской тетя Оля и Геннадий Анатольенвич,  шмыгнул
носом.  Потом он отложил книгу и накрылнся  с головой пледом, чтобы спокойно
поплакать.
     Папа опаздывал, и Ромка боялся,  что папа, как  в прошлый раз,  попадет
под  машину.  В  тот  раз  машина разбила  папе  колено;  он ходил,  хромая,
постанывая, пенребарывая "нечеловеческую" боль. Ромке было очень жалко отца,
и он обиделся на тетю Олю, которая вдруг закричала на папу:
     - Немедленно прекрати  этот  цирк!  Какая  еще  маншина?!  Травмировать
ребенка! Гадость какая - спекунляция на жалости!.. Он и так тебя любит.
     ...Ромка  проснулся,  выглянул  из-под  пледа: папа  синдел за  столом,
ужинал. На столе  стояла коробка с пинрожными, Ромка знал:  безе. Просто так
их есть неинтенресно, лучше - намять в кружку сразу три штуки,
     чтобы крем  перемешался.  Папа обещал  купить  и  не забыл-  он  всегда
приносил пирожные, если приходил поздно.
     В  дверь постучала бабушка Шура, только  она стуча-так тихо,  чтобы  не
разбудить, если спят. Дождавшись,
     пока папа прожевал и негромко сказал: "Да-да", бабушнка вошла в комнату
и протянула папе бумажку:
     - Что это значит, Лев?
     Папа взглянул на бумажку, сунул ее в карман.
     - Денежный перевод. С Сахалина.
     - Неужели ты получаешь  деньги от женщины?! - зловещим шепотом спросила
бабушка Шура.- Такого я не могла себе представить!
     - А что тут особенного? У меня сто сорок, а у нее - пятьсот!
     - Нет, это чудовищно. Она ведь еще и  Тане посынлает,-  сказала бабушка
Шура и взглянула на диван.- Мы еще вернемся к этому разговору.
     Ромка  замер,  делая  вид,  что  спит,  хотя  чувствовал,  как  у  него
предательски вздрагивают ресницы.

        10. ПАНИ СОБОЛЕВСКА

     Сегодня была суббота - четыре урока,- но Клара Антоновна выпустила их с
Вовкой на волю только в три часа: с двенадцати до трех они мели школу.
     Пшено,  которым  они  стреляли  из  стеклянных  трубончек  на   уроках,
раскатилось  по всему этажу;  плотно забинлось в паркетные щели,  образуя на
полу  желтые  тонкие  елочки. Пшенные  шарики,  похожие  на  гомеопатические
лекарства,  которыми,  по словам Геннадия Анатольевинча, злоупотребляла тетя
Оля,  трещали повсюду.  Каким-то образом пшено забралось даже на пятый этаж,
где жила  заслуженная  учительница Клавдия  Сазонтовна, которая  весь первый
класс мучила Ромку, заставляя его писать неудобной  правой рукой, а хорошую,
левую, дернжать на уроках под ремнем за спиной.
     Пока  они  мели пшено, Вовка придумал, что трубочнку надо  разогреть на
газу  и, горячую,  изогнуть  - и  тогнда  можно  стрелять,  как из  водяного
пистолета, в  разные стороны:  дуешь вроде вперед, а  полетит пшено вбок или
даже  назад,  смотря  как  изогнуть. А  следить,  куда  полентело,  можно  в
зеркальце.
     В три часа Клара Антоновна отпустила  их,  объявив,  что  очередной  их
проступок  граничит  с  преступлением   именно  сейчас,  когда   вся  страна
испытывает  временные   трудности  с  зерном,  а  школьники  зернодобывающих
райнонов страны ходят после уроков за комбайнами, подбинрая колоски.
     Во дворе школы клали асфальт. Толстые женщины в брезентовых безрукавках
кидали совковыми  лопатами  на утрамбованную  щебенку  рассыпающуюся  черную
массу  из огромной  дымящейся кучи.  Одна женщина, стоя на колене, обутом  в
рукав телогрейки, деревянным скребнком разравнивала асфальт перед катком.
     Вовка сунул палец в асфальт:
     - Горячий... Ром! У бабки есть глицерин?
     - Не знаю... Может, в аптеку сбегать?
     - Остынет. Гони домой!
     Ромка, запыхавшись, ворвался в квартиру:
     - Глицерин есть? -  И, не дожидаясь ответа,  полез  в гардероб,  где на
третьей полке, в перехваченной резиннкой коробке из-под конфет, Липа хранила
медицину.
     Глицерина не было.
     - Что такое? - заквохтала Липа.- Зачем ты в шкаф? Сейчас обедать...
     - Не! Мне надо, я потом поем... > В комнату вошла Таня: \
     - Ну-ка, успокойся!
     Таня была с "бабеттой", в туфлях на шпильках,  отченго не  видно  было,
что у нее короткие ноги. От Тани пахнло духами. Ромка засмотрелся на сестру.
     - Ох, Тань, ты красивая!..
     - Ладно, не подлизывайся. Поди-ка сюда.
     - Птах, ну, мне надо... Меня ждут...
     - Подождут,- отрезала Таня.- Подними руку. Опять дыра. Снимай форму.
     Липа посмотрела на пол, покачала головой:
     - Танечка,  я  же  просила  дома  не ходить  в каблунках. Смотри:  весь
линолеум...
     -  Да  ладно тебе.  Где  нитки?  Чего  он  всегда  дранный  такой? "Сын
интеллигентных  родителей"...  Брюки  неглаженые.  Отец  за  ним  совсем  не
смотрит. И тетя Оля хороша!..
     - Очень вы им нужны! - прошипела Липа, выискинвая в фартуке папиросу.
     -  Ну!..  Брюки  снимай. Опять  по шву  лопнули! Да  не  корми ты  его,
бабушка! Он и сам скоро лопнет. Х - Знаешь,  Таня,- сказала Липа не терпящим
вознражения тоном.-  Не  вмешивайся  не  в свои дела.  Са-Дись,  Рома,  обед
стынет.
     -  Обжора,- процедила Таня сквозь зубы,  потому  что  зубы  были заняты
перекусыванием нитки.- Бабуш-ка!.. Знаешь, я тебе все хочу сказать...  Может
- нам со Славиком отдельно питаться?.. Ты всегда столько всего наваришь!..
     - Ну, не знаю,- Липа повела головой.- Я, может,  хозяйка и.не очень, но
люблю, чтоб хватало.
     -  Хватало!.- А сколько пропадает!..  Нет, правда... Это же выброшенные
деньги...
     - Ты  серьезно? - поджав губы,  Липа  подошла к шкафу, достала потертую
кожаную  сумочку, куда  убинрала  пенсию.  Глухо звякнули медали в картонных
коронбочках.- Вот, пожалуйста, моя пенсия, сто рублей. Хонзяйничай.
     - Спасибо.- Таня чмокнула Липу в щеку, плюнула на  палец, приложила его
к утюгу.
     - Клеенку  сними, стол  попортишь! -  Липа загнула  до  половины  стола
клеенку,  где  под  пожелтевшими  газентами  кое-где  проступало  обгоревшее
дерево.-  И чего ты так  суетишься?  Приедет  какая-то  старуха!.. Тоже  мне
занграница - Польша! У нас на курсах Лена Акулова учинлась из Лодзи, так я к
ней на каникулы ездила!..
     Таня укоризненно кивнула на Ромку. Липа умолкла.
     - Пойдешь со мной бабушку Лену встречать? - спросила Таня.
     - Ага,- кивнул Ромка.
     - Ему-то зачем?!  Пусть  лучше уроки учит. Чего ты так долго возишься -
ребенок замерзнет.
     - Замерзнет он!.. Его жир греет! - Таня набрала из графина в рот воды и
прыснула на тряпку. И  повела по  ней  утюгом. Из-под  утюга  выехал гладкий
светлый след, от которого поднимался ровный пар.
     Ромка  вспомнил  про горячий асфальт. Жалко,  что ничего  не получится:
асфальт привозят редко. Если гонрячий асфальт завернуть в бумажку, затолкать
в  спинчечный  коробок и  полить сверху  глицерином,  через ненсколько минут
коробок воспламенится.
     - Все с тобой,- Таня перекинула брюки через спиннку стула.- Я побежала.
Приходи прямо  в Уланский.  Смотри,  больше-то  хоть  не  загадься.  Глядеть
стыдно.
     -  Ишь ты,- проворчала  Липа.-  Отца навестить--не  загонишь, а  тут  -
понеслась, как наскипидаренная...
     - Бабуль, у нас глицерина нет? - на всякий случай
     спросил Ромка.
     - Чего нет - того нет,- Липа  вздохнула и погладинла внука по голове: -
Кушай, детка.
     Из Уланского  в школу Ромка ездил на метро, а если опаздывал, отец брал
такси.
     Обратно - из школы в Уланский - Ромка ходил пешнком.
     У  Красных  ворот на  углу  Орликова  и Садового  кольнца была  часовая
мастерская. В окне сидел толстый  лынсый мастер, всегда один и тот же, низко
склонившись к  столу с черной лупой, воткнутой в глаз. Перед мастером на том
же столе стоял  большой  будильник циферблатом на  улицу.  Вместо  секундной
стрелки  внизу  циферблата  красный  петушок долбил  клювом цифру "5". Ромка
набнлюдал  за  петухом, пока  мастер не оторвался от стола и, выпучившись на
него пластмассовым черным глазом, не показал рукой, чтобы не мешал.
     Следующая остановка была на углу  Домниковки. Слепые мастера - все  как
один в темных  очках - рабонтали в граверной мастерской  в  полуподвале.  За
столами  слепые сидели, как зрячие, только смотрели