скольнзнули  из разболтанных  петелек,  обнажив  синюю майку.  Он
остановился возле кресла бабушки Лены, склонив гонлову в коротком офицерском
поклоне.
     - Соболевска,- откинувшись  на  спинку  кресла, банбушка Лена протянула
ему руку для поцелуя.
     Сколько раз Ромка пробовал перед зеркалом вот так вот кланяться. Ничего
не получалось: голова дергалась, смешно булькая щеками.
     Геннадий  Анатольевич  сел  рядом  с тетей Олей и  молнча  уставился  в
тарелку.
     - Геночка  опоздал немножко,- пояснила тетя Оля.-  Он  на даче был, там
окна разбили хулиганы...
     - О-о, вы купили себе виллу? - воскликнула  Елена Григорьевна.- Как это
мило!..
     Геннадий Анатольевич прокашлялся, собираясь дать пояснение, но тетя Оля
его опередила:
     - Нет, тетя Леночка. Это родительский наследственнный дом...
     - По Николаевской дороге,- добавила бабушка Шура.
     - Шурочка,  а помнишь, как мы ходили  с тобой  и  с Фешенькой  смотреть
коронацию?..
     Дедушка Саша вовремя закашлялся  и кашлял, пока сестра его не забыла, о
чем спрашивала сноху.
     - Тетя  Леночка! - тетя Оля улыбнулась, останавлинвая кашель отца.-  Ты
знаешь, я ведь за Гену только из-за того и вышла, что у  него бы,л свой дом.
А  до  него я  всех женихов отвергала.  Ждала  большой любви.  Или больншого
приданого,- тетя Оля кокетливо прильнула к плечу тетки. И Ромка заметил, что
тетя Оля очень похожа на бабушку Лену.
     - А ведь мы могли с вами, Елена  Григорьевна, встрентиться в  Варшаве,-
сказал, не переставая жевать, Генннадий Анатольевич.- В сорок пятом...
     - Могли, но если только в госпитале.
     -  Именно  в госпитале. Я работал  лаборантом.  Лейнтенант  медицинской
службы.
     -  Подождите,  где  же  Левочка?  - вспомнила  вдруг  пани Соболевска.-
Шурочка, где твой сын? Ах да! Оля сказала: в командировке... Я забыла.
     Ромка вопросительно  взглянул на тетю  Олю, на банбушку  Шуру. Потом на
Таню.
     - Трус несчастный! - прошипела та.- Страхуется...
     - Вот он! Папа! - обрадованно крикнул  Ромка, уснлышав  быстрые шаги за
дверью.
     Но это был не папа. Это была Глафира.
     Она   подскочила  к   Александре  Иннокентьевне  и   молча  шмякнула'из
пригоршней на грязную  тарелку кучку, сонстоявшую из бумажных  дореформенных
денег, мелочи, серебряных рублей двадцатых годов и цветных осколков знакомой
Ромке кошки-копилки: ухо, кусок носа и полнбанта...
     - Я вас не совсем понимаю, Глафира Николаевна,- поправив пенсне, ровным
голосом сказала бабушка Шунра.- Что это?
     - Не понимаешь?!
     Из-под  косынки соседки  высыпались грязно-серые  пряди волос,  Глафира
трясущимися  пальцами запихивала  их обратно.-  А  велосипед понимаешь?  Где
велосипед?..
     -  Арсен покататься  взял,- съежившись,  пискнул Ромка.- Мы  дяде Алику
деньги... Накопили...
     - Вот ихние деньги! - Глафира протянула на краснной, разбухшей от мытья
полов  ладони смятую старую пятирублевку.- Это что?  Раз душевный больной...
знанчит, все!.. Обмануть?.. Управы на вас нет!..
     - А-а-алик...- слабо выдохнула тетя Оля, вяло пронстирая руку  к двери.
Указав на  возникшего в дверях Глафириного сына, рука  ее бессильно упала на
стол, сшинбив на пол хрустальную рюмку.
     Алик в тюбетейке, босиком, медленно приближался к
     сидящим.
     Геннадий  Анатольевич  поднялся  из-за  стола.  Алекнсандр  Григорьевич
судорожно потянулся к телефону.
     Алик   подошел  к  столу  и  под  общее   молчание,  не  мингая,  долго
всматривался в мать.
     - Иди отсюда,- без интонации произнес он.
     Глафира вжала голову в плечи, подняла  руку,  защинщаясь от  дальнейших
действий сына, и тихо-тихо начала отступать к двери...
     Алик,  нахохлившись,  медленно обвел глазами  стол,  пока  не  уперся в
подлокотник кресла бабушки Лены. Понтом так же медленно подошел к ней.
     - Дай курить,- нормальным голосом попросил он, кивнув на красную  пачку
сигарет.
     - Проше пана,- улыбнулась  пани Соболевска и  ненбрежным величественным
жестом протянула сумасшедншему "Кармен".

         * ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ * 


        11. ЛЮБОВЬ И МОРЕ


     Клара Антоновна  остановила  Ромку на  переходе из  девятого в  десятый
класс. Сделать это раньше она не могла - закон о восьми обязательных классах
связывал ей руки.  Правда, у Клары была небольшая надежда, что, сдав  четыре
экзамена за восьмой класс, Роман Бадрецов сам с радостью  покинет школу, как
это сделал его друг Синяк Владимир.
     Каково же было изумление директрисы, когда первого сентября, поздравляя
во дворе  через мегафон учащихся с новым  учебным годом, она увидела в толпе
еще более разросшуюся ненавистную фигуру.
     Но  Кларе  Антоновне  повезло  с  первых  же  дней.  Баднрецов  наотрез
отказался носить  с собой  унижающий его юношеское  достоинство  мешочек  со
сменной обувью, конторую ввели в  новом  учебном  году.  Вслед за  этим  он,
опоздав  на  зарядку перед  началом уроков,  отказался  вынполнить  ее после
уроков,  как  на  том  настаивала ответстнвенная  в  этот  день  за  зарядку
учительница  истории.  Она подала докладную Кларе.  Клара  пересекла красным
пончерком докладную в  верхнем углу: "Принять решительнные  меры". Историчка
приняла:  до  тех пор, пока  Бадренцов не  выполнит  не выполненную  вовремя
зарядку, на уроки истории он не допускается.
     Дело шло к исключению.
     В школу примчался Лева и разжалобил  директрису, обратив ее внимание на
то обстоятельство,  что  ребенок  фактически  безнадзорен, что (его  бросила
мать, уехавшая  на  Сахалин в погоне  за вольной, богатой и безнравственнной
жизнью.
     Клара Антоновна вняла Левиным  мольбам  и  оставинла  Ромку в школе. На
решение  ее  повлиял  еще  и  тот  нюнанс,  что Лев  Александрович  Цыпин  -
интеллигентный  и  довольно  интересный  мужчина - был, оказывается,  уже не
первый год одинок.
     Директриса оставила Ромку в покое, а Ромка останвил в покое учительницу
истории, по-прежнему прогулинвая ее уроки на законном основании.
     Но к концу девятого класса Клара Антоновна случай-
     узнала,  что отец  Романа Бадрецова вовсе не так уж Цинок,  более того,
кажется, он вот-вот женится. Насчет
     353
     женитьбы сплетня была преувеличена, однако терпению Клары пришел конец.
     По  итогам учебного года Ромка получил законную двойку  по истории.  По
химии -  своим  чередом, потому что "соли жирных кислот" иногда даже снились
Ромке, до такой степени он не мог с ними разобраться. Третью необходимую для
плана  Клары  двойку  поставила  Ромке учительница  немецкого  языка, всегда
хвалившая  его  нанследственную способность к  языку;  двойку она  поставила
только по настоянию Клары, которую до смерти боялась,  потому что у  нее,  у
немки,  было  трое  маленьких детей  -  и она часто  пропускала уроки,  а  с
дипломом у нее был канкой-то непорядок.
     Ромку оставили на второй год. Но,  оставляя Бадрецо-ва  на  второй год,
Клара  только лишь  продлевала на год пребывание  его  в школе,  поэтому она
сделала  следующий  шаг.  За  систематический  прогул  уроков  истории   без
уванжительных причин,  сопротивление зарядке и неношение сменной обуви Клара
выставила  ему годовую двойку по поведению, после чего разговор о дальнейшем
пребываннии в школе был исчерпан.
     В  роно Клара  демонстрировала дневник Бадрецова,  испещренный красными
замечаниями. Чаще  всего  в  дневннике встречался  безумный  вопль  классной
руководительнницы: "Товарищи родители! Кто подписывается в дневнинке  Вашего
сына фамилией "Пимен" печатными букванми?"
     Роно дало санкцию, но Бадрецову представлялась возможность удержаться в
школе  при  помощи  исправинтельного  труда  в  течение  летних  каникул  на
пришкольнном участке.
     Может быть, Ромка  и  стал бы исправляться на чахлых грядках за школой,
тем более что  дома  Липа голосила по нему  как по  покойнику, но...  Юля, в
отличие   от  Ромки,  с  похвальной  грамотой  перешла  в  десятый  класс  и
пятннадцатого июня уезжала на заслуженный отдых с родинтелями на Кавказ.
     О  том,  что он  едет в Адлер, Ромка сообщил Липе за три часа до отхода
поезда.  Отец очень удачно уехал в командировку. Липа кинулась к телефону...
Дед, пока Липа  советовалась с Александрой Иннокентьевной, как  быть, бурчал
заплетающимся языком - отъезд внука совпал со средой - привычные слова:
     -  По темечку молоточком  тюк  - и все! Три  дня бы  поплакали, а потом
жизнь-то какая пойдет!.. А мне что
     дома  помирать,  что в тюрьме...  В  тюрьме даже лучше. Хоп  - и все, а
здесь: лежи на столе, воняй...
     - Не  давать  ни  копейки!  -доносились  до  Ромки  пронсачивающиеся из
телефонной трубки,  плотно прижатой к большому Липиному уху,  наказы  второй
бабушки.
     Липа, соглашаясь во всем  со сватьей, послушно  киванла  головой. Перед
самым выходом она сунула  Ромке авоську с едой на дорогу и остатки  пенсии -
сорок рубнлей,  пообещав прислать еще,  как только  внук  сообщит кавказский
адрес.
     В середине девятого класса Клара - она преподавала русский и литературу
- задала сочинение  на тему: "Канких писателей ты хотел бы изучать в школе?"
Ромка пынжился, не зная,  кого бы он хотел учить в школе;  время, отведенное
на  сочинение, шло к концу, дело пахло двойнкой, и  уже  перед самым звонком
Ромка с отчаяния реншил- была не  была,- накатал  две страницы:  он  хочет в
школе  "проходить  Хемингуэя,  Олдингтона  и  Ремарка".  Клара  за  смелость
поставила ему четверку и  прочитала вслух его  сочинение в числе лучших. Юля
Кремницкая,  новенькая,  два  года  жившая  с  родителями  в  Чехослованкии,
повернула голову и внимательно  с интересом посмонтрела на заднюю парту, где
краснел автор сочинения.
     Дома Ромка  обнаружил,  что  в фамилии Хемингуэя  сделал две  ошибки, и
страшно переживал,  что вдруг  его невежество  станет известно  Юле.  Но все
обошлось.  Юля  стала  посматривать время  от  времени на  Рому.  Отношенния
завязались. Они стали ходить вместе в кино, Юля рассказывала  о  заграничной
жизни  и поклонниках,  чешнских,  а  также  и русских,  сверстниках и  людях
старшего возраста. Ромка тяжело переживал эти  рассказы, но вида старался не
показывать, только невпопад отвечал, напрянженно вспоминая, как бы вели себя
в таких ситуациях герои Ремарка.
     Герои Ремарка в сложных ситуациях пили граппу  и кальвадос.  И поэтому,
когда Юля неожиданно  ушла с места встречи  - Ромка  опоздал на свидание  на
десять , минут,- а  затем не пожелала слушать  объяснение  и не открыла  ему
дверь, сказав: "Уходи", Ромка решил послендовать примеру любимого писателя и
купил  напиток,  близкий  к  кальвадосу,  а  именно:  аперитив  кишиневского
изготовления.  Он  выпил  полбутылки сладкой гадости и Направился к  Юлиному
дому.  По дороге  его  вырвало, что было  совсем  странно,  так  как любимых
героев,  сколько бы  они  ни пили,  никогда не тошнило. На  вялых  ногах  он
доковылял  до  Юлиной двери и уперся пальцем в звонок. Юля строго велела ему
идти домой. Ромка звонил. Юля сказала, что вызовет милицию. Ромка задумался,
но реншил не отступать от своего плана любви, настойчивость в которой, опять
же по заверению любимого писателя, должна импонировать женщинам и привести к
успеху.
     Юля жила на  втором этаже, мимо балкона шла  вверх  водосточная  труба.
Ромка полез  к  любимой. Подняв  его  до  середины  пути, нетрезвые руки  не
совладали с гладкой трубой, и Ромка рухнул в палисад, сокрушив  крыжовеннные
кусты, насаженные жильцами первого этажа. Жильнцы подняли ор, Ромка, потирая
ободранную физиономию,  выбрался из колючих  кустов и поплелся жаловаться на
судьбу Вовке Синяку.
     Вовка учился в ПТУ. Учиться в обычной школе ему было трудно и физически
неудобно.  Он  так разросся в длину и ширину, что занимал  отдельную  парту,
передннюю, чтобы быть на виду у учителей; на задних партах он не учился, там
он  изучал  приключения  майора  Проннина  или  же дразнил  впереди  сидящих
девочек, обводя мелом через форму пуговицы  на их  лифчиках. На переднней же
парте  он  своими  длинными  ногами, обутыми  в  донмашние  тапки с  заломом
задников,  высунутыми далеко к доске,  мешал урокам, о ноги его  спотыкались
выходящие  к доске ученики и близорукие учителя.  Кроме  того, у ненго пошли
такие усы, что немка, мать троих детей, сбиванлась с  мысли и краснела, видя
перед собой усатую ухмынляющуюся рожу с выбитым передним зубом.
     Разросся Вовка так в отца, не в того, который "погиб под Сталинградом",
а в настоящего - дзюдоиста из Миннска, как уверял теперь Вовка и чему  Ромка
верил  до  тех  пор,  пока  Татьяна  Ивановна  в  сердцах,  хлопая  сына  по
бесчувственной наглой морде, не вскрыла тайну: "Такой же идиот вырос, борона
пустая, как  батя твой. Всю жизнь и будешь, как  он, в дерьме ковыряться!" -
предрекая бундущую Вовкину специальность сантехника.
     Любимое  занятие  Вовки дома было  читать развалинвающиеся приключения,
которые  он выискивал  в районнных  библиотеках.  Он сидел в своем подвале в
трусах,  запивая холодным  жидким  чаем  огромный мягкий  батон  за двадцать
восемь  копеек. Перед  ним всегда стояла книнга.  И сам он был огромный, как
батон за двадцать восемь: не то чтобы мускулистый или, наоборот, жирноватый,
как Ромка; он  был какой-то весь  белый, литой, с длинными толстыми  ровными
руками  и  ногами,  без  выпуклостей,  и  очень  тяжелый,  чуть  ли  не  сто
килограммов.
     ...Пока  ободранный  о  крыжовник  Ромка добрел  в понзоре до Вовкиного
подвала, его стошнило еще раз и он очухался.
     Вовка, не отрываясь  от книги, без энтузиазма  выслуншал  печаль друга.
Юлю он, в отличие от Ромки, не люнбил, так как она его обидела.
     Когда  Юля впервые  появилась, в конце  восьмого класнса, Вовка  кивнул
другу: "Такие люди - и без охраны!" -  и  выставил подальше ногу, чтобы  Юля
споткнулась. Юля не споткнулась, перешагнула через его копыто в драном тапке
и с  сожалением поглядела на Вовку, взглядом объясняя  ему,  какой он идиот.
Вовка   от  удивления  склоннил  башку  набок.  Юля  тем  временем  дочитала
стихотвонрение  "Есть  женщины  в  русских  селеньях"  красивым,  чуть-чуть,
правда, гнусавым голосом и выжидательно стояла у стола, изящно облокотившись
на него обеими руками, пока Клара  выводила ей в дневнике пятерку. Прозвенел
звонок. Вовка сорвался с места и мимоходом, как бы нехотя  прихватил  в свою
грязную  лапищу  маленьнкую  аккуратную  грудку  новенькой,   треугольничком
вынглядывающую из-под руки.  Юля,  не поворачивая головы  и  не меняя  позы,
звонко шлепнула Вовку по морде, так что у того лязгнули зубы.
     - Так тебе и надо, козел,- сказал Ромка в уборной, где они курили.
     -  Пощупать,  что  ль, нельзя? - пожал плечами  Вовнка.-  Было бы чего:
доска,  два соска.- И  прогнусил,  скорчив морду: - "Есть женщины в  русских
селеньях..."!  А  ты чего, Жирный,  гулять  с ней  хочешь?  Гуляй, кто  тебе
мешает, добра-то.
     Насчет "доска, два соска" Вовка врал от  неудачи.  На уроке физкультуры
это стало  очевидным  -у  Вовки  от изумления вытянулась морда.  У Юли кроме
фигуры, оканзывается,  был  еще первый разряд по  художественной гимнастике.
Правда, Вовка не  хотел сдаваться без боя и уверял, что у нее разряд получен
в Чехословакии, а значит, нашему первому не соответствует...
     ...Вовка оторвался наконец от книги,  морщась поверннулся к несчастному
другу:
     - Ну и чего? Может, у нее кто-нибудь еще кроме тебя есть- он сказал это
таким  обыденным голосом, что Ромки от тоски заныли внутренности.  Он  вдруг
вспомнил,  что  - есть:  Юля  сама  рассказывала  ему  про  Сашу Травникова,
десятиборца из одиннадцатого класса сонседней школы.
     - Есть,- кивнул он, неожиданно осознав весь ужас.- Но она говорила, что
я тоже ей  нравлюсь.  Она просто не  знает, кого  из нас выбрать.  Она будет
решать, она еще не решила...
     -  А   чего  решать-то,  кильки  будешь?  -  Вовка  сосрендоточенно  ел
каспийскую кильку, обдирая с нее кожу.- Сто вторая, пункт "Д": с  садизмом,-
бормотал он, выунживая из кильки нежный скелет.- Травников?..
     Ромка  молча кивнул.  Сейчас он  лихорадочно  вспоминнал, что  в  таких
случаях  делают герои Ремарка, но мысли путались. Сейчас он думал, как будет
жить дальше, если Юля все-таки предпочтет Травникова. Юля была красанвица. У
нее никогда не сбивались швы  на чулках -  всегда строго  по  центру длинных
стройных ножек с  играющими при ходьбе тренированными икрами; у нее красивый
гонлос, прозрачная перепонка между передними зубами, конторую Вовка по злобе
называл "переносицей во рту", манленькие сильные руки, усеянные  от кисти до
локтя нежнными  девичьими  цыпками.  Даже  когда она  потела, очень  приятно
пахла. Уступить такую красавицу Травникову?
     - Вован, чего делать-то? - проблеял Ромка.
     - Дыню  отбить - и  дело с концом. Чтоб больше к ней не лез. Только  ты
слышь, Жирный, ты  сам к нему  нандерись  первый, а то  я надираться не умею
совсем. Слышь! А  ты Пимену напиши за меня, у него день рождения, поздравить
надо, а чего писать - не знаю... Напишешь? Только ты первый надерись, ага?
     -  А  он при  чем? -  мучаясь от собственной  совестлинвости, пробубнил
Ромка.- Он-то при чем? Ты дурак, что ль!
     - Ему помочь хочешь, а он корячится еще!..- обинделся Вовка, утыкаясь в
книгу.- Пимену напишешь?
     Вовка хотел  работать  в уголовном розыске. Большей частью он хотел сам
ловить  бандитов, но  иногда  планы  его вдруг менялись -  и  он, с завистью
вспоминая сидянщего  в колонии  усиленного режима Пимена,  решал идти по его
пути и ускользать от  уголовного розыска. Пока  Вовка читал книги и  выбирал
будущее.
     За  несколько дней до отъезда  на  Кавказ  Ромка шел к  Синяку в подвал
обговаривать детали.  В последнее вренмя Юля  была  к Ромке благосклонна.  В
разговорах ее часто проскальзывала фамилия Травникова,  но произнонсила  она
ее без удовольствия. Ромка, хоть и изнывал  от желания узнать, какие у нее в
настоящее  время отношенния со вторым  ухажером, по-мужски пересиливал себя,
молчал.  Время  от  времени Юля  разрешала себя  целовать,  только недолго и
аккуратно, чтобы не помять высокую прическу. Но все время чувствовалось, что
думает она  о чем-то постороннем,  о  другом.  Ромка уже окончательно  решил
настичь ее на Кавказе, но Юле об этом не говорил.
     ...Ромка шел  к Синяку. И метрах в десяти от подвала Синяка он обомлел:
навстречу ему шел Травников с тованрищем, таким же высоким и здоровым, как и
сам Травнников. А между ними шла... не  Юля, а совсем другая денвушка, очень
красивая.  Это  значит,  что  Травников  изменнял Юле, и  поэтому  Юля  была
последнее время такой грустной.
     У Ромки  от жалости к Юле  сжалось  сердце, он  не мог оторвать глаз от
двигающейся на  него измены. Трое  проншли  мимо, ушли  вниз по  Басманному,
потом  остановинлись.   Девушка  так  и  осталась  стоять,  а   Травников  с
тонварищем,  не  торопясь,  подошли к  остолбеневшему Ромке, и Травников,  а
затем  и  второй  по  разу ударили его по физиономии:  с одной стороны  и  с
другой. Ударили лениво, как бы нехотя, без слов и возбуждения, даже немножко
с  улыбкой,  и  медленно  пошли вниз  к  девушке.  Ромка  щунпал физиономию,
удерживая трясучку в ногах.
     И  тут из подвала вылетело огромное усатое существо в просторном халате
Татьяны Ивановны.  Халат распахннулся: Вовка был в длинных синих  трусах. Он
летел, шарнкая по мокрому асфальту спадающими тапочками.
     Вовка  подбежал к Ромке, похлопал его по  плечу и побежал  дальше вниз.
Один  тапок по  дороге слетел,  и  к Травникову он подбежал  уже  наполовину
босой, на ходу прихватив халат поясом, чтоб не мешал.
     -  Этот? -  весело  крикнул  он Ромйе, положив бревно-подобную руку  на
плечо Травникова.
     - Ага! - визгливым голосом откликнулся Ромка. Травников упал.
     -  Следующий, кричит  заведующий!  - заорал весело  Вовка,  придерживая
второго парня.- Этого мочить?
     Пока Ромка  кивал и кричал, что "да