и хмурый взгляд дежурной по этажу, скорчившейся в своем загончике в окружении почерневших ключей и замшелых телефонных аппаратов, вам, вполне возможно, чудилось, что вас вернули в самые гнусные заведения вашей молодости.
     Но, с другой стороны, перестройка еще не обрела зримости. Она находилась на стадии слышимости, и только.
     Тем не менее для тех, кто искал этого, "Одесса" в те дни обладала душой, может быть, ей посчастливилось не лишиться ее и теперь. Милые дамы в регистратуре за стальными взглядами прячут доброе сердце; швейцары порой, подмигнув, пропускают вас к лифту, не спросив в пятый раз за день ваш гостиничный пропуск. Метрдотель, если его поощрить надлежащим образом, любезно проводит вас до вашего столика, надеясь взамен увидеть улыбку. А между шестью и девятью вечера вестибюль становится местом импровизированного парада бесчисленных наций Империи. Щегольски одетые администраторы из Ташкента, эстонские учительницы с льняными волосами, партийные функционеры из Туркмении и Грузии с пламенными глазами, директора заводов из Киева, военно-морские инженеры из Архангельска (не говоря уж о кубинцах, афганцах, поляках, румынах и взводе надменных, но потертых восточных немцев) вываливаются из аэропортовских автобусов, чтобы войти с улицы, залитой солнечным светом, в успокаивающую полутьму вестибюля и повыть с волками по-волчьи, продвигая к стойке свой багаж не на дюймы, а на сантиметры.
     И Барли, посланник не по своей воле, хотя и другой империи, в этот вечер занял свое место среди них.
     Сначала он сел, но только для того, чтобы какая-то старушка, хлопнув его по плечу, потребовала, чтобы он уступил ей кресло. Потом он маялся в нише у лифта, где его чуть было не замуровали заживо в стену из хлипких чемоданов и свертков. В конце концов он удалился под сень центральной колонны и остался там, извиняясь перед всеми, наблюдая, как открывается и закрывается стеклянная дверь; одной рукой он демонстративно прижимал к груди "Эмму" Джейн Остин, а в другой держал фирменный огненно-красный полиэтиленовый пакет из аэропорта Хитроу.
     Как хорошо, что Катя пришла ему на выручку.
     Их встречу не окружала тайна, и в их поведении не было никакой маскировки. Их взгляды встретились, когда Катя еще протискивалась в дверь. Барли поднял руку, размахивая романом Джейн Остин.
     - Привет, это я, Блейр! Вот и прекрасно! - закричал он.
     Катя исчезла и вновь возникла с победоносным видом. Слышала ли она его? Во всяком случае, она улыбнулась и возвела глаза к небу, безмолвно извиняясь за опоздание. Потом откинула со лба черную прядь, и Барли увидел кольцо, о котором упоминал Ландау.
     "Знали бы вы, чего мне стоило сбежать оттуда", - показывала она жестами над головами толпы. Или же: "Не смогла поймать такси ни за какие деньги".
     "Ничего страшного", - просигналил в ответ Барли.
     Тут она перестала его замечать, нахмурилась и порылась в сумочке, разыскивая удостоверение, чтобы предъявить его молодцу в штатском, чьей приятной обязанностью в тот вечер было останавливать при входе в гостиницу всех привлекательных женщин и спрашивать у них удостоверение личности. Она вынула красную книжечку - "Союз писателей", решил Барли.
     Потом Барли самого отвлекли: на своем сносном, но спотыкающемся французском он попытался объяснить высокому палестинцу, что, мол, нет, старина, он не из группы борцов за мир, а также, к сожалению, не управляющий гостиницы и сильно сомневается, что здесь таковой имеется.
     Уиклоу, который наблюдал за этими перипетиями с середины лестницы, позже доложил, что ему еще не приходилось видеть столь непринужденно разыгранной открытой встречи.
     Как актеры, Барли и Катя были одеты для разных спектаклей: Катя - для мелодрамы: голубое платье с воротничком старинного кружева, которое так поразило воображение Ландау; Барли - для английского фарса: отцовский костюм в тонкую полоску - рукава слишком коротки - и сильно поношенные оксфордские, от Дакера, ботинки из оленьей кожи, которые могли бы показаться великолепными только коллекционеру былых наимоднейших вещей.
     Встретившись, они почувствовали недоумение. Ведь знакомы они не были и оставались ближе тем силам, которые их свели, чем друг другу. Подавив желание официально чмокнуть ее в щеку, Барли обнаружил, что пытается разгадать тайну ее глаз, не только очень темных и полных огня, но и с густой бахромой ресниц, наводивших на подозрение, уж не приклеила ли она сразу два комплекта искусственных?
     А поскольку лицо Барли приняло то неуловимо глуповатое выражение, которое появляется у английских мужчин определенного типа в присутствии красивых женщин, Катя заподозрила, что ее первое впечатление от их телефонного разговора было правильным и он действительно высокомерен.
     При этом они стояли так близко, что улавливали исходящую друг от друга теплоту, а Барли - даже аромат ее пудры. А вокруг по-прежнему слышался шум разговора на всевозможных языках.
     - Вы ведь мистер Барли? - переводя дыхание, сказала она и положила руку на локоть, потому что у нее была привычка дотрагиваться до людей как бы в стремлении убедиться, что они настоящие.
     - Да, безусловно, он самый, а вы Катя Орлова, знакомая Ники. Чудесно, что вы сумели прийти. И с такой пунктуальностью. Здравствуйте.
     Фотографии не лгут, но и правды не говорят, думал Барли, глядя, как вздымается ее грудь в такт дыханию. Они не способны передать внутреннее сияние женщины, которая словно бы только что видела чудо, а вы - тот, кому она решила рассказать о нем раньше всех.
     Кружение толпы в вестибюле заставило его опомниться. В такой сутолоке два человека, с какой бы целью они ни встретились, не могут долго обмениваться любезностями, их неминуемо развело бы в разные стороны.
     - А знаете что, - сказал он, будто только сию минуту ему в голову пришла такая блестящая мысль, - почему бы мне не угостить вас булочкой? Ники во что бы то ни стало хотел, чтобы я вас опекал. Он сказал, вы познакомились на той ярмарке. Забавная личность. И золотое сердце, - весело продолжал он, ведя ее к лестнице и табличке с надписью "Буфет". - Соль земли. Хотя, конечно, в больших дозах и непереносим. Но о ком из нас этого не скажут?
     - Да, мистер Ландау очень добрый человек, - согласилась она, вещая, как и Барли, на невидимых слушателей, но тем не менее с полной естественностью.
     - И на него можно положиться, - одобрительно сказал Барли, когда они поднялись на площадку второго этажа. Теперь и у Барли почему-то словно перехватило дыхание. - О чем бы Ники ни попросили, он все сделает. Правда, на свой лад. Но сделает, а свои мысли оставит при себе. По-моему, так поступают только настоящие друзья, вам не кажется?
     - Я бы сказала, что без осмотрительности дружбы быть не может, - ответила она, словно цитируя руководство для новобрачных. - Настоящая дружба должна основываться на взаимном доверии.
     А Барли, хотя и горячо отозвался на такую глубокую мудрость, не мог не заметить, насколько похожи были ее интонации на интонации Г„те.
     В помещении, отгороженном занавесом, на длинной стойке стоял единственный поднос с песочным печеньем. Позади стойки три объемистые дамы в белых халатах и прозрачных пластиковых колпаках, переругиваясь между собой, несли караул у полкового самовара.
     - Старина Ники и в книгах разбирается, на свой лад, конечно, - заметил Барли, все еще растягивая эту тему, когда они сели возле веревочного ограждения. - Bete intellectuelle , как говорят французы. Дамы, чай, пожалуйста. Чудесно.
     Дамы продолжали оживленно пререкаться. Катя смотрела на них отсутствующим взглядом. Внезапно, к удивлению Барли, она вынула свое красное удостоверение и рявкнула (иное слово не подошло бы), и одна из них оторвалась от подруг, чтобы сдернуть с полки две чашки, и в сердцах брякнула их на блюдца, будто вгоняя пулю в дуло старинного ружья. Все еще клокоча злостью, она наполнила водой огромный чайник. И, прежде чем вернуться к своим собеседницам, с нарастающей яростью извлекла откуда-то коробок спичек, включила газ и с силой грохнула чайник на горелку.
     - Хотите печенья? - спросил Барли. - Foie gras ?
     - Спасибо. Я уже ела пирожное на приеме.
     - О господи. Вкусное?
     - Так себе.
     - Но венгры приятные?
     - Речи были какие-то несущественные. Я бы сказала, банальные. Но в этом я виню советскую сторону. Мы очень зажаты в общении с иностранцами даже из социалистических стран.
     Запас реплик вдруг исчерпался. Барли вспомнилась девушка, с которой был знаком в университете, дочь генерала, с кожей нежной, как лепестки роз, она жила ради того, чтобы отстаивать права животных, пока вдруг внезапно не вышла замуж за конюха, служившего в местном охотничьем обществе. Катя мрачно вглядывалась в дальний конец комнаты, где тянулись правильные ряды высоких столиков. У одного стоял Леонард Уиклоу, смеясь над анекдотом вместе с молодым человеком его возраста. У другого - пожилой Rittmeister  в сапогах для верховой езды пил лимонад с девицей в джинсах и широко разводил руками, будто показывая размеры своих бывших имений.
     - Не понимаю, почему я не пригласил вас поужинать, - сказал Барли и, встретившись с ней глазами, снова почувствовал, что падает прямо в них. - Наверное, не хочется быть слишком уж навязчивым. Во всяком случае, когда не уверен, что это сойдет тебе с рук.
     - Это было бы неудобно, - ответила она, хмурясь.
     Чайник запыхтел, но закаленные в борьбе буфетчицы даже не взглянули на него.
     - По телефону как-то трудно разговаривать, верно? - сказал Барли, чтобы поддержать разговор. - То есть беседуешь будто с искусственным цветком, а не с живым человеком. И вообще, я не терплю эту мерзость, а вы?
     - Простите, чего вы не терпите?
     - Телефон. Разговоры на расстоянии. - Чайник начал поплевывать на огонь. - Когда не видишь человека, о нем возникают самые дурацкие представления.
     Пора, сказал он себе. Давай!
     - Только на днях это же самое я говорил одному моему другу, тоже издателю, - продолжал он непринужденным тоном. - Мы обсуждали новый роман, который мне кто-то прислал. Я дал ему прочесть, строго под секретом, и он был совершенно ошеломлен. Сказал, что это лучшее из всего, что он читал за последние годы. Настоящий динамит. - Она смотрела ему в глаза пугающе правдивым взглядом. - Но все-таки странно совсем не представлять себе автора, - добавил он весело. - Мне даже неизвестно, как его зовут. Не говоря уж об источниках его творчества или о том, как он научился своему ремеслу и так далее. Вы понимаете, о чем я? Примерно то же, что услышать несколько тактов и сомневаться, Брамс это или Коул Портер.
     Она хмурилась. Она закусила губы и, казалось, облизывала их изнутри, чтобы увлажнить.
     - По-моему, со столь личными вопросами обращаться к художнику нельзя. Некоторые писатели способны работать только в безвестности. Талант - это талант. Он не требует объяснений.
     - Видите ли, я говорил не столько об объяснениях, сколько о достоверности, - объяснил Барли. (На ее щеке виден был пушок, но золотистый, в отличие от цвета ее волос.) - Вы ведь знаете издательское дело. Если, например, книга написана о горных племенах Северной Бирмы, то вполне можно поинтересоваться, а бывал ли автор где-нибудь южнее Минска. И уж тем более если речь идет о таком значительном произведении, как это. Потенциальный покоритель всего мира, если верить моему приятелю. В данном случае, по-моему, мы вправе требовать, чтобы автор встал и объявил, насколько он компетентен.
     Старшая дама, похрабрее остальных, лила кипяток в самовар. Вторая отпирала полковую кассу. Третья отсыпала чай в мерный стаканчик. Порывшись в карманах, Барли нашел трехрублевку. Увидев ее, кассирша разразилась раздраженной тирадой.
     - Насколько я понимаю, ей нужна мелочь, - растерянно сказал Барли. - Как и всем нам.
     Потом он увидел, что Катя положила на стойку тридцать копеек и что, когда она улыбается, на щеках у нее появляются две ямочки. Он взял ее сумку и книги. Она последовала за ним с чашками на подносе. Едва они дошли до своего столика, она сказала с вызовом:
     - Если автор обязан доказать, что говорит правду, то же относится и к его издателю.
     - О, я за честность обеих сторон. Чем больше людей положат свои карты на стол, тем лучше будет для всех.
     - Мне говорили, что автора вдохновлял один русский поэт.
     - Печерин, - откликнулся Барли. - Навел о нем справки. Родился в 1807 году в Дымере, в Киевской губернии.
     Губы ее были у края чашки, глаза опущены. И хотя у него хватало других забот, Барли заметил, что в бьющих в окно лучах заходящего солнца ее не прикрытое волосами правое ухо стало совсем прозрачным.
     - А кроме того, автора вдохновили некоторые мысли одного английского сторонника мира, - сказала она чрезвычайно строго.
     - Как вы думаете, он хотел бы еще раз встретиться с этим англичанином?
     - Не знаю. Но можно выяснить.
     - Англичанин хотел бы с ним встретиться, - сказал Барли. - Им нужно сказать друг другу очень много. Где вы живете?
     - С моими детьми.
     - А где ваши дети?
     Пауза - и у Барли вновь возникло неуютное чувство, что он нарушил какие-то неизвестные ему правила поведения.
     - Мы живем недалеко от станции метро "Аэропорт". Теперь там уже нет никакого аэропорта. Просто жилые дома. Простите, мистер Барли, а сколько вы еще пробудете в Москве?
     - Неделю. Можно узнать ваш адрес?
     - Это неудобно. И все это время вы будете жить здесь, в "Одессе"?
     - Если меня не вышвырнут вон. Чем занимается ваш муж?
     - Не имеет значения.
     - Он тоже работает в издательстве?
     - Нет.
     - Писатель?
     - Нет.
     - Так кто же он? Композитор? Пограничник? Повар? Как он обеспечивает вам тот образ жизни, к которому вы привыкли?
     Он снова вынудил ее рассмеяться, что, казалось, доставило ей не меньшее удовольствие, чем ему.
     - Он был директором деревообрабатывающего комбината, - сказала она.
     - А директор чего он сейчас?
     - Завода, изготовляющего сборные дома для сельской местности. Мы в разводе, как и все в Москве.
     - Ну, а дети? Мальчики? Девочки? Столько им лет?
     Это оборвало смех. На мгновение ему показалось, что она сейчас встанет и уйдет, не попрощавшись. Ее голова гордо откинулась, лицо замкнулось, а глаза вспыхнули гневным огнем.
     - Мальчик и девочка. Близнецы, им по восемь лет. Но это к делу не относится.
     - Вы прекрасно говорите по-английски. Лучше меня. Ваша речь словно родниковая вода.
     - Благодарю вас. У меня врожденная способность к иностранным языкам.
     - Не просто врожденная. Сверхъестественная. Будто английский язык остановился на Джейн Остин. Где вы его изучали?
     - В Ленинграде. Я там ходила в школу. Английский - это моя страсть.
     - А в каком университете вы учились?
     - Тоже в ленинградском.
     - Когда вы переехали в Москву?
     - Когда вышла замуж.
     - А как вы познакомились?
     - Мы с мужем знали друг друга с детства. А в школьные годы вместе ездили в летний лагерь.
     - Ловили рыбу?
     - И кроликов, - сказала она, и снова ее улыбка осветила все вокруг. - Володя - сибиряк. Он умеет спать на снегу, свежевать кролика и ловить рыбу подо льдом. Когда я выходила за него замуж, я не думала об интеллектуальных ценностях. И считала, что в мужчине главное - умение освежевать кролика.
     - Мне было бы очень интересно узнать, как вы познакомились с автором, - объяснил Барли.
     Он наблюдал, как она борется со своей нерешительностью, и заметил, с какой откровенностью ее глаза отражают смену настроений, то стремясь навстречу ему, то отступая. Но тут она низко наклонилась, взяла свою сумку и отбросила упавшие на лицо волосы. И ниточка между ними порвалась.
     - Поблагодарите, пожалуйста, мистера Ландау за книги и чай, - сказала она. - А когда он в следующий раз приедет в Москву, я поблагодарю его сама.
     - Не уходите. Пожалуйста. Мне нужен ваш совет. - Он понизил голос, который вдруг стал абсолютно серьезным. - Скажите, что мне делать с этой сумасшедшей рукописью. Я не могу это решить один. Кто ее написал? Кто такой Г„те?
     - К сожалению, мне пора - дети ждут.
     - Разве за ними никто не присматривает?
     - Присматривает, конечно.
     - Позвоните. Скажите, что задерживаетесь. Скажите, что встретили обаятельного мужчину, который хочет до утра разговаривать с вами о литературе. Мы ведь даже толком не познакомились. Мне нужно время. У меня к вам куча вопросов.
     Взяв томики Джейн Остин, она пошла к выходу. Барли, как назойливый коммивояжер, поплелся рядом с ней.
     - Пожалуйста, - сказал он. - Ну, послушайте. Мне, паршивому английскому издателю, необходимо обсудить с русской красавицей десять тысяч чрезвычайно серьезных вещей. Я не кусаюсь, честное слово. Давайте поужинаем вместе.
     - Это неудобно.
     - А в другой раз будет удобнее? Что мне делать? Воскурить благовония богам? Поставить на окне свечку? Я приехал сюда ради вас. Помогите мне помочь вам.
     Его мольбы смутили ее.
     - Вы дадите мне номер вашего телефона? - настаивал он.
     - Это неудобно, - пробормотала она.
     Они уже спускались по широкой лестнице. Взглянув на море голов, Барли разглядел Уиклоу и его приятеля. Он сжал руку Кати. Не очень крепко, но все-таки вынуждая ее остановиться.
     - Когда? - спросил он.
     Он сжимал ее руку чуть выше локтя, ощущая под пальцами округлость крепкого бицепса.
     - Может быть, я позвоню вам сегодня поздно вечером, - ответила она, смягчаясь.
     - Без "может быть"!
     - Я позвоню вам.
     Оставшись на лестнице, он наблюдал, как она приблизилась к толпе, как словно бы перевела дух, прежде чем расставить локти и начать пробираться к двери. Его прошиб пот. Спину и плечи точно окутала влажная шаль. Ему необходимо было выпить. А больше всего ему хотелось избавиться от сбруи с микрофонами. Вот бы разбить их вдребезги, растоптать и отправить заказной бандеролью лично Неду!
     Кривоносый Уиклоу несся вверх по ступенькам, ухмыляясь по-воровски, и порол какую-то чушь о биографии Бернарда Шоу, написанной советским автором.

***

     Она высматривала такси, но почти бежала, ища разрядки в быстром движении. Небо затянуло тучами, звезд не было видно, лишь широкие улицы и отблеск фонарей с Петровки. Ей хотелось уйти подальше от него и от самой себя. Она чувствовала, что ее вот-вот охватит паника, рожденная не страхом, а непреодолимым отвращением. Он не имел права говорить о ее детях. Он не имел права сметать бумажные стены, отделявшие одну жизнь от другой. Он не должен был мучить ее бюрократическими вопросами. Она ему доверилась - почему он не доверяет ей?
     Она повернула за угол. Типичный империалист: лживый, навязчивый, недоверчивый. Проехало, не остановившись, такси. Другой водитель притормозил ровно настолько, чтобы услышать, куда ей надо, и тут же рванул вперед в поисках более выгодных пассажиров - подбросить шлюшек, доставить мебель, обслужить какого-нибудь спекулянта с его овощами, мясом или водкой, отвезти наивного туриста в опасное злачное местечко. Начали падать первые капли дождя - крупные, хорошо нацеленные.
     И юмор его так не к месту. И его допрос, такой наглый. "Да я в жизни больше к нему не подойду". Она могла бы поехать на метро, но сейчас ей не хотелось спускаться под землю. Бесспорно, он кажется привлекательным, как большинство англичан. Этакая изящная неуклюжесть. Он остроумен и, видимо, чуток. Она не собиралась подпускать его так близко. Или же она сама пошла ему навстречу?
     Она продолжала идти, стараясь взять себя в руки, высматривая такси. Дождь припустил сильнее. Она вынула из сумки складной зонтик и открыла его. Из ГДР, подарок ее мимолетного любовника, которым она отнюдь не гордилась. Дойдя до перекрестка, она уже было ступила на мостовую, когда рядом с ней затормозил мальчик в синей "Ладе". Она ему не махала.
     - Как дела, сестренка?
     Таксист это или вольный стрелок? Она прыгнула в машину и назвала адрес. Мальчик уперся. По крыше машины барабанил дождь.
     - Я тороплюсь,