Викторовны были обуты в валенки.
     - Ах, вот оно что? - догадалась артистка.- Валенки вас сбили с толка! К
здоровью моему они  никакого  отнношения не  имеют. Это для красоты. Я  вам,
Люсенька, открою один маленький дамский секрет. Я, как вы знаенте, артистка,
артистка оперетты. А  у меня  - тайну открынваю,- у  меня волосатые ноги.  И
нравится,  вернее,  нранвилась  эта  особенность  далеко  не всем.  Конечно,
сущестнвует много  различных средств. Попросту говоря, можно  ноги и  брить,
но...  Валенки самое  испытанное  и безболезнненное,  нехлопотное  средство.
Главное, просто, как и все гениальное. Пожалуйста...
     С этими словами Ирина Викторовна красивым балетнным жестом достала ногу
из черного валенка  и  подала  Люсе как для  рукопожатия. Нога действительно
была безукоризненной, гладкой, в черных, едва заметных тончечках.
     -  И  чем  грубее  войлок,  тем  лучше,-  закончила  понказ  ног  Ирина
Викторовна.
     Дома Люся достала с полатей старые валенки Георнгия, выбила из них пыль
и с этого дня с валенками не раснставалась. Ирина  Викторовна открыла Люсе и
другие  секреты  сохранения  красоты.  Она запретила  ей  употребнлять  дома
бюстгальтер для  предотвращения  продольных  морщин на  груди, показала, как
надо загибать ресницы на тупом ноже (несколько раз после визита точильщика в
Басманный, не проверив нож, Люся под корень отхватынвала  себе ресницы), и в
заключение  Ирина  Викторовна  научила   Люсю   пользоваться  разнообразными
кремами, перед сном и после, вклепывая крем в лицо при помощи массажа.
     Теперь  вечерами с  липким  от  крема "перед сном" линцом,  проверяя  у
Таньки уроки и выравнивая по прописям палочки у  первоклассника Ромки,  Люся
наставляла детей голосом, дребезжащим от одновременно производимого массажа:
     - Е-сли за-автра кто дво-о-ойку принесе-ет, измордую...
     На  короткое время  Липа  по  настоянию Люси завела домработницу, но та
оказалась  "озорницей", а попронсту- сплетницей. Липа застигла  ее во дворе;
та с сочувнствием рассказывала, как тяжело, внатяг живут Бадрецовы, хотя все
начальники;  Олимпиада  Михайловна  в  миннистерстве,  а Георгий Петрович  -
главный бухгалтер. У Георгия Петровича одна  пара нижнего белья,  и, когда в
стирке, Георгий  Петрович спит голый, а чай  пить выходит в халате Олимпиады
Михайловны. Больше домнработниц Липа не заводила.
     В эти годы у Люси случился "грех", да и не то чтоб "грех" - сознательно
совершенное  отвлечение от семейнного счастья,  первое после Прибалтики.  На
этот раз  с понэтом-песенником  Игорем Макаровичем, проживающим в Люсином по
работе доме на Ново-Рязанской в квартинре 48.
     Игорь Макарович недоумевал, почему такая красивая эффектная женщина,  с
таким тонким вкусом,  музыкальнная, владеющая  в  совершенстве  иностранными
языками,  как  такая  бесподобная женщина  работает  техником-смотрителем  в
окружении грубых, в основном пьяных, мужиков.
     Иногда  в  нетрезвом виде Игорь Макарович предлагал  Люсе выйти за него
замуж. И в трезвом виде он иногда подтверждал свое нетрезвое предложение, но
пойти занмуж за поэта-песенника Люсе мешало многое, в том чиснле: малый рост
Игоря Макаровича, внешняя схожесть с Чарли Чаплином,  при полном  отсутствии
чувства  юмора,  и   дети.  Иногда  Игорь  Макарович   звонил  в  Басманный,
напарывался на Липу, и если был не очень  трезв, то все слова, которые хотел
сказать Люсе, говорил Олимпиаде Михайловне для передачи их  дочери, когда та
вернется  из  жэка.  Липа,  как ни  странно,  к  супружеской  измене  дочери
относилась спокойно, как к житейскому делу, нанстаивая только, чтобы Люся ни
в коем случае не заберенменела, о чем неоднократно с полной ответственностью
заявляла  поэту-песеннику.   Снисходительность   Липы  бынла  совершенно  не
характерной,  потому что применительнно  к  другим  лицам  Липа была в таких
случаях  беспощаднна.  По-прежнему  благожелательно  относясь  к Леве,  Липа
рекомендовала   дочери  повнимательнее  прислушаться  к  предложениям  Игоря
Макаровича в части  супружества. Игорь Макарович  ей вообще импонировал  как
раз  тем,  чем не  нравился  Люсе:  отсутствием  чувства юмора, котонрое она
называла серьезностью, и невзрачной внешнонстью, гарантирующей спокойствие в
браке.
     Но при всем своем доброжелательном отношении к Игорю Макаровичу Липа не
всегда  была  согласна с его  действиями. Как-то она заметила  на шее дочери
небольншой  синячок, которому не  придала значения. Потом ее  вдруг осенило,
она нервно закурила и, поджав губы, пронизнесла:
     -  В  шею  целуют  только   проституток.  Есть  женщины-  матери,  есть
женщины-самки.  В  кого ты,  Людмила, такая  страстная? Я  вроде  порядочная
женщина.
     Однажды  Люся  в очередной раз поздно пришла  "от подруги". Пришла  она
задумчивая, с пустыми глазами и рассеянными движениями.
     - Где ты была? - как всегда в таких случаях понинжая голос до мужского,
спросил Лева.
     Люся брякнула про подругу, потом взглянула на чансы - полвторого, потом
на мужа и устало сказала:
     - - Пошел ты к черту... С собакой гулял? Лева оскорбленно  отвернулся к
стене. Люся вышла  в переднюю. Абрек лежал на  сундуке, виновато поджав уши.
Возле сундука стояла лужа.
     - У, сволочь! - Люся ударила пса лакированной сунмочкой по морде.
     - Кто там, что там? - заверещал сонный Липин гонлос из большой комнаты.
     - Спи. Я...  Весь пол загадил... Вывести не могли. Завтра отвезу  его к
Чупахиным в Одинцово.
     - Что,  что  такое? -  в испуге залепетала  Липа, вынскакивая  в ночной
рубашке  в  коридор.  - Какое  Одинцонво?  Зачем!  Сейчас все  вытрем. Какое
Одинцово?
     Лева так и не придумал, как отомстить жене. Он пронсто собрал манатки и
перебрался в Уланский, благо жинлищные условия там улучшились: Оля с недавно
обрентенным мужем находилась в Монголии - и вторая комнната пустовала.
     Люся насторожилась. С уходом мужа ушла его  зарнплата. Но главное - она
опасалась, что  Лева  выпишетнся  из Басманного,  где  он был прописан после
Дедова Понля, и  тогда обещанная квартира, из-за  которой  он пошел работать
прорабом в Кунцево,  накроется. Но  время шло, Лева на развод не подавал, из
квартиры не  выписывался. Игорь  Макарович, узнав  о  разрыве  Люси с мужем,
больше своей руки не предлагал ни в пьяном, ни в трезвом виде.
     Детей Люся против отца не настраивала,  не зная еще, Как все обернется.
Таня ходила в восьмой класс, у  нее были  свои проблемы, в  частности -  как
сделать  большой пучок при небольшом количестве волос.  Свободное  время она
проводила перед зеркалом, пытаясь завернуть внутрь са тряпочку, даже сделала
из картона легкий валик поддержания волос  на  нужной  высоте. Однако все ее
были тщетны и лишь вызывали слезы.
     Отчаявшись  создать прическу, как  у киноактрис,  чьих фотографий у нее
была целая колода, Таня проколола в платной поликлинике уши для сережек, что
было   катенгорически   запрещено   школьными  правилами,  и  Люся  ненмного
отвлеклась  от  мрачных  мыслей,  воюя  с  директринсой  школы.   Директриса
настаивала на том,  чтобы Таня не только не носила сережек, но и чтобы у нее
не было дырок в ушах.
     Ромка  ходил  в  первый класс,  и Липа,  в  связи  с  тяженлым семейным
положением дочери, ушла с  работы. Она была  верна себе и, выйдя на  пенсию,
решила,  как  в  прежнние  времена, посвятить свободное  время  -  его стало
мнонго- здоровью внука. Ромка  слег. В течение короткого времени он научился
есть таблетки,  которых теперь станло вдоволь,  чего нельзя было сказать про
послевоенные времена, когда Липа "лечила" Таню.
     -  Уберите Олимпиаду Михайловну,- молила участнковый врач-педиатр,- она
погубит мальчика. Или отдайнте ребенка в детский дом.
     -  Врачи  ничего  не  понимают,-  парировала  Липа.-  А   ты,  Люся,  в
медицинском отношении совершенно невенжественна.
     Убрать Липу было некуда, и Ромка лежал в  постели  с потухшими глазами,
вялый,  а Липа сидела  рядом  и чинтала ему  для развития  книжки, перемежая
чтение письнмом и арифметикой, чтобы не отстать от школы.
     Иногда Ромка робко спрашивал бабушку,  стесняясь, как будто речь шла  о
покойнике:
     - А где папа?
     На что  Липа  неизменно  отвечала:  "Спи, Ромочка", если  дело  было  к
вечеру, или уходила покурить в передннюю- если днем.
     Из Монголии возвратилась Левина сестра  Оля  с мунжем. Места в Уланском
опять  стало мало, и Леве пришнлось перебираться в Басманный. Люся встретила
мужа кротко, с чувством вины, готовая  понести запоздалое нанказание. И  она
его понесла.
     Поскольку Оля в Монголии немного разбогатела,  Ленва попросил у  сестры
три  тысячи  полу  - в  долг,  полу  -  в подарок.  И  приобрел  автомобиль.
Рассыпающуюся от  тяжелой  прежней довоенной,  военной и  послевоенной жизни
машину немецкой  марки "БМВ".  О чем  небрежно  сообщил непрощенной жене  за
ужином  на Басманном.  Люся,  к  удивлению  мужа, хай  не подняла, а  просто
зансмеялась:
     - Дурак ты все-таки, Левка!
     Теперь  Лева  лежал под  автомобилем  все  вечера, а  также  выходные и
праздничные дни. И куда только денвалась усталость! Денег он в дом не носил,
все уходило на бездонную приземистую  "БМВ", которая все чининлась, чинилась
и не трогалась с места.
     Люся  не  только  не  роптала  на  безденежье, но  и,  иснпользуя  свое
служебное  положение, посылала  рабочих помогать  мужу.  Лева от помощи жены
гордо отказывалнся, выражая дома ей свое  презрение, но рабочих, залензающих
к нему под машину, тем не  менее не  гнал. Машинна не заводилась.  Люся вела
себя  очень  хорошо,  и  они  незаметно  помирились. И  как  только согласие
восстанонвилось, про "БМВ" Лева забыл. Но дворник Улялям про мешающую уборке
двора машину не забыл и принудил Леву перегнать этот хлам. Лева отбуксировал
машину на Сретенский бульвар, покрыл брезентом и, облегченно вздохнув, убыл.
Однако  через месяц  в Басманный  позвоннили  из милиции (хозяина  узнали по
номеру машины)  и  предложили забрать  машину с  бульвара,  так как она  там
используется не по  назначению: в  машине ночевали пондозрительные личности,
где оставляли продукты, пустые бутылки и стаканы.
     Лева снова зацепил  машину буксиром  и  потащил  в Басманный. По дороге
машина  два  раза  обрывалась  на  Самотеке  и у  Красных  ворот,  парализуя
движение.
     Наконец Лева поставил машину в Басманном под окнна квартиры.
     Улялям пришел раз - безрезультатно. Пришел  два. И больше приходить  не
стал.
     Однажды  многочисленные   татарчата  из  подвалов  донма,  родственники
Уляляма, постоянно интересовавшиеся у Левы "на этой ли машине ездил Гитлер",
из озорства и, наверное,  по просьбе Уляляма разбили в машине окно  и сунули
внутрь  горящую  рвань, запалив ей  нутро. В коннце  пожара  машина легонько
взорвалась,  на  шум взрыва  Липа  высунулась  в  окно,  увидела пожарище  и
позвонила Леве на работу. Так рассказывала потом Липа. На самом же деле было
иначе.
     Липа,  по-матерински  страдая  от  затянувшегося  в  свянзи  с  машиной
безденежья дочери,  услышав  взрыв, обнанружила,  что  машина горит. Она  не
только тут же  не  понзвонила  зятю, но, более  того, старалась  максимально
зангородить собой окно, чтобы Ромка, еще не ушедший в Школу, не смог увидеть
горящую машину. Она  дождалась, пока внук уйдет, посмотрела, как  татарчата,
блудливо озираясь, копаются в дымящихся  останках "БМВ", и, еще подождав для
верности,  позвонила  Леве,  выполняя  родственный  долг  по  наблюдению  за
автомобилем.
     ...Радио доиграло гимн. Липа зашевелилась. Абрек  заскулил аккуратно  -
диктор  объявил шесть часов утра.  Липа  встала,  почесала спину и сказала в
сторону переднней тихим баском:
     - Сейчас, милый, сейчас.
     Пес услышал и затих.
     Она вышла  из  квартиры и спустила  Абрека с  поводнка.  Пес понесся  с
четвертого этажа;  через  несколько  сенкунд громко хлопнула  входная дверь.
Липа,  не   торопясь,  спустилась  следом.  Она  вышла  из  дома,  поплотнее
занпахнулась в шубу и пошла двором в сторону Ново-Рязаннской. За Абреком она
не смотрела, зная, что пес ее видит и в темноте далеко не убежит.
     Она шла выверенным  маршрутом: до  Ново-Рязанской,  там  в  троллейбусе
выкурит папироску, затем  назад мимо  гаражей, к помойке - и конец прогулки.
Как  раз  на  двадцать  минут.  Она  вышла  со  двора  на  улицу.  В  ворота
молокомбината  заехала машина,  судя  по  металлическонму  стуку,  груженная
пустыми  молочными  флягами. Липа  вспомнила,  как в сентябре  сорок первого
дурная бомба  попала в  молокомбинат. И смех и  грех...  Ночью объявинли  по
радио воздушную тревогу, они  все побежали  в поднвал, а с Георгием никак не
могла справиться. Не пойду, говорит, и все. Они убежали, а  он остался.  Тут
она  и влентела,  бомба, прямо в склад. В молочные фляги!  Фляги взлетели  в
воздух и стали по очереди сыпаться с неба с  жутким грохотом. Даже в подвале
было слышно, как они  рушились на крышу их дома. Кончилось тем, что Геноргий
в одних подштанниках, босой примчался в бомбонубежище.
     ...Липа умиленно  наблюдала,  как  пес,  урча, барахтанется  в  грязном
сугробе под фонарем. Стоять было  холоднно, кроме того,  пора было покурить.
Вот  как  раз  и тролнлейбус.  Просто  на  улице  Липа никогда  не курила  -
вульнгарно.  Лучше  где-нибудь  на лавочке  незаметной или вот в  пустом еще
ночном  троллейбусе  с открытыми  дверями. Липа вышла  из  подворотни. Вдоль
Ново-Рязанской  от  вокзалов  и  вниз  до  Бауманской  стояли  троллейбусы с
занчаленными дугами.
     Липа наступила одной ногой на подножку, обернулась к собаке:
     - Абрек, я здесь,- чтобы пес не волновался.
     Села  на  заднее сиденье, достала  папиросы. Однако в  троллейбусе  она
оказалась не одна. На звук  чиркнувншей спички  за  спиной переднего сиденья
выросла голова в шляпе. Липа дернулась было, чтобы встать, потом вспомннила,
что не одна: Абрек рядом, двери открыты.
     Из вежливости Липа предложила:
     - Не желаете папиросочку?
     Человек  вздрогнул, видимо,  проснулся.  Обернувшись, он попал под свет
фонаря с улицы, Липа, приглядевшись, вскрикнула:
     - Господи! Александр Григорьевич?! Не вы ли?
     -  Здравствуйте, Олимпиада  Михайловна,-  приподннимаясь не  до  конца,
сказал Александр Григорьевич и дотронулся до шляпы.
     Липа пересела к нему. Протянула "Беломор-канал".
     -  Да что  же  я,  дура,  ведь  вы  не курите.  Конечно - таберкулез...
Вернулись?.. А что ж вы так? Мы бы вас встретили... Александра Иннокентьевна
знает?..
     - Она знает, но...
     - Не принимает?! - воскликнула Липа. Александр Григорьевич молча развел
руками.
     -  Сниму жилплощадь... пока документы.  А там,  я дунмаю,  Шура изменит
свое отношение. Вы понимаете?..
     Липа послушно  кивнула, хотя  никак  не могла понять, почему  Александр
Григорьевич не  идет к себе домой, а мерзнет в троллейбусе возле  ее дома. В
шляпе.
     - Почему вы в шляпе? Вы простудитесь.
     - Это не самое страшное. Как Лева, Люся... девочки?
     - Младший - мальчик,- поправила его Липа.- Ромочка. Семь  лет. В первый
класс ходит. А чего же мы сидим-то? Ну-ка давайте поднимайтесь!
     - Рановато, Олимпиада Михайловна...
     - Поднимайтесь, поднимайтесь без разговоров. Пошли чай пить.
     Липа вышла  из троллейбуса и подала Александру  Григорьевичу руку,  как
ребенку.
     - Осторожнее.
     Из подворотни молча  через сугроб  бросился  Абрек. Нельзя!  -  заорала
Липа.- Фу! ,  не успев сбросить скорость, забуксовал, ударил ра Григорьевича
задом по ноге и, виновато под-хвост, убежал в подворотню.
     - Это наш,- сказала Липа.- Левочка с торфоразнработок привез. Абрек.
     - Да  я их и  всегда-то...- срывающимся голосом пронбормотал  Александр
Григорьевич.
     -  Да  что вы!  Он  только  на  вид такой страшный. Он добрый пес. Лифт
только с восьми, не тяжело вам на чет-вертый?
     Преодолевая   последний   лестничный   марш,   Липа  беснпокоилась   об
одном-только бы Люся не орала с утра. И она совсем не была уверена, что Люся
проявит по отнношению к Александру Григорьевичу должное гостепринимство.
     Она  обернулась  к ползущему за ней в одышке Алекнсандру Григорьевичу и
на всякий случай напомнила:
     - У Люси с нервами плохо...
     - Да-да,- послушно кивнул Александр Григорьевич.
     - Сиди и учи,  раз вчера не  успела!..- донесся из квартиры Люсин голос
на фоне Танькиного плача.- И по-ори мне еще!..
     Абрек тявкнул под дверью. Он всегда взлаивал, когда Люся заходилась, не
выдерживал ее тембра.
     - Нервы...- вздохнула Липа и нажала звонок.

         * ЧАСТЬ ВТОРАЯ * 


        7. САША И ШУРА


     Алик Ожогин  тронулся  давно, но окончательно сошел с  ума  недавно. Он
собрался, как обычно, в институт, а перед самым уходом решил побриться.
     Из ванной Алик вышел странный:  полголовы было в ежике, другая половина
- голая, обритая.  С тем и приншел на кухню.  И, не моргая, глядя  в упор на
Кирилла,  попросил  у соседа закурить.  Кирилл  Афанасьевич сегодння  был во
вторую  смену,   сейчас  он   хозяйствовал.   Он   отнложил   недоошкуренную
картофелину,  вытер  руки  о женнин фартук,  которым  был  подвязан,  и,  не
выказывая удивнления, похлопал себя по карманам:
     - В комнате, сейчас принесу.
     Пока Кирилл ходил за куревом, на кухню вошла Александра Иннокентьевна с
кофейником в руках.
     - Закурить есть? - не моргая, тихо спросил ее Алик.
     - Я не курю,- спокойно ответила Александра  Иннонкентьевна. Она  знала,
что иногда  Алик  бывает не в себе, а на голову не обратила внимания.  Ни на
кого  и ни  на  что  не  обращать  внимания -  было  одно из  проявлений  ее
деликатности,   а  может   быть,  самоуглубленности.-  Алик,  будьте  добры,
постучите мне, когда вода закипит. Доброе утро, Кирилл Афанасьевич.
     Кирилл кивнул и подался в сторону, пропуская Алекнсандру Иннокентьевну.
Он протянул Алику сигареты.
     - Ты тоже "Ароматные" куришь? - печально спронсил Алик.
     - Забористые, я не обижаюсь,- как ни в чем не бынвало ответил Кирилл, а
про себя  решил, что дело совсем  плохо: вежливый Алик  назвал его  на "ты",
чего никогда не было,  и  удивлен маркой  сигарет, хотя  прекрасно знал, что
Кирилл курит именно "Ароматные".
     Алик  подошел к плите,  прикурил от конфорки и сел  на Дорину скамейку,
единственное сидячее место на кухнне. Выбритая, не  заветрившаяся еще голова
его - вернее, полголовы - была в кровавых порезах. Кирилл напрянженно думал,
что  предпринять,  но на  всякий случай отнвлекал  уже сумасшедшего, как  он
понял, Алика от дальннейших необдуманных действий разговорами.
     ---На фронте тоже  у  нас...  Обовшивеешь  иной раз -  ороешься наголо.
Товарища еще попросишь. Можно и
     в одиночку, только без спешки, а то пообдерешься весь напрочь...
     Из  прикухонной  каморки,  где  раньше  жила  прислуга,  выползла  Дора
Филимоновна Кожух. Дора несла  ночной горшок, прикрытый  круглой фанеркой, с
ручкой. Горшок  она несла, прижав к животу, и  чуть не  ткнулась им в спинну
Алика. Открыла уже было рот, чтобы поругать его  за курение на кухне, за то,
что без спроса занял скамейку, но осеклась и дрогнула, чуть не  выронив свою
ношу.
     - Тсс,- сказал Кирилл, показывая ей, чтобы иснчезла.
     Дора, пятясь, вползла задом в свою клетушку, тихо щелкнул замок.
     -  Ты покури  еще  чуток,-  ласково  предложил Кирилл  Алику,-  посиди,
покури,  куда  торопиться,  мало ли...  А  я  на уголок сбегаю,  еще  курева
подкуплю.
     Кирилл скоренько  накинул  пиджак  и  постучал  в  комннату  Александры
Иннокентьевны.
     -  Да-да,   спасибо,  Алик!  -   отозвалась  Александра  Иннокентьевна,
загороженная спинкой кресла.
     -  Это  я,- всунувшись  в комнату, негромко сказал Кирилл.-  Я  говорю,
чтобы на кухню пока не вылазили, мало ли... Вроде Алик-то,  я говорю, совсем
сошел...
     - Да-да,- не отрываясь от стола, кивнула Алексанндра Иннокентьевна.
     Алекса